Форум » Архив «Lumiere-43» » [В рамках дозволенного - 1 сентября 1943 г.] » Ответить
[В рамках дозволенного - 1 сентября 1943 г.]
Random Lestrange: Время: 1 сентября 1943 г., вечер. Место: Большой зал, коридоры замка. Участники: Gwyned Lermont, Random Lestrange События: Если появляется возможность сказать приятному человеку "здравствуй", то ее просто нельзя упускать. Тем более, что начинается новый учебный год и новый этап странных и явно нездоровых взаимоотношений Лермонт и Лестрейнджа. Время заново проводить границы дозволенного.
Ответов - 27, стр:
1 2 All
Gwyned Lermont: - Мне холодно, - эхом отозвалась Гвинед. Все, падать дальше было некуда, запах Лестранжа окружил ее, руки лишили сил, яд проник в кровь, и она стремительно теряла сознание. Даже с каким-то облегчением, как умирающие: вот уже все кончилось, и темнота, в которую проваливаешься, такая приятная, теплая и пахнет то ли кедром, то ли можжевельником, а то, что для живого - пропасть и ужас, для того, кто в эту пропасть летит - последнее прибежище. - Мне плохо, - горькая детская жалоба, то ли обиженной девочки, а то ли твари, стоящей за закрытым в ночь Самайна окном. "Мне плохо, впусти меня". - Нет. Нет, - Гвинед путалась то ли в рубашке Рэндома, то ли в собственных волосах, - отнеси меня. Отсюда. Холодно. Сделай что-нибудь. Сейчас. Сделай. Голова взрывалась тысячей противоречивых бредовых желаний, и в этом не было ничего приятного, только тошнота и дрожь в руках.
Random Lestrange: Каждое слово было ударом, упреком, укором. Но Рэндом понимал только одно: Гвинед не хочет, чтобы он уходил, просит о защите и тепле. Просить его, а не кого-то еще. Юноша поднял Лермонт, такую же легкую, трепещущую, едва ощутимую, как и птица, на руки, крепко прижал к груди, силясь через объятия передать хотя бы крохи тепла своего тела. Горячее дыхание должно было высушить соленые ручейки на щеках, а если не дыхание, так губы. Сначала она сухо и неуверенно касались век, щек, скул девушки, готовые в любой момент отпрянуть. По первому слову Гвинед. Но она молчала, а Лестрейндж смелел. Губы нашли губы, не дожидаясь поощрения или порицания. Никогда Рэндом не говорил, что любит Лермонт. Даже мысленно, даже самому себе. Он просто тащился за ней, точно пес, верный и терпеливый, всегда готовый защитить или принести свежую газету, неизменно рядом. Но слова не были сказаны, потому что то, что чувствовал Лестрейндж к девушке было скорее наваждением, черным, мрачным, головокружительным чувством, которое возникает, если долго пристально смотреть вниз с отвесной скалы или высокой крыши.
Gwyned Lermont: Она бы сказала - но уже почти задохнулась, тут бы воздуха найти, чтобы жить, а не то, чтобы сказать. Она бы заставила прекратить - но уже так замерзла, что была готова терпеть что угодно, лишь бы согреться, даже ожоги. А с другой стороны, она вообще не должна была отказывать, потому что год был дан. Нельзя сказать, будто ее не заставили, но он вряд ли понимал, что это действительно было насилие, и в самом начале, и сейчас тоже. Просто неявное. Он думал, что просит, а она думала, что ее убивают. Гвинед молчаливо признала попытку ее согреть. Здесь надо было возмутиться, потому что, боггартова мать, никто еще не смел себя с ней так вести, но вместо этого она сосредоточилась на вкусе губ слизеринца - сухих и болезненно горячих - и нашла его таким же чуждым, как он сам. Впрочем, это еще можно было исправить. Лермонт вытащила руку из складок мантии, в которую он ее завернул, удержала за волосы... неожиданно, но сильно укусила за Лестранжа за нижнюю губу. Вместе с привкусом меди и соли в голову хлынула ясность, избавляющая от дурмана. Совсем ненадолго, потому что потом пришел другой дурман, и с ним жажда, а тогда, нервно облизнувшись, Гвинед продолжила поцелуй сама. "...и тогда трава стала красной, а пепел смешался с землей. И они шли, и смеялись, потому что любили кровь больше вина".
Random Lestrange: Страсть началась с боли. Лестрейндж уже привык к тому, что с Лермонт больно, но до этого никогда не текла кровь. И можно было бы отстраниться и удивленно заглянуть в глаза девушке, но не было ни сил, ни желания. Вместо этого Рэндом жадно отвечал на поцелуй, глотая собственную кровь и размазывая ее по губам и шее Гвинед. Ему было жарко - ей холодно. Но почему-то воздух между ними еще не шипел. Рэндом не сразу решился взять кровь за кровь. А когда все-таки смог, не сразу осознал кощунственность своего поступка. Теперь их кровь смешивалась и это пьянило и сводило с ума Лестрейнджа намного сильнее ощущения излишней близости, запаха кожи и холодных пальцев на затылке. "Кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего ее".
Gwyned Lermont: Вот так было лучше - соленый вкус избавлял от человеческого яда, возвращал рассудок и жизнь, так было можно, и своей кровью он только что утвердил ее власть над ним. Отвращение чуть потускнело, потому что "мое" - а "мое" не может быть "плохо". Она - Гвинед Лермонт. У нее все только самое лучшее. А пожалуй, это даже занятно, когда в тебе дрожь неприязни мешается с жаждой, и стоит того, чтобы попробовать еще раз... девушка коротко рассмеялась, обеими руками вцепляясь в волосы Рэндома. Пожалуй, сейчас воспитание Георга и Лорелеи терпело сокрушительный крах: все, что они пытались сделать человеком, один Лестранж пришел и разрушил, даже не подозревая об этом. - Хватит, - но по крайней мере, она дышала. Тяжело и глубоко, как только что вынырнувшая из воды, но дышала, и это было прекрасно, - сейчас... хватит. И улыбка, расползающаяся по лицу Лермонт не имела ничего общего с ее вежливой маской. И что-то в ней было... что-то от признания. Вот таким он был хорош - в крови и с безумным блеском в глазах. Таким она его хотела бы видеть. - Отнеси меня обратно, - возражений не подразумевалось, - у тебя еще год, не бери все сразу.
Random Lestrange: Все. Сразу. Навсегда. И не единожды. Лестрейндж едва слышал, что говорит Лермонт, улавливая ее желания интуитивно. Молодой человек, совершенно пьяный то ли от поцелуя, то ли от вкуса крови, смотрел на Гвинед полубезумным взглядом фанатика и улыбался, широко и хищно, совершенно позабыв о перемазанных их кровью губах. Алые разводы на шее и лице девушки были почти не видны в ночной черноте. Рэндом облизал губы, вновь чувствуя железный привкус на языке, и вновь поцеловал Гвинед, так же жадно и зло, как до этого она его... Рэндому нравился вкус крови. Дорога обратно заняла гораздо больше времени, чем на мост. У больших дверей главного входа, Лестрейндж поставил Лермонт на ноги. Слизеринца бил озноб, но он старался не показывать этого девушке, протягивая ей белый платок с монограммой "Р.Л". Сейчас они войдут в замок и все снова станет на свои места. Или может быть все сейчас было на них? Лестрейндж поднял за подбородок голову Гвинед, заставляя смотреть ему в глаза, все еще лихорадочно блестящие. - Есть ли у тебя год, птица?
Gwyned Lermont: Гвинед грелась всю дорогу и, отогреваясь, привыкала к чужому запаху и вкусу его крови. А потому, когда ее ноги коснулись земли, в третий раз сменила обличье, и косу заплетала, как прихорашивающаяся кошка. - Это неважно, - улыбнулась она той же самой улыбкой, что и обычно, - главное, что он есть у тебя. И, пренебрегая платком, слизнула кровавый след с его щеки, поднявшись на носках. А платок аккуратно свернула и спрятала в карман форменного пиджака. - Спокойной ночи, Рэндом, - Юная Леди сделала книксен, накинула мантию на плечи и вручила Лестранжу книгу, - почитай на досуге. Уходя, она напевала что-то из песен брата.
полная версия страницы