Форум » Архив «Lumiere-43» » [В рамках дозволенного - 1 сентября 1943 г.] » Ответить
[В рамках дозволенного - 1 сентября 1943 г.]
Random Lestrange: Время: 1 сентября 1943 г., вечер. Место: Большой зал, коридоры замка. Участники: Gwyned Lermont, Random Lestrange События: Если появляется возможность сказать приятному человеку "здравствуй", то ее просто нельзя упускать. Тем более, что начинается новый учебный год и новый этап странных и явно нездоровых взаимоотношений Лермонт и Лестрейнджа. Время заново проводить границы дозволенного.
Ответов - 27, стр:
1 2 All
Gwyned Lermont: А под утро Дым задремлет без огня Прах в Господнем доме, и Никому-то Нету дела до меня, Разве только кроме... Страницы мерно шелестели в такт шагам: Гвинед вышла из Большого Зала и направлялась к гостиной факультета, никуда не торопясь и собираясь задержаться по дороге. По правде говоря, у нее не было никакого желания ни оставаться на ужине, ни спешить к камину в уютное кресло. То ли потому, что книга не соответствовала уюту и огненным отблескам, то ли потому что у нее вообще сейчас не было настроения быть в тепле - слишком много его только что ей досталось. Ветер. Холодного ветра и темноты. Прямо сейчас. Побольше. Лермонт чуть ускорила шаг, отстраненно любуясь собой: ведь идеально же. Ножки в аккуратных туфельках, легкая поступь, все, как надо. Интересно, если прямо сейчас дойти до какой-нибудь из башен... Нет, пожалуй, она пойдет на второй этаж, к каменному мосту, а если потом ее спросят - скажет, что искала уединения. Правду говорить легко и приятно. Гвинед остановилась и молча рванула ворот форменной рубашки, будто задыхалась - и это было почти что так. Душно. Ветер. Нужен ветер. Скорее. Ослабевшие пальцы второй руки предали: книга выпала и разлетелась по полу, рассыпаясь листами. "...тогда Недобрые пришли," - титульный абзац на одном из листов бросался в глаза, цепляясь за взгляд и не давая его отвести, - "тогда они пришли и забрали жизни всех, кто жил там, а детей повесили на копьях и несли, как знамена, и трава стала красной, а пепел смешался с землей..."
Random Lestrange: Мария! Имя твое я боюсь забыть, как поэт боится забыть какое-то в муках ночей рожденное слово, величием равное богу... Мария - не хочешь? Не хочешь! Сильная рука подхватила девушку под локоть. Ясно, как божий день, Лестрейндж ждал Гвинед, ждал нетерпеливо, нервно, иначе жест этот не походил бы на прыжок хищника, и не сжали бы длинные пальцы аристократа руку девушки так крепко. - Позволь проводить тебя, - без приветствия, точно не было летних каникул, за время которых Рэндом не соблаговолил прислать ни одной совы Лермонт, точно не было пропасти во времени, за которую каждый из них мог несколько раз пересмотреть свои решения и намерения. - А если нас заметят и попытаются наказать, скажешь, что я тебя похитил. Слизеринец присел на колено, чтобы собрать разлетевшиеся по полу листки, старательно не замечая написанного на них текста, но все равно читая против воли. "...И пепел смешался с землей..." резануло по глазам, Рэндом сморгнул и поспешил отдать собранные листки девушке. Молодой человек предложил девушке руку в качестве опоры. Улыбка почему-то не клеилась на скуластое, красивое лицо, а взгляд невозможно было отвести от линии шеи, которая должна плавно переходить в плечо, но обрубалась черной тканью школьной форменной мантии.
Gwyned Lermont: - Ты даже не знаешь, куда меня провожать, - безмятежно улыбнулась Лермонт, опуская руку на локоть Лестранжа. Она то ли не заметила, то ли сделала вид, что не заметила его рывка, и даже не вздрогнула, когда он вдруг оказался рядом. Просто мгновенно превратилась из задыхающейся ночной птицы в доброжелательную юную леди без недостатков. И если бы не темный коридор, они вполне могли бы выглядеть, как милая пара, прогуливающаяся после обеда. Это сравнение Гвинед неожиданно понравилось. Пожалуй, ради прогулок она бы... - Я иду на каменный мост. Проводи. Хаффлпаффка смотрела в пол и чему-то своему едва заметно улыбалась, прижимая "Песни черной крови" к груди. Вдруг подумалось, что листы на каменном полу были бы красивее, если бы их залило красным. От Рэндома резко пахло, то ли каким-то зельем, то ли чем-то, вроде одеколона, или чем там пользуются мальчишки его возраста - снова захотелось рвануться, да хоть в окно, боггарты дери, она хотела побыть одна! - Что тебе снова нужно? - шотландка снова дернула узел форменного галстука, у нее не было ни малейшего желания затевать долгие игры намеков с Лестранжем - с красивым, замечательным, привыкшим к победам и вниманию, во всем идеальным Лестранжем, с которым ей было налево, а ему направо.
Random Lestrange: Рэндом медленно склонил голову, все так же не находя возможным улыбнуться. Его вообще не тянуло улыбаться или смеяться в присутствии Лермонт. Вторгаясь, порой грубо и требовательно, в мир девушки, юноша всегда ощущал чувство вины, выматывающее, но вместе с тем приносящее непонятную радость. Так, наверное, курильщик радуется каждой новой затяжке, приближающей его собственный бесславный конец. - Все как обычно, - спокойно ответил Лестрейндж, не меняясь в лице. Ни тон, ни грубость вопроса не задели слизеринца. Только локоть, на который опустила свои пальцы Гвинед, прижал к груди, вынуждая девушку пойти с ним нога в ногу, настолько близко, насколько это было возможно. Лермонт дернула узел своего желтого галстука, явно намереваясь ослабить. Рэндом остановился и собственноручно развязал его, совершенно фамильярно и бесстыже, нарушая все правила приличия, вежливости и такта. Гвинед могла бы после такого наградить кавалера пощечиной, но Лестрейндж знал, что она не опустится до такого. - Ничего существенно не изменилось, - добавил молодой человек, вновь предлагая девушке руку.
Gwyned Lermont: "Все как обычно", посмотрите-ка. Лермонт опустила ресницы, не желая это как-либо комментировать, и почти демонстративным жестом сложила руки на форменной юбке по привычке, едва заметно ускоряя шаг, рядом со слизеринцем. А что тут говорить, когда она уже все давно сказала? Он ангичанин. Это все решает - и разница между ними и английскими магами едва ли меньше, чем между всеми магами и всеми магглами. Он англичанин - это почти, как человек для тех, о ком она вот сейчас читала. И если бы пришлось выбирать между магглом и английским чистокровным магом, она выбрала бы первого, а отец... конечно, любит "свою принцессу", но уже наверняка присмотрел ей кого-то с континента, и любого рода намек на иные связи (пусть даже романтические школьные) недопустим в принципе. Ну, то есть, это если иметь в виду причины явные. - Мне от тебя душно, - удавка галстука будто никуда не пропала, - ты меня... жжешь. И ведь да, не в галстуке было дело, и не в тесном вороте рубашки, а в том, что она чуяла его приближение, как приближение железа и рябины, и теряла силы быть хорошей и быть человеком - от боли ли, или от давящего присутствия и насильственной заботы. - И от твоей настойчивости ничего не изменится.
Random Lestrange: Молчаливо следовать. В любое другое время, с любым другим человеком, это бы взбесило молодого Лестрейнджа, свободолюбивого и эгоцентричного, но сейчас он безропотно шел за Лермонт, точно посаженный на поводок пес, слишком верный, чтобы даже начать ворчать на хозяина. Тяжелая, давящая на плечи и грудь привязанность, без которой было бы проще. Без которой было бы невозможно дышать в принципе... - Я должен попробовать, - это звучало как оправдание, как просьба понять. И слова резко контрастировали с попыткой положить ладонь на хрупкое, слабое плечо Гвинед, чтобы развернуть ту лицом к себе. Чтобы еще раз посмотреть в глаза и увидеть в них такую же усталость. Или не увидеть. Все равно эта прогулка снова сведется к обмену метафорами и аллюзиями. Простыми, ясными фразами они не могли разговаривать просто потому, что всегда упирались в вездесущее "хочу" и "нельзя". А экивоки создавали иллюзию диалога. - А если я уйду, тебе не станет холодно, птица?
Gwyned Lermont: Обернувшаяся Гвинед на секунду не сдержалась - видимо, от близости выхода и ночи: нехорошо сверкнуло из-под кротко опущенных ресниц. И тут же погасло. - Тепло любят курицы, - сдержанно улыбнулась она, будто разговаривала о погоде в салоне своей матушки, и тон ее был до зубной боли наставительно-мягким, - ты меня ни с кем не перепутал? Нет, определенно, ей все это не нравится. Рэндом Лестранж - кусок холодного железа, рябиновая ветка, скрещенные ножи над дверным косяком - развязывал ей гастук и ленточки маски - не спрашивая разрешения и не убедившись, имеет ли на это право. Скрипнула открытая дверь. В коридор ворвался холодный осенний ветер с гор, ударил в лицо, и Лермонт на мгновение замерла на вдохе - перед тем, как шагнуть в темноту на каменный мост, с которого днем открывался вид на Озеро... а сейчас, да еще в предгрозовую ночь, он плыл в холодном мраке и под арками внизу было видно самое черное в мире ничего. - Попробовать? Это так ты пробуешь? - заинтересованная и вежливая светская улыбка очень, подозрительно и неприятно, походила на издевательскую.
Random Lestrange: - Мне не с кем тебя путать... Пожалуй, горечи в этих словах было даже больше, чем смысла. Если бы кто-нибудь мог заслонить собой хрупкий силуэт Гвинед, хотя бы отчасти... Лестрейндж не чурался девушке, легко завязывал с ними отношения, но всегда, кто бы не цеплялся за сильную руку волшебника, всегда знал, куда посмотреть, чтобы встретиться с серыми глазами Лермонт. Он и сейчас не мог отвести взгляда от девушки, единственного светлого пятна в ночной темноте рождающейся бури. Ветер дернул за ворот, привел в совершенный беспорядок черные волосы, с размаху ударил в лицо, точно плюнул. Рэндом раздраженно провел ладонью по волосам, то ли еще больше лохматя их, то ли пытаясь сохранить видимость ухоженности... Улыбка Лермонт, по-светски вежливая и ничего не значащая, ударила снизу вверх, подло. Лестрейндж едва не споткнулся, шаркнул ногой... - Я не знаю, как иначе. Рэндом никогда не умел улыбаться Лермонт.
Gwyned Lermont: Она отступала в темноту все дальше и менялась, будто только этого и ждала. При этом не должен был присутствовать Лестранж, но в кои-то веки его присутствие так утомило Гвинед, что она решила - может, ему лучше знать, с чем он имеет дело? А если не поймет, ее ли это беда? Лермонт встала на ветру, который мгновенно растрепал ей прическу, вырвал шпильки, хлестнул двумя освободившимися косами по плотной кромешной темноте... но ощущения полета не пришло. Потому что напротив стоял он и тянул к земле, и жег, и это было так больно, что почти убивало. И вот этот взгляд человека, которого внезапно и ни за что ударили - тоже обжигал. Гвинед неожиданно шагнула вперед, протянула руку и молча взялась за галстук Лестранжа, вынуждая того наклониться и заглянуть ей в лицо. Сказанное затем болезненно диссонировало с выражением ее лица - все той же вежливой, мягкой и немного грустной улыбкой Хорошей Девочки. - Если ты чего-то хочешь, этого стоит для начала попросить, - печально сказала Гвинед тоном "передайте еще чаю". От синего взгляда слизеринца ее неприятно замутило, было трудно дышать и эта отвратительная слабость в коленях, как будто перед обмороком... - Ты готов попросить, или нет?
Random Lestrange: "Зрячий да увидит". Ночь - величайшая чародейка из всех. Она превращала безобидные вещи в опасные, опасные - в незначительные, а незначительные прости стирала из мира, отправляя во мрак небытия; она лепила людям новые лица и тела, делала их выше или ниже, дарила крылья и крала шрамы; она способна была даже наколдовать истинные чувства, страх, уверенность, робость, любовь, чего не могли ни Дамблдор, ни Слагхорн, ни Диппет. А еще перед ночью не было никаких обязательств... На какое-то мгновение Лестрейндж потерял Гвинед. И дело было не в темноте, молодой человек просто перестал ее... чувствовать рядом. Укололо холодом, который принято было называть страхом. А потом девичья рука потянула за галстук, вернув тем ощущение присутствия. Глаза Рэндома сейчас были такими же серыми, как и у Лермонт. "Имеющий уши, да услышит". А слизеринец слушал сейчас только ночь. Странное дело, она шумела точь в точь, как кровь, несущаяся по венам, гулко и ритмично. Холодная женская рука на горле, и сдавливающая, и успокаивающая. Пожелай эта девочка с добрыми серыми глазами отправить его на съедение гигантскому кальмару, он безропотно подчинится, поцеловав на прощание ручку. - Прошу, - хрипло ответил Лестрейндж, не отводя глаз в сторону. Наверное, стоило бы, это же так невежливо, смотреть в упор на юную леди. - Пожалуйста. "Ищущий, да обрящет".
Gwyned Lermont: Однажды, на каникулах между вторым и третьим курсом, Гвинед с братом отправились в Сент-Эндрюс на ярмарку. Вдоволь покричав на местном матче по квиддичу, насмотревшись на тварей в клетках и покатавшись на лошади, Гвинед съела всевкусных драже и... отравилась. Основательно так. Лорелея трясла целителя и грозилась убить всех, Георг курил трубку за трубкой с такой скоростью, что потом кашлял еще неделю, а она начала вставать только через полмесяца, и то, на подгибающихся ногах и покрываясь холодным потом. Вот примерно так себя хаффлпаффка чувствовала сейчас. Ты стоишь, едва унимая волны противной, рождающейся где-то в животе дрожи, руки отказываются держать, колени - держать тебя, мир выворачивается наизнанку. Она бы сказала, что отравилась Лестранжем. И все чаще думала о крови на страницах. - Ты плохо просишь, - улыбка Лермонт не изменилась ни на йоту, но взгляд указывал на каменный пол. Туда, у самых ног, у носков аккуратных замшевых туфелек размера, который подошел бы сказочной фее, - ты не умеешь даже просить, не говоря о том, чтобы взять. Проси лучше, Рэндом. Проси хорошо, пока я готова слушать. Ветер отчаянно хлестал по щекам, и только поэтому она еще стояла.
Random Lestrange: Позади пустота, впереди красота, наше дело – её осквернить. Не теряя ключей, не испачкав плащей, лёгкий жест, изящная кисть. Очень трудно казаться мудрей, вряд ли сможешь и ты. Но я мечтаю быть вещью твоей, защитным покровом твоей красоты. Грохот ночи в ушах, частые и сильные удары, оглушал. Но взгляд был красноречивее и понятнее слов. Попросить...так? Рэндом колебался несколько мгновений, подбирая в голове подходящие для вежливого отказа. Зачем Лермонт его унижение? Разве это...нормально? Но вся история их отношений вряд ли могла бы попасть в разряд здравых... Волна дрожи родилась где-то в коленях, поднялась вверх по позвоночнику, стискивая сердце, ощутимо передернула плечами. Лестрейндж не умеет просить, потому что привык требовать. Не умеет просить, потому что обычно получает все и так, после первого выразительного взгляда... Волшебник тяжело упал на одно колено, не как джентльмен, выражающий учтивость даме сердца, а точно воин, сломленный вероломным противником сокрушительным ударом сверху. Отец учил, что не зазорно преклонить голову перед сильнейшим и достойнейшим. А мог ли Рэндом усомниться в том, что Гвинед достойна? Теперь рука, сжимавшая галстук, тянула вверх, заставляя запрокинуть голову. Наверное, в этот момент юноша мог бы показаться красивым, с резкими, хищными чертами лица, четко очерченной линией подбородка, лихорадочно блестящими глазами. - Я прошу, - повторил Рэндом. Голос отчего-то дрожал. Явно не от страха.
Gwyned Lermont: Вот так было лучше. Так было легче, и Гвинед с наслаждением вдохнула полной грудью, делая еще шаг, самый маленький, чтобы отпустить галстук и обеими руками, обхватив голову Лестранжа, прижать к своему животу, будто она была ранена, а он - полотно для перевязки. Или будто она была матерью, утешающей ребенка. Гладила его по волосам, сочувственно и нежно, поправляла пряди и отрывисто признавалась: - Когда ты выше, я задыхаюсь, - не так, - мне больно... Но это не отражало и десятой доли того, что Лермонт хотела сказать, включая то, что присутствие Рэндома - это как змея на плечах, даже для тех, кто их не боится, дыхание, завязанное узлом, неприятный комок в животе, инстинктивное отвращение, которое она испытывала практически ко всем людям, здесь достигало апогея. Что ему сказать? Чтобы он перерезал себе горло? Чтобы прыгнул вниз? Зачем он за ней ходит - потому что... - Ты привык брать, что хочешь, а здесь не получается, - так же сочувственно сказала Гвинед, - Наверное, если я тебе это дам, ты уйдешь. Уйдешь ведь, да?
Random Lestrange: - Куда? Вопрос вырвался раньше, чем сам Рэндом успел задуматься о смысле сказанного. Он прижимался лбом к животу девушки, закрыв глаза и вдыхая запахи то ли одежды, то ли кожи, а может просто предгрозовой ночи. Легкие, терпкие, удушающие... Чуждые человеку, выросшему среди камней, бархата, пыли и предрассудков. - Выше? Ты снова смеешься надо мной, птица, - слова были горькими, как табак. Говорят, подростки в лондонском Уайтчепеле выучились курить во время войны, лишь бы не чувствовать голода. Лестрейнджи никогда не знали нужды, ни в прошлые маггловские войны, ни в нынешнюю, совпавшую с магической на континенте, но Рэндому казалось, что уж лучше недоедать, прятаться и дрожать от страха при звуках сирены, чем вот так... дрожать, припав на одно колено перед девушкой, которая была для него воздухом, а он для нее только удавкой. - Как могу я, рожденный на земле и для земли, быть выше тебя, живущей в небе? Это разве что Лермонт может прилетать к нему время от времени, чтобы, задохнувшись без ветра в лицо, вновь с наслаждением подняться вверх, выше Астрономической башни и дракловых шотландских гор, породивших все их семейство.
Gwyned Lermont: Сострадание. Жалость Гвинед знала, она постоянно кого-нибудь жалела - магглов, беженцев, военных, выпавшего из гнезда птенца и раздавленную бабочку... но жалеть легко, а сострадания она не знала до этого момента. И сострадать было тоже больно. На мгновение показалось, что это его очередная злая уловка. Что Лестранж даже этим просто хочет ее ударить. Поймать, приучить к своей этой... английской... жизни, да, к тому самому бархату и той самой пыли, поэтому и притворяется больным и несчастным. Если раздавленная бабочка заставляет жалеть, то раздавленный хищник - горько плакать над его ранами. Лермонт схватилась за рубашку на груди. Впору было проклинать, обозлиться, сделать больно, потом пройти по его пальцам каблуками и вдогонку выразить всю свою ненависть, но это проклятое... проклятое со-страдание... - Я дам тебе этот год, - Лермонт облизнула трескающиеся на ветру губы, уже понимая, на что идет и предвидя грядущий кошмар, клетку, отравленную им кровь, - этот год, слышишь ты? От сегодня и до следующего первого сентября. И гейс - тебе, англичанин, не понять, но можешь поверить, что исполнять придется. Так вот, и гейс, что если я скажу уходить после этого - ты уйдешь и не вернешься.
Random Lestrange: Лестрейндж все-таки отстранился, запрокинул голову, чтобы увидеть лицо Гвинед, ее неизменную полуулыбку вежливого участия, но вместо этого уперся взглядом только с низкое грозовое небо. Лермонт должна была учиться вместе на Слизерине, потому что не могут подопечные Барсука так изощренно издеваться, так виртуозно играть с чувствами и надеждами. Они для этого слишком простые и все понимающие, это же сострадание больше походило на наказание за настойчивость и самоуверенность. И наказание это Рэндом с радостью принимал. Все что угодно, за возможность вновь преклонять перед Гвинед колено. Лестрейндж бесился от таких мыслей, исключительно наедине с собой, но еще больше парень презирал себя за понимание, что вспоминая этот момент он будет раз за разом вызывать своего лучшего патронуса. - Все будет так, как ты скажешь: велишь уйти - уйду, попросишь остаться - останусь, - голос юноши был тихим и очень спокойным, безэмоциональным. Да и на ноги он подниматься не торопился, то ли принося обет Гвиневен, просто не решаясь спугнуть момент. - По первому твоему слову. Эти слова Рэндом впервые сказал Лермонт когда-то давно, когда он, обычно красноречивый и находчивый, неуверенно и путано пытался облечь в слова то, что терзало душу. "По первому твоему слову", - тогда он обещал быть рядом, что бы ни случилось, заботиться и оберегать. Теперь - обещал уйти и никогда не возращаться.
Gwyned Lermont: - Хорошо, - хаффлпаффка прикрыла глаза, продолжая гладить по волосам Лестранжа, - у тебя есть год. Проклятое сострадание. Им - и еще музыкой - Недобрые приманивали ее родичей в давние времена, приманивали, уводили, подменяли детей, а потом рождались такие, как она - и нет, их не принимали на Слизерин потому, что Дети Змея прекрасно знали, что и зачем они делают, а ей подобные играли. Потому что иначе не могли. Рождались - и попадались на ту же удочку. Гвинед удивленно поднесла к лицу ладонь, вдыхая запах слизеринца, оставшийся на ней, заставляя себя вдохнуть, не скривиться. И еще раз. Ей теперь придется к этому привыкнуть. - Ты знаешь, что делать. Время пошло. И, помимо всего прочего, было ужасно интересно, что же он станет делать дальше. Ну вот как та змея, которую тычут палкой злые и любопытные дети, чтобы посмотреть, в какую сторону она кинется и кого попытается укусить. С той только разницей, что здесь она, будто завороженная, сама подставлялась под укус, чтобы посмотреть, каким будет яд.
Random Lestrange: Если Лестрейндж был змеем, тогда Лермонт - умелым заклинателем. И как полоз, завороженный мелодией голоса и магией рук, Рэндом причудливо, ритмично извивался, доверчиво демонстрируя переливы яркой чешуи. Знает ли он, что делать? О, Мерлин, конечно же нет! Все свои обычные уловки Рэндом перепробовал давным давно, так что оставался только самый нелепый по мнению слизеринца метод, чья сила воздействия на нежное женское сердце было сильно преувеличено в дамких романчика - быть собой, без притворства и игр. Вот только "собой" вне поля зрения Гвинед и "собой" рядом с ней сильно отличались друг от друга. Лестрейндж поднялся с колен, с трудом заставляя себя смотреть на девушку сверху вниз. Тонкие пальцы аристократа, привычные и к бите загонщика, и к волшебной палочке, и к картам, и к тонким ножкам хрустальных бокалов, ласково коснулись скулы Лермонт, скользнули по линии челюсти к шее. - А у тебя есть год, птица?
Gwyned Lermont: Не рвануться в сторону, не отступить - в конце концов, зря ее мать воспитывала? Лорелея-то знала, с чем имеет дело, и вся ее муштра была ради того, чтобы призвать это держать себя в рамках и делать то, что надо, а не то, что хочется. Не рвануться. Не отступить. Гвинед закрыла глаза, принимая чужое прикосновение, жгущее холодным железом по лицу. - Я не знаю, - Лермонт покачала головой, - я не вижу. Губы не слушались. Холодный ветер перестал быть дружелюбным, забрался под рубашку, превратил в снег и без того холодную кожу, а от этого слезы, текущие из-под ресниц, казались такими же горячими, как пальцы Лестранжа, и так же мгновенно холодели, срываясь с подбородка. Хаффлпаффка молча вцепилась обеими руками в форменный пиджак Рэндома: в конце концов лучше так, чем упасть... хотя что лучше, падать в текущую воду, или удержаться за рябиновую ветку? Но не держали уже ни ноги, ни ветер. Леди нельзя падать. Ну хорошо, пусть она не леди.
Random Lestrange: Настала очередь Лестрейнджа прижимать к груди Лерморт, кутать в собственной мантии, одной рукой расплетая косы и пропуская пряди между пальцами. Он не умел быть мягче, не мог стать сдержаннее. Его воспитывали быть хозяином, господином, лордом, аристократом, человеком наделенным огромной властью и такими же обязательствами. Отец учил не просить, но сын почти умолял, отец велел никогда не отступать, сын клялся, что уйдет по первому требованию, отец твердил о чести и достоинстве, для сына сейчас величайшей честью было не дать Гвинед упасть, а достоинством - ее холодные пальцы под пиджаком. В кого она тебя превращает, Рэндом Лестрейндж? А останешься ли ты собой без нее? Ладонь, оставив в покое волосы, вновь легла на щеку, обожглась о горячую дорожку слез, тянущуюся до самого подбородка. Юноша стер новую каплю, сорвавшуюся с ресниц Гвинед, и нахмурился. Рэндом без страха заходил в сложные пилотажные фигуры, в упор встречал взгляд разгневанных преподавателей, выходил к барьеру, но сейчас все внутри у него скрутилось с узел, до того слизеринец боялся обидеть девушку. А Лермонт плакала из-за него. - Мне уйти? - коротко спросил Рэндом.
полная версия страницы