Форум » Архив «Lumiere-77» » [Поговорим по душам - 14.12] » Ответить
[Поговорим по душам - 14.12]
Dietrich Lumier: Хельгу фон Нойманн и Готфрида Цимерманна вызвали к директору. Не объясняя ни повода, ни причин. Ну что ж, бывает и такое. В конце концов, слово директора – закон. Не обсуждается. Но скажите на милость – кто эта пожилая дама? Миловидная седая старушка, утверждающая, будто она и есть директор школы. При том последние тридцать пять лет… И с каждой минутой это все больше и больше похоже на правду. Участники: Хельга фон Нойманн, Готфрид Циммерманн. Утро. Только-только закончился завтрак.
Ответов - 14
Helga von Neumann: Спросите Хельгу, что такое "не к добру". Не к добру - это не тогда, когда шнурок развязался. И не тогда, когда дорогу перебегает черная кошка. Ну и уж точно не когда птица в окно стучит... или это к покойнику? Нойманн вдруг задумалась, а не стучала ли ей птица в окно. Нет, вроде бы, не стучала. Так вот. "Не к добру" - это когда вас сначала чуть не убило лавиной, потом утбурдом, потом неделю пытались отравить сотрудники школьного лазарета, а вокруг творится какая-то невероятная, потрясающая воображение чертовщина, такая, что немка всерьез начала подозревать, что где-то ошиблась. Например, в ритуале призыва Сил, проведенном не так давно. И попросту тронулась умом, либо застряла в галлюцинациях, и все, что сейчас она видит и слышит - не более, чем бред воспаленного рассудка. И, словно подтверждая ее опасения, бред набирал обороты. Ни остаточная тошнота, ни содранный с утра ноготь не убеждали Нойманн в том, что все вокруг настоящее. Это тоже могло привидеться. Спрашивается, с чего такие мысли? А вот что бы вы подумали, если бы вошли в кабинет директора и обнаружили там милую такую, уютно-карамельную старушку... нет, даже не так - настоящую пожилую даму, которая говорит с вами, как с собственными внуками и недвусмысленно называет себя директором. Еще вчера Хельга, наверное, поинтересовалась бы, что происходит, попыталась выснить, какого дьявола над студентами так зверски шутят и где вообще настоящий Директор. Ну, в крайнем случае, вежливо поздравила бы эту фрау с новым назначением. Но сегодня нет. Спасибо, мы уже ученые. Может быть, это паранойя и галлюцинации, тогда оно тоже к лучшему. Может, эта фрау и была директором всегда. Тогда это тем более к лучшему, и никто не поймет, что немка сошла с ума - она вовсе не хочет оказаться в сумасшедшем доме, а то и запертой в дальней комнате родительского дома. А может, это действительно сотворенный чьими-то чужими руками кошмар, а значит - не стоит заранее раскрывать себя противнику и давать ему оружие против тебя. Внезапно Хельге показалось, что она действительно попала в кошмарный сон. Один из тех тягостных ужасов, что приходят перед рассветом, после какой-нибудь болезни или особенно удачной инвокации, где каждая картинка порождает желание забиться в угол и умереть, даже если это всего лишь прикрытая дверца шкафа. И вот они стоят в кабинете директора, перед очаровательной старушкой, а Нойманн хочется повернуться и убежать. Непременно с воплем. - Здравствуйте, - "чертчертчерт, как же ее зовут? Нет, совсем не помню... А знала ли я когда-нибудь?" - доброе утро, фрау. Кажется, нашлась. В желудке вибрирует нечто, странное ощущение, будто падаешь с высоты. Хельга обернулась, посмотреть на Готфрида, совершенно естественным движением, только взгляд ее в глаза Циммерманна был полон совершенно дикой паники. - Вы нас звали? - спросила она следом, всем видом изображая прилежную студентку. Нет, это уже слишком. Это уже не школа. Только где этот кошмар, у них в голове, или снаружи? Ну почему здесь нет Дитриха? Он бы развеял ее сомнения, в конце концов, вот уж кто точно знал всегда, что настоящее, а что нет...
Gottfried Zimmermann: С каждым днем Готфрид убеждался в том, что в чай за завтраком что-то подмешивают. Хотя, наверное, не только в чай, и не только за завтраком, но еще за обедом и ужином, и даже в молоко перед сном. Потому что чем дальше, тем более Дурмстранг походил на филиал какого-нибудь госпиталя, отделение для душевнобольных или для людей, страдающими психическими расстройствами. Той ночью Герхард Лотар так и не объявился - молодой человек специально проверил, постель его однокурсника была пуста. Ни у кого не осталось сомнений касательно того, кому принадлежала кровь, алым закатом обагрившая снег. Они не разговаривали об этом, не обсуждали, но все было понятно без слов. И от этого в жилах стыла кровь: чертовщина, творившаяся в школе, наводила ужас даже на всегда спокойного и уравновешенного немца, заставляя его нервно хрустеть пальцами, стоило задуматься о чем-либо. А потом Лотар неожиданно и как ни в чем не бывало появился за завтраком, бледный, сам не свой, но, кажется, с хорошим аппетитом и вполне себе позитивным настроем на жизнь. Циммерманн готов был сползти со скамейки в трапезном зале и побиться головой об пол, чтобы прийти в себя, но сдержался. Школа медленно сходила с ума, хотя, возможно, с ума сходил Готфрид? Когда его вызвали к директору он даже не удивился, было непонятно только одно - чем провинились они с Хельгой фон Нойманн? Вроде бы ни в чем замечены не были, вместе уж точно. Молодой человек уже заготовил одну из милых, уверенных улыбок, приправленных щедрой доли покорности, прилежности и степенности. С директором можно было общаться исключительно подобным образом, дабы ничья голова не полетела с плеч. Но улыбка с лица немца слетела, еще не успев там появиться, когда он увидел добродушную старушку, восседающую в кресле директора. Циммерманн чуть было не споткнулся на ровном месте, но все же вежливо прикрыл за собой дверь и встал чуть позади Хельги, чувствуя, как нервно посасывает под ложечкой. -Доброе утро, фрау. - их голоса с фон Нойманн прозвучали почти одновременно. Он тоже не помнил, как зовут сей неопознанный миловидный объект, именующий себя директором Дурмстранга. В горле встал ком и мешал дышать, а брошенный через плечо взгляд Хельги, полный паники и ужаса, уверенности не прибавил. Более того Готфрид сам был в панике, и лишь древко волшебной палочки, слегка холодившее ногу сквозь ткань брюк, не позволяло потерять связь с реальностью. С другой стороны, что он мог сделать? Напасть на директора и убежать с воплями, схватив за руку однокурсницу? Так стоп...это же не настоящий директор. Или настоящий? Немец чуть наклонился вперед, почти что к самому уху фон Нойманн и прошептал. -Мы же не спим, да? Это не сон...?
Dietrich Lumier: - Доброе утро, - ласково и даже очень поздоровалась пожилая леди, ощерив поразительной белизны все тридцать два в столь же неестественном, сколько и ожидаемом подобии улыбки. – Присаживайтесь. Пожалуйста, присаживайтесь. Легким, не лишенным изящества движением руки фрау директор указала на два деревянных стула с красивыми резными спинками. - Не стесняйтесь. Чувствуйте себя как дома, потому что разговор нам предстоит неофициальный, но обязательный. Хотите перекусить? – печенье, аккуратной горкой сложенное в симпатичной вазочке, выглядело вполне аппетитно. – Очень вкусно, уверяю. Сама испекла. Но да будет. Я слышала, вы, дорогие мои, последнее время взяли дурную моду распространять очень, ну просто невыносимо гнусные слухи. О пропавших школьниках и… чудовищах, жутких, мифических и фантастических. Словом, не существующих. А теперь, будьте любезны объяснить мне – зачем? Продолжая ласково улыбаться, директриса внимательно разглядывала учеников. Внимательно, холодно и расчетливо.
Helga von Neumann: У Хельги не было никакого желания садиться на стул, на который указывало это... нечто. И да, в этой школе даже первокурсники первым делом усваивали, что в доме врага не стоит брать в рот по большому счету даже воздух. И ногти лучше не грызть, какие уж тут печеньки. Так что она даже не стала адресовать Готфриду предупреждающего взгляда - он не идиот, он знает все сам. Что уж там, старая вражда была забыта: в конце концов, они были темные маги, а не злобные психопаты, и прекрасно понимали, чем пахнет сейчас разобщенность. Хельга медленно села, не сводя взгляда с улыбки "фрау Директора". Выдохнула. ...Ибо узри – я есть Понимание и Знание, они во мне; небеса колеблют меня. Они желают и страстно стремятся ко мне в безграничном желании; ибо никто на этой земле не целовал меня, ведь я скрыта Дисками Звёзд и покрыта Облаками Утра. Мои стопы легче ветра... Простые и ясные слова инвокации Лилит, хоть и не имели никакой силы прямо сейчас, тем не менее почти вернули Нойманн самообладание: если не знаешь, что думать, подумай о любимом деле. Немка выдохнула второй раз. Медленнее. И улыбнулась в ответ "Директору". - Благодарю, фрау Директор, но я на диете. Кажется, слегка не в форме после лавины. Ну, вы понимаете, - на абсолютно белых губах Хельги играла улыбка из тех, что девушки припасают для старших родственниц, а те - для подросших внучек и дочерей. Нечто, вроде "между нами, девочками, дорогая". Взгляда старшей женщины она не избегала, может быть, зря, но и в зрачки той не вглядывалась. Больше всего Нойманн хотелось с воплем бросить все, схватить Готфрида за руку и убежать. Прямо сейчас. И спинка стула жгла ей спину, словно раскаленная. ...Очищайте свои улицы, сыны человечьи, и чистите ваши дома, освящайте себя и будете правы... - Ох, - Хельга опустила ресницы, - фрау Директор... Нам, право, стыдно. Готфрид, скажи же, нам ведь стыдно? Но в этом немного нашей вины. Эта лавина чуть не размазала нас по склонам, кое-кто ударился головой - я вот, например, и очень сильно, мы бредили, вокруг был снегопад, и знаете, еще эти лекарства, что нам давали - я половину времени провела, как в бреду. Немка приложила руку к груди, обозначая свою полную искренность и глубокое раскаяние: - Но сейчас нам, кажется, лучше. И мы понимаем, какой бред несли - очень стыдно, просто невыносимо, наверное, лучше бы нас все же держали под присмотром целителя в госпитале. Это что касается чудовищ. А про детей... Растерянное пожатие плечами: - Я, честное слово, в первый раз слышу. Надеюсь, это не было еще одним нашим бредом, иначе я просто умру от стыда. В голосе ее слышалось все то же искреннее раскаяние. "Господи, господи... Один, Мерлин, Фрейя, древние боги и великие волшебники, а так же Сатана с Люцифером, спасите нас, дайте отсюда выйти, пожалуйста..."
Gottfried Zimmermann: Белоснежные зубы фрау директора больше напомнили Готфриду оскал василиска из учебника по магическим и опасным существам. Но, кажется, василиск был и то приятнее, во всяком случае, немец бы на данный момент больше обрадовался встрече с мифическим животным, нежели с полоумной женщиной, называющей себя Директором Дурмстранга. Как фон Нойманн не пыталась отсрочить момент, чтобы принять приглашение и сесть на предложенное место, сделать это пришлось. Как впрочем и молодому человеку. Для пущего эффекта не хватало только из ниоткуда появившихся металлических обручей, которые бы приковали их к стульям за секунду, и удерживали много часов кряду. Циммерманн лишь мимолетно скользнул взглядом по вазочке с печеньем: и в карих глазах отчетливо читалось, что он ненавидит сладкое и все, что с этим может быть связано. А еще чай, конфеты, мармелад или, что там еще может им предложить директор? -Очень-очень стыдно, фрау Директор. - усиленно закивал немец в такт словам Хельги, да еще с таким видом, словно он был не лучшим студентом на своем потоке, способным посоперничать со старшекурсниками, а наоборот, отстающим в развитии и несколько глупым. И вообще, он не понимал, о чем идет речь, что вы? Слухи? Пропавшие школьники? Несуществующие животные? Впервые слышит, право слово. -В действительности, фрау Директор. Тот снегопад, кажется, выбил из нас разумное начало и заставил помутиться рассудком. А еще эти зелья... Хельга верно говорит: от такого количества кто угодно начнет бредить и нести всякую чушь. Но этого больше не повторится, простите нас. Если хотите, мы даже сделаем публичное заявление за обедом, что мы несли полнейшую ахинею и теперь раскаиваемся. Очень раскаиваемся. - что касается пропавших студентов, то тут молодому человеку вдруг стало не по себе. Он вспомнил Лотара, вспомнил о каком-то первокурснике, которого разыскивала Фрея, но так и не нашла. Одно дело - мифические животные, совсем другое - пропавшие люди. Но что они могли сделать? Циммерманн лишь пожал плечами, глядя директору в глаза, дескать "не понимаю, о чем вы". И хотя Готфрид был первым из тех, кто тогда повел ребят на улицу, чтобы узнать, что это за странное пятно крови на снегу, сейчас он собирался от всего открещиваться. Лишь бы дали убраться отсюда поскорее и подальше. -Так мы можем идти и исправлять то, что натворили в горячечном бреду? - смаргивая, поинтересовался немец, готовый в любую секунду вскочить с места, хватая за руку фон Нойманн, уносясь прочь. Чтобы только пятки сверкали.
Dietrich Lumier: - Милые мои! – ахнула фрау директор, картинно вскидывая руки. – Милые мои деточки! Как я счастлива! Как я рада! Бесконечно рада вашему здравомыслию! Умненьким мыслям в ваших красивеньких головках! Ах! – будто бы обессилив, директриса рухнула в кресло. Секунды три не двигалась. – Ах… Ох. Не все так просто, милые мои. Не все так просто. Я, конечно, все понимаю, милочка, и вас, юный господин, тоже. Но… процедура. Сперва слова, потом слухи, а потом… нарекания, недовольства и дети, которых не в меру впечатлительные родители забирают домой. Дурное влияние на репутацию школы. Вы же понимаете? Фрау директор взмахнула палочкой. Откуда у фрау директора взялась палочка – было непонятно. Скорее всего оттуда, откуда и у всех. Из необходимости. Дверь в директорский кабинет протяжно скрипнула. Директриса улыбалась. - Вы же понимаете, да? Слухи не должны распространяться. Было в лице директрисы что-то хищное. Странное. Новое. Непонятное.
Helga von Neumann: Хельга, как любой ее коллега, знающая, чем может обернуться неосторожное слово, не была склонна к сильным выражениям. Но сейчас она подумала такое слово, которое при мамочке не произнесешь, но которое полностью характеризовало ситуацию. Глупо было думать, что "директриса" примет как должное их оправдания. И неизвестно, кто это или что это вообще такое, но истина была в том, что в школе творилось нечто странное, и нет, виной этому было не солипсическое безумие Хельги. Хорошо поразмыслив - а мозг работал на предельных оборотах - Нойманн пришла к выводу, что разум, конечно, имеет свойство выкидывать странные штуки, но поместить в компанию "своих" обоих Циммерманнов неспособно даже ее безумие. И наличие рядом Готфрида в таком же состоянии, как и ее, как ни странно, подтверждало реальность реальности. А это, в свою очередь, значило, что палочка в руках у "фрау Директора" является ее объективной частью и способна причинить бунтовщикам немало бед. Как минимум - много боли. А боль Хельга, как любая фройляйн, не любила. Она вообще предпочитала считать себя изнеженной барышней, поэтому боль хотела исключительно причинять, бегать считала ниже своего достоинства, а смотреть на врагов, задирая голову - неприличным. Поэтому бегали обычно к ней, а неприятелей приходилось ставить на колени. Так вот Хельга предчувствовала необходимость поступиться своими принципами, и это привело ее в ярость. Ярость сработала, как двигатель прогресса и катализатор принятия решения. Возможно, немка ошибалась. Возможно, она и вправду сошла с ума, а Циммерманн видится ей в горячечном бреду. Тем хуже для всех, это только повод окончательно отчаяться. Но сейчас она была уверена в том, что в школе творятся какие-то ужасные дела, все вокруг прокляты или под действием странных зелий, а они с Готфридом в кабинете у какого-то страшного чудовища. ...Чёрная Луна, Чёрная Роза, Чёрная Роза и Чёрная Луна, Лилит, тёмная сестра, Руки которой творят дьявольскую грязь, Мою слабость, мою силу, Ты придаёшь мне форму, подобно глине на огне... И еще она поняла, что просто так ее не обойдет какая-то падаль, которая прикрывается видом карамельной старушки. И Готфрида она тоже никому не отдаст, это ее собственный неприятель, а собственность неприкосновенна. Хельга покосилась на дверь. Совершенно равнодушно. Потом взглянула в глаза "фрау директор" и встала со стула, перемещаясь к левому плечу Готфрида. Левой рукой она взяла его за руку (первое правило драки два на два - помним и следуем, спиной к спине и чтобы не развели). И, недрогнувшей правой рукой вытащила свою палочку из рукава. Все это она делала медленно - так медленно, как натягивают тетиву. И не отрывала глаз от такой милой пожилой женщины. - Разумеется, фрау Директор, - с прохладцей отвечала Нойманн, взмахом окружая себя и товарища по несчастью защитной сферой, - и поэтому они не будут распространяться. Уверяю вас, нам так же, как и Вам хотелось бы обойтись без ненужных эксцессов. Предельно вежливый тон Хельги был ровен, как кавалерийский палаш и точно так же неприкрыто говорил о том, что если сейчас фрау Кто-бы-она-ни-была покусится на их жизни, здоровье, память и добрую волю, то будет драка. И что ей совершенно все равно, кто выйдет из драки победителем, но ни одной старой грымзе она не уступала и уступать не собирается, даже если придется войти в историю, как "девочка, от которой остался всего лишь кусочек скальпа". Это никак не отменяло хельгиного ужаса. Но истерить мы будем позже. Правда, Готфрид? - Если Вас беспокоит какая-то процедура, то уверяю, нашего честного слова достаточно. или вы, фрау, сомневаетесь в честном слове детей лучших магических семейств Европы? Улыбка Нойманн говорила: "Да нет же, такого просто не может быть." Взгляд и палочка говорили: "Только попробуйте."
Gottfried Zimmermann: Инфернала нет на эту "фрау директриссу", честное слово. Чем больше эта милая бабуля говорила, тем сильнее немцу хотелось шарахнуть ее чем-нибудь тяжелым, а еще лучше натравить на нее парочку поднятых из могил, страждущих крови и мести. Он бы даже провел какой-нибудь особенный обряд: не с пентаграммой, а с гексаграммой, например, так интереснее и крови больше. Сил, конечно, ушло бы в разы больше, но эффект бы того стоил: "фрау директор" всю оставшуюся жизнь спала бы исключительно под снотворным зельем и жалела бы о содеянном. Впрочем, Готфрид мечтал: не исключено, что под этой миловидной оболочкой "любящей бабушки" скрывалось нечто похуже инфернала, сотни инферналов. И этот лилейный голос, подобному сахарному сиропу, набивался в уши, и Циммерманну стоило огромных усилий, чтобы не морщиться от отвращения или не сплюнуть прямо под ноги. Чего он, заметьте, почти никогда не делал. Но все происходящее отчаянно выводило из себя: абсурдность ситуации усугублялась еще тем, что, кажется, их действительно собирались наказать. Не просто применить карательные санкции, а по-настоящему наказать. И дверной скрип был тому живейшим подтверждением. Синие глаза прищурились, изучая волшебную палочку в руках "фрау директора". Неожиданное появление на свет данного аксессуара не предвещало ничего хорошего: где это видано, чтобы директор школы так вел себя со студентами?! Ладно, возмущаться они будут позже, писать жалобы в вышестоящие инстанции - тоже, сейчас главное выбраться отсюда. Живыми и с минимальными потерями крови и прочих жизненно важных органов. А еще лучше целыми, а не по частям. Мысли в голове крутились прямо таки не позитивные. Скорее повинуясь внутреннему гласу, чем гласу разума, Циммерманн покрепче сжал ладонь фон Нойманн в своей, и словно ее отражение в зеркале извлек из кармана свою волшебную палочку. Очень захотелось улыбнуться: кто бы мог подумать, что однажды с Хельгой они объединятся против кого-то, кто хочет причинить им вред? Они вполне могли бы быть стать друзьями тогда, давно, еще при поступлении в Школу, если бы оба не так страстно желали нагнуть этот мир. Двум равным чаще всего сложно дружить. Он готов был поклясться, что от подобных мыслей уголки губ немца дрогнули, но он сдержался. Фон Нойманн он в обиду не даст, черт побери, и они уйдут из этого кабинета, вместе и невредимые. Аминь. Кончик палочки Готфрида чуть накренился вверх и вправо: на губах немца, словно на позиции "на старт! внимание!" замерло заклинание. Защитная сфера даст им сотые доли секунды форы, но для обладающего неплохой реакцией молодого человека этого было бы более чем достаточно. -Полностью согласен с тем, что говорит Хельга. Слухи не распространяться, уж поверьте. - больше для проформы отозвался некромант. Болтать уже надоело, оказаться бы поскорее подальше отсюда. -Вы ведь знакомы с нашими родителями. Хотите сообщить им о том, что ставите под сомнение наше слово, а, значит, и их? - представить гнев родителей, которые каждый год отписывают Дурмстрангу солидную сумму якобы "на развитие" было нетрудно. Впрочем, это, скорее, волновало бы настоящего директора, а не подмену непонятно, какого происхождения. Готфрид метнул быстрый взгляд на Хельгу. Истерить они и правда будут позже, сейчас надо собраться.
Dietrich Lumier: Стало темно, совсем темно, ужасающе темно и ужасающе внезапно. Ночь, это была самая темная из самых темных ночей. Ни намека на тень, ни намека на полутона. Оба студента ослепли. Ослепли в буквально смысле. Понимая, что глаза по-прежнему служат им, тем не менее видеть они не могли. И чей-то хриплый, надрывно женский смех лился на них с… потолка. Внезапно стало трудно дышать, перехватывало горло и руки немели…
Helga von Neumann: Неизвестно, была ли это на самом деле фрау Директор, или это был плод галлюцинаций... неважно, чьих... но она явно забыла, с кем имеет дело. И где находится. Это Дурмстраг, фрау. Здесь учат детишек множеству разных забавных вещей: превращать животных в кубки, вычислять чужую судьбу по карте звездного неба, выживать в мальчишеских спальных и цепляться зубами за свое так, что, пожалуй, и зубы выбивать бесполезно. А кто не научился, того родители забирают домой. Иногда не целиком. Хельга дернулась - машинально поднести руку к лицу, но движение осталось неоконченным. Нельзя: в левой руке - рука Циммерманна, в правой - готовая к бою палочка. К полу гнет невыносимой тяжестью, проклятая старуха смеется со всех сторон и воздух стремительно кончается в этой слепой темноте так, будто мрак пожирает его и сжимается со всех сторон. И хотелось только опуститься на колени и уснуть. Навсегда - потому что что еще делать в этой душной темноте? Но фрау Директор все же явно забыла, где находится. Это Дурмстранг, фрау. Какой же вы директор, если не знаете, с кем связались? Хотелось умереть - ничего, перехочется. Хотелось сдаться - это нормально, за десять лет Хельге много раз этого хотелось. Хотелось... а это ничего, их желания всегда имели слишком мало значения. Долг - вот что превыше всего. И долг велел драться, а ему вторила обычная такая нормальная человеческая злость. Нойманн рывком распрямилась, глотая большой кусок стремительно тающего воздуха, и не своим голосом заорала Готфриду, который по ее рассчетам стоял лицом к двери: - Бомбарда!! Вышибай дверь! - а потом подняла свободную правую руку, делая замах от себя широким жестом: - Ignis Abyssus! - слепая? прекрасно. С этим проклятием целиться особенно не надо.
Gottfried Zimmermann: Вот этого ЦИммерманн не ожидал: привыкший к ночной темноте некромант почувствовал, как липкий страх обвивается вокруг сердца, сжимая свою костлявую ручонку вокруг жизненно важного органа. Темнота была не просто темнотой, она ослепляла, и это ощущение тотальной беспомощности, в мгновение ока накрывшее Готфрида, било по вискам. Надрывный смех, доносившийся откуда-то с потолка немного отрезвлял, не позволяя терять связь с реальностью, но больше чего бы то ни было помогала удержаться в сознании теплая рука Хельги в его собственной. И страх начал отступать: пятясь, отползал куда-то назад, отпуская сердце, внушая уверенность сквозь кончики пальцев, сжимавших волшебную палочку. Фон Нойманн не обязательно было кричать, призывая немца к действиям: выставив, палочку вперед, слова заклинания уже были готовы сорваться с его губ. -Bombarda Maxima!* - взрывная волна по примерным расчетам должна была вынести не только дверь, но и полстены директорского кабинета, только бы не ошибиться с направлением. Секунда, заклинание, срывающееся с палочки девушки: Готфрид готов был машинально зажмуриться, но это было лишнее. Потолок, потолок... -Deflagro!** - кончик палочки уперся в потолок. Огонь виделся спасением: и не только для ослепших глаз. -Бежим! - Циммерманн ринулся к выходу, не выпуская руки Хельги из своей. Секунда промедления могла стоить им чего-то большего, нежели зрения. Надо было выбираться отсюда. * - взорвать дверь ** - струя пламени в потолок в надежде попасть в источник смеха
Dietrich Lumier: Хельга конечно была права – едва ли в мире найдется нечто такое, что может испугать ученицу Дурмстранга. Впрочем, всегда отыщется нечто такое, что понятие не имеет о Дурмстранге. И об ученицах, если на то пошло. Фрау директор, похоже, пост свой занимала незаслуженно, а, может быть, была слишком вездесущей, потому что заклятие Хельги… на самом деле действительно имело некоторые последствия. Внезапно стало очень жарко, прямо-таки невыносимо, хотя и не долго… Оба огненных заклятия подействовали едва ли в четверть силы. Зато стало очень светло, настолько светло, что у Циммерманна заболела голова – такое случается, если приложиться ею об стену. Или дверь. К сожалению, бомбарда не сработала. - Надо было кушать печенье! – послышался ехидный голос, теперь откуда-то снизу, будто бы из-под пола. Но одного нельзя не отметить, дышать стало значительно легче, хотя в воздухе и пахло чем-то паленым. Тьма не спешила рассеиваться. Да и кто сказал, что свет тьме помеха? - Маленькие, маленькие душечки!
Helga von Neumann: - Да пошла ты, тварь паршивая, - продышавшись, высказалась Хельга. И прямо на душе полегчало, - в задницу себе засунь эти печеньки. Пожелание, высказанное ровным тоном практикующего инвокатора, звучало бы забавно, если бы вся ситуация в целом не была какой-то очень печальной. У Нойманн опять возникло ощущение, что они таки попали в какой-то зловредный кошмар - возможно, даже вдвоем с Циммерманном. Возможно, даже в чужой. Вот что за жизнь такая? Нет бы попасть в хороший сон, возможно, даже эротический. И нет бы с Дитрихом! Это только ей так не везет - вместо сладострастных видений с полуобнаженным женихом в главной роли: врагодруг, голос старой грымзы, печеньки и не действующие проклятия. Тьфу. Прямо противно. Хельга еще раз прокрутила в голове свой бредовый монолог, странно фыркнула, не выпуская руки Готфрида, потом фыркнула еще раз - и вдруг, чуть ли не в первый раз в жизни в голос расхохоталась, звонко, громко и совершенно неудержимо. И нет, это была не истерика: ей в жизни никогда не было так весело. Смешным казалось все, и дурацкая темнота, и скрипучие реплики вездесущей старушки - кстати, а что это она так скрипит? Наверное, давно не смазывали... В общем, Нойманн качественно веселилась. - Ах ты ж сволочь паскудная, - с нежностью сказала она между приступами смеха, - Exortio! Magnus Exortismus! Она, может быть, ошиблась. Но все-таки вряд ли эта тварь - человек.
Gottfried Zimmermann: Ах, вот, значит, как оно бывает, когда перед глазами мельтешат звезды, или птички, или...какая разница, что это было? Важно было то, что в слепящей темноте Готфрид мог это видеть: неужто воображение разыгралось до такой степени, что смешавшись с болью, решило поиздеваться над немцем при помощи галлюцинации? Очень хотелось потереть ушибленное место, а заодно убедиться, что все части тела, которыми он приложился о непоколебимую дверь, на месте. Впрочем, желание желанием, а руки были заняты, и рисковать Циммерманн не решился. Скрипнув зубами, юноше показалось что с них посыпалась крошка - жаль, он ничего не видит, а то он бы затолкал то блюдо с печеньем прямо по назначению милейшей фрау директор, и даже бы не раскаялся. Но надо отдать должное огненным проклятиям: стало светлее, и следующий вдох дался куда-легче, Готфрид даже почувствовал, как легкие почти с удовольствием расправляются от поступающего к ним кислорода. Хоть что-то. Хельга стала смеяться, жаль, он не видел ее лица, тогда было бы более понятно, кто сходит с ума: она или он? -Piro! - не унимался молодой человек. Если обычный огонь не помог, то может дьявольское пламя будет более эффективно? -Incarcerous Maxima! - о логичности своего последнего выкрика Циммерманн не стал особо задумываться. Грянула вспышка, из палочки, словно ядовитые змеи ярко-зеленым пламенем вылетели волшебные путы и устремились к невидимой цели.
полная версия страницы