Форум » Архив «Lumiere-77» » At wit's end - Годрикова Лощина, 30 декабря 1977 г. » Ответить

At wit's end - Годрикова Лощина, 30 декабря 1977 г.

James Potter: Разговор отца и сына о жизни и о том, что иногда она имеет свойство заканчиваться. Не всегда тогда и так, как мы ожидаем, но этого уже не изменить. Когда-нибудь придется с этим смириться, не в семнадцать - так в пятьдесят семь. Участники: Charlus Potter (NPC), James Potter Место: Годрикова Лощина, дом Поттеров, кабинет Чарлуса. Время: три часа дня.

Ответов - 11

James Potter: внешний вид: серый свитер, штаны, на ногах носки. Волосы как обычно всклокочены, на носу очки. с собой: очки, волшебная палочка, сквозное зеркало; (верхняя одежда и ботинки валяются в прихожей дома) Самое страшное в условиях войны – это когда ты не знаешь, что происходит у тебя дома. Особенно если последнее, уже слишком давно полученное письмо так же расплывчато и неясно обрисовывает обстановку, как и предпоследнее, и все до него. Это заставляет испытывать странное чувство тревоги. Особенно странное для семнадцатилетнего Джима, который в своей жизни тревожился всего один раз. Как раз вот этот. В какой-то момент Джеймс понял, что взволнован настолько, что не может больше это ни скрывать, ни терпеть. Тогда он совершил, наверное, одно из самых серьезных, не в угоду шутке, нарушений правил. Самовольно покинул пределы Хогвартса, попросту отойдя от него на порядочное расстояние, где переставал действовать антиаппарационный барьер, и аппарировав домой. Благо, этому он научился еще в прошлом году. На первый взгляд казалось, будто ничего серьезного в Годриковой Лощине не произошло. Все выглядело как обычно: заснеженный дом, аккуратно расчищенная дорожка к крыльцу, ничего примечательного. Поттер не занимался рассматриванием окрестностей особо, потому что пейзаж был самым последним, что его сейчас волновало. Быстрым шагом он прошел по дорожке, поднялся на крыльцо и открыл незапертую дверь. В доме было подозрительно тихо, и встревоженному Сохатому чудилось в этой тишине что-то нехорошее, зловещее. - Мам, пап? – громко позвал он, на ходу скидывая зимние ботинки и верхнюю одежду, не утруждаясь даже повесить ее на вешалку. Ему было совершенно не до того. – Вы где? Эй? Мародер быстрым шагом, чуть ли не бегом, принялся обходить первый этаж. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и он не успеет, и что-то страшное случится, если еще не случилось. И что тогда надо будет делать, ему неизвестно. Волшебной палочкой, как обычно, в такой тишине не помашешь. Все заклинания из головы вылетели. Гриффиндорец дернул ручку первой попавшейся двери и заглянул внутрь. Это оказался кабинет отца, с большим письменным столом и ковром. Здесь же был и сам хозяин кабинета. Юноша замер, смотря на отца. Сейчас его совершенно не волновал тот факт, что он некоторое количество дней назад сообщал родителям, что останется на зимние каникулы в Хогвартсе, а теперь вдруг оказался здесь. Никому ничего не сказав. Посередине дня. Джим смотрел на Чарлуса не так уж и долго, прежде чем почувствовал, как тревога перерастает в раздражение. Молодой, непроницательный, вспыльчивый мальчик. - О, папа. Какого дракла! – не спросил, а скорее воскликнул Джеймс, сильно сжимая ручку двери и неотрывно глядя на отца. – Если ты тут сидишь и ничерта не делаешь за письменным столом, мог бы и черкнуть пару строк сыну, ты это вроде как умеешь. Ты и без того ни дракла не объясняешь толком, а теперь вообще решил завязать с письмами – у тебя что, бумага закончилась? Нет сил сходить? Послал бы салфетку с сигналом сос. Я бы тебе прислал. Из Хогсмида – мне не лень пройти пятьдесят ярдов, - слишком раздраженный, Поттер совершенно не соображал, с кем и в каком тоне он тут сейчас разговаривает. – Или бы мать попросил, она бы сходила для тебя. Вроде тоже не ленивая. И где она? Сохатый замолчал, требовательно смотря на Чарлуса. Ему надоело это бесконечное юление в письмах, где о Дореа всегда была пара строк, но всякий раз – удивительно неразборчивым почерком и весьма расплывчатого содержания. Теперь он хотел узнать, что стряслось на самом деле, из-за чего отец не может толком ничего сказать. Если от него не узнать правды в письмах, что ж, придется сделать это устно. Мародеру надоело, что от него что-то скрывают, будто от маленького, неразумного ребенка. Вот он – вполне разумен. Можно и поговорить. Если гриффиндорцу удастся сейчас успокоиться. Если.

NPC: Осознание приходит потом. На самом деле, осознание всегда приходит потом, если ты остался с этим наедине, потому что такие события влекут за собой цепочку определенных действий, и пока эти действия не будут выполнены, остановиться нельзя. Нельзя остановиться - нельзя подумать - нельзя осознать. И потому расчищена дорожка к дому, также как и обычно, и политы цветы, которые она так любила, и он сидит в кабинете, нет, не как ни в чем не бывало, просто это тоже как обычно. Иллюзия продолжения жизни, знаете ли. И тут мальчик. Чарлус помнит, что у него есть сын, и сын этот в школе, бегает по коридорам, весело смеется, хулиганит и болтает с друзьями, играет в квиддитч. В том, другом мире, в котором шум - принятая и привычная вещь. А здесь тихо, и ему хочется, чтобы и оставалось тихо. Он боится пропустить… - Не шуми, Джеймс, - голос, отвыкший от собственного звучания, поддается с трудом. Сам Чарлус тяжело поднимается из кресла навстречу сыну. - Ты всех распугаешь своими драклами. Кого всех? Дом старый, мало ли. Чарлус кладет руку на стопку пергамента, который использует в том числе для писем. Стопка большая, и на нее теперь легко опереться. Хорошо, что он не писал писем, есть теперь на что опереться. - У меня много бумаги, сын, а вот письма я писать разучился. Когда? Когда нечего стало писать. Писать сыну о матери - совершенно нормальная вещь, но так же как она растворилась, выцвели и чернила строк, о ней повествующих, так выцвели, что их и не видно. Чарлус опустил взгляд на пустой лист. - Твоя мать очень болела, Джеймс. Продолжая стоять у стола мистер Поттер сделал первый шаг по дороге осознания. Он больше не наедине с этим, а когда есть кому расчистить дорожку у твоего дома, ты начинаешь осознавать. Они осознают вместе, тот, кто был рядом, и тот, кто был далеко. Тот, кто видел, и тот, кто не знал. Расстояние и знание ничего не значат в таких делах.

James Potter: Джим так сильно сжимал ручку двери, что у него побелели костяшки пальцев, и казалось, что вот-вот несчастная ручка вообще отвалится. Вся его поза выражала крайнее напряжение, обычно ему несвойственное, особенно в разговорах с родителями. У него был резкий голос и рваные жесты, и весь он был какой-то всклокоченный, взъерошенный, будто его долго мотал ветер перед тем, как отпустить у самого крыльца родного дома. Чтобы расслабиться, Джеймсу, наверное, потребуется немало времени. Отец перед ним – тихий, бледный и сам не свой, но младший Поттер этого совершенно не видит, не замечает или просто не хочет заметить. Тревога переросла в едкое раздражение, жгущее изнутри все правильные мысли и оставляя только желание сию же секунду узнать правду. - Что за чушь ты порешь? Что значит – разучился? – Сохатый говорил с Чарлусом на равных, своим молодым, сильным и сердитым голосом заставляя эхо появляться в углах кабинета. У него в жилах горячая кровь, ему – можно. Даже вот так. – Где мать? Мародер чуть ли не рычал, в упор смотря в глаза отцу и не двигаясь с места. Гриффиндорец уважал Чарлуса, но сейчас ему было плевать на родительский авторитет. И все эти намеки и, вновь, мельтешение вокруг да около, надоели ему настолько, что юноша не следил за своим языком. У отца были все причины, чтобы сейчас же дать ему по лбу и выставить вон из комнаты, но Джим почему-то чувствовал, что сегодня, сейчас даже эта непростительная выходка сойдет ему с рук. В данный момент он чувствовал себя гораздо сильнее, чем человек с потухшими глазами, опирающийся на стопку пергаментов. И дело было не в разнице в сорок лет. - Ты же писал, что с ней все в порядке. Что ей стало лучше, - продолжал Джеймс, пока перед его глазами мелькали ровные строчки отцовских писем. Он хорошо их запомнил. – Пап, правда, хватит. Мне это надоело. Объясни напрямую, словами. Хватит со мной нянчиться уже, сколько можно. Что случилось? Письма – вранье, да? Голос у него все еще был жесткий, резкий, и тон настойчивый, но младший Поттер то ли сумел взять себя в руки, то ли потихоньку начал осознавать самостоятельно смысл отцовских слов и то, что, вероятно, здесь случилось. Нехорошие предчувствия, порождаемые тревогой, начинали потихоньку оправдываться, и мысли в голову теперь лезли совсем уж нехорошие, темные и мрачные. И над всем этим витало навязчивое «а что, если?» - такое же зловещее, как и сами мысли. - Что с мамой? Вопрос «что» ловко подменил собой вопрос «где», потому что Сохатый чувствовал – ответ на это «где» не принесет с собой ничего хорошего. Хотя, возможно, в этом кабинете сейчас ни один вопрос не принесет хороших ответов. Как в том анекдоте - плохая новость и очень плохая. Вот и выбирай теперь, с какой начать.


NPC: Как бы не хотелось сейчас сесть обратно в кресло и притвориться, что никто и не входил в кабинет, что он по-прежнему один в этом доме, слишком большом для одного, слишком старом, чтобы быть беззвучным… Перед ним был единственный сын, и Чарлус не мог. Он выпрямился, словно просыпаясь от глубокого сна, в котором пребывал. Кто кому сейчас будет поддержкой? - Да, я писал, что ей стало лучше, Джеймс, - голос обретал твердость, но ругать сына за горячность мистер Поттер не собирался. - Потому что я так тоже думал. Твоя мать, ты же и сам знаешь, могла быть весьма убедительной. И я этому убеждению поддался, и тебя заставил, прости. Чарлус сделал несколько шагов к сыну, тот все еще был в дверях, и отцу не хотелось, чтобы тот выбежал, как только услышит новости. Только вот это был Джеймс, и он будет делать то, что захочет. - Ты хочешь, чтобы я сказал напрямую? - брови мужчины сдвинулись, он слегка нахмурился. - Хорошо. Вчера… Голос дрогнул, сбивая ритм. - Она вчера умерла, мой мальчик.

James Potter: Говорят, в головах людей, ждущих ответа на крайне важный вопрос, витают сотни мыслей. В голове Джима не витало ничего. Там был полный штиль, и совершеннейшее отсутствие каких-либо мыслей в принципе. Он не строил планов, не пытался догадаться и совершенно точно не мечтал, что отец сейчас скажет, что пошутил. Потому что знал – не скажет. Пока он был рассержен, все было просто. Когда Джеймс сердился так сильно, у него голова отключалась вообще, но сейчас он каким-то странным образом переставал испытывать это раздражение, так и звеневшее в его голосе до этого. Отец терпеливо объяснял ему свое поведение, и младший Поттер начинал понимать, что сердиться глупо. Чарлус прав. Если кто и умел убеждать в их семье, заставляя поверить в любую чушь, то это Дореа. У нее были мягкие жесты и доверительный голос, поэтому, наверное, ей всегда легко удавалось сглаживать все семейные конфликты и неурядицы. Только вот не было ее тут сейчас. И Сохатый, прекрасно понимающий, что изрядно горячится, не мог остановиться. Все так же держась за ручку двери и прямо смотря в лицо отцу, он рявкнул: - Да! Напрямую. Наконец-то. Так прямо, что Мародер напряженно застыл, недоверчиво смотря на мужчину, слишком старого и разумного для подобных шуток. Ему требовалось много времени, чтобы осмыслить каждое отцовское слово. Все те силы, которые гриффиндорец ощущал в себе всего лишь несколько секунд назад, куда-то улетучились. Для этого понадобилось всего каких-то три слова. Страшных, страшных слова. Юноша отпустил ручку двери, бессильно прислонился к дверному косяку, смотря даже не на Чарлуса, а просто куда-то перед собой, не различая уже ни цветов, ни форм. Потянувшись одной рукой к лицу, в то время как другая безвольно висела вдоль тела, Джим стал тереть глаза, сдвинув очки на лоб. Дореа Поттер не может быть мертва. Она ведь вечная. И точно так же, как и Биг Бен, и Хогвартс, она же будет всегда. Не может не быть. Джеймс думал, что она и отец – это то самое нерушимое, что будет сопровождать его всю жизнь, куда бы его ни занесло, что бы ни случилось, как бы он ни напортачил. Думал, что у него всегда будет возможность вернуться к ним. Пусть он никогда не спрашивал совета, но ощущение тепла, домашнего уюта, защищенности, что появлялось у него рядом с матерью, младший Поттер не сумел бы променять ни на что. И не захотел бы. А теперь оказывается, что это не зависит от него. Дореа – она смертная, не вечная, обыкновенная женщина. И быть живой всегда у нее не получится, как не получалось ни у кого до нее. Сохатый зарылся рукой в волосы, кажется, уронив при этом очки на пол, и стоял так, закрыв глаза, какое-то время. Вчера. Это случилось вчера. Что он делал вчера? Мародер даже не смог вспомнить. Почему его не было здесь? Ответа тоже не было. - Как? Мертва? – глупо спросил гриффиндорец, открывая глаза и бессмысленным взглядом смотря куда-то в пол. У него в голове это никак не могло уложиться. – Не может быть. Я же видел ее... – когда? В августе? – ...она была такой веселой. Улыбалась. Она не могла умереть. Нет. Последнее слово юноша произнес с особенным усилием, словно пытаясь превратить его в заклинание, способное вернуть Дореа обратно. Для верности он повторил еще несколько раз: «Нет. Нет», - но это ничего не меняло. Нигде в доме не слышался голос матери, и если это был сон, то Джим не просыпался, а если, все-таки, чья-то злая шутка – то заговорщики не спешили выйти с повинной и все ему объяснить. Джеймс впервые столкнулся с чужой смертью и не знал, как с ней быть. Как ее принять. Принять ли ее вообще?

NPC: Чарлус смотрел на сына и не знал, чем тому помочь, как сделать для него эти новости легче. Наверное, каждый должен пережить это сам. Или не пережить. Сейчас он отвлекся от собственных переживаний и мыслей по поводу жены, которые не отпускали его ни на минуту с того самого момента, когда он услышал ее последний вздох. И самому ему еще не верилось до конца, но теперь, когда Чарлус произнес это вслух, он знал, что это правда, и это конец. Ее больше нет. Он медленно и тяжело наклонился за очками сына, упавшими на пол, боясь, что тот может раздавить их неосторожным движением, и стоял, держа их в руках. Сын выглядел почти беззащитным, и Чарлусу еще больше захотелось дать ему привычную поддержку, обнять, пусть они и одного роста, и в этом общем их горе на равных. - Мне очень жаль, Джеймс. Он протянул руку и сжал плечо сына, мягко потянул к себе. - Она улыбалась, да, мой мальчик, даже вчера она улыбалась. И ей тоже не хотелось, чтобы все так вышло. Я не смог бы сообщить тебе письмом, прости меня. Голос его дрогнул, а в глазах застыли слезы, не спеша прочертить свои быстрые дорожки на щеках. Он знал, что Джеймс будет жалет больше всего того, что его не было рядом. Но ничего уже нельзя было сделать.

James Potter: Бог мой, это лишь сон, Бог мой, какой страшный сон. Сломано все, Разрушено все Она мертва. Смерть. Смерть в их доме. К кому-то она приходит вместе с неизвестными в масках и открыто стучится в дверь, а к кому-то – тихо подкрадывается, играет в прядки и нападает из-за угла, внезапная, мерзкая. Мать мертва, мертва. Мысли крутились в голове по кругу. Джим смотрел перед собой и не видел отца, все так удачно расплылось вокруг, что разом потеряло весь смысл. Как так? Мертва? Мать? Нет. Нет! Он против. Верните ее. «Жаль?» Джеймс вздрогнул, когда рука Чарлуса опустилась ему на плечо, но не взглянул на него, пока он говорил. Младший Поттер ловил больше интонацию, звук, чем смысл слов. И лишь когда отец потянул его к себе, видимо, стремясь успокоить, Сохатый словно очнулся от ступора и, вывернувшись из-под руки мужчины, сжимавшей его плечо, отскочил на несколько шагов назад. Вид у него был совершенно ошалевший, и хотя у него не было очков, Мародер даже не пытался щуриться, чтобы что-то увидеть. Ему было вполне достаточно уже той расплывчатой картинки, которую он мог наблюдать сейчас. Где-то там, перед ним, угадывалось лицо Чарлуса. Гриффиндорец не хотел его видеть. Ни его, ни весь остальной драклов мир, к которому у него оставался только один вопрос. - Почему?! – обвиняющим тоном крикнул юноша, отступая еще на шаг и оказываясь у самой стены коридора. – Почему ты не спас ее! Ты был с ней, здесь, все это время! Всю эту драклову осень ты был здесь! Почему?! Почему ты не помог ей! И пусть семнадцатилетнего парня вроде Джима было уже сложно идентифицировать как ребенка, сейчас в нем отлично угадывался маленький сын своих родителей. Джеймс не закрывался жестами, не складывал руки на груди, у него не было очков, которые создавали дополнительный барьер между ним и окружающим миром. Так и стоял – просто, без всей школьной мишуры, без самодовольства и напускной ленцы, обыкновенный ребенок. Слишком большой, чтобы это признать, слишком маленький, чтобы пересилить свою зависимость от родителей. Мать мертва. - Почему ты не отвез ее в Мунго! Почему не заставил ее! Почему не написал мне! – сыпал своими эмоциональными «почему» Поттер. – Вместе мы бы помогли ей! А теперь ее нет! Нет! Совсем! Почему?! За что? Где-то внутри наряду с ужасом рождалось желание ломать. Ломать все, что попадется под руку, в мелкую щепку, на куски, чтобы все крушилось вокруг точно так же, как рушится его привычный мир сейчас. Это было обычное для него явление – вымещать свои негативные эмоции на окружающих вещах или даже людях. Но сегодня, сейчас оно было особенно большим и всепоглощающим, и только еще не до конца прошедший ступор заставлял Сохатого стоять на месте и смотреть на расплывшийся мир перед собой, где стоял отец. Отец, который не спас, не помог, ничего не смог сделать. - Ты ничего не сделал, - упавшим голосом сказал Мародер и прислонился спиной к стене, опустив голову. – Совсем ни-че-го. И пусть он не произнес страшных слов «это твоя вина», но явно подразумевал нечто подобное. Впрочем... К драклам отца, к драклам вину – ломать, ломать! Выбить оконные стекла, выкидывая из них стулья, ударить торшером о стену, разворотить книжные шкафы, сжечь кресло, Мерлин, как же больно, как же пусто стало внутри. Мать мертва.

NPC: let it be Чарлус постарел, наверное, в этот миг еще лет на десять, одним махом. Сын, вырвавшийся из его рук, будто чужой… Говорят, трагедии сплачивают людей, способны помирить даже непримиримых врагов, а тут родные люди стояли в нескольких шагах друг от друга, и один не знал, как объяснить, а другой - как понять и принять. Поттер-старший стоял и молча ждал, пока закончится поток обвинений - те же самые слова он говорил себе вчера, но из уст Джеймса они резали куда глубже. - В Мунго ей бы не помогли, и она не хотела… Она не хотела умирать в больнице, Джеймс, хотела дома. Наверное, она чувствовала, что уже скоро… А потом было уже поздно, и я не успел написать. Он мог оправдываться теперь вечно, только вряд ли сыну действительно нужны оправдания. И Джеймс не даст сейчас себя успокоить, не будет прислушиваться, пусть, пусть… Пусть кричит, Чарлус не будет его одергивать, пусть… - Я ничего не сделал, - признал он. - Нужно было ее когда-нибудь отпустить… На глазах его выступили слезы, но здесь никто никого утешать не будет. Один не станет, а другому не дадут. - Ее время пришло, Джеймс. Они оба не произносили имени Дореи, будто само оно, прозвучавшее вслух, ставило печать на сертификат о смерти, подтверждая навсегда.

James Potter: Джим сжимал кулаки, все так же не поднимая взгляда от пола, и сильно сцепил зубы, слушая отца. Оправдания, вечные оправдания, все не так, все должно было по-другому случиться. Он сам должен был быть здесь, а не в этой дракловой школе, и он должен был видеть мать, и слышать какие-нибудь ее последние слова, видеть последний взгляд, просто быть рядом. Почему же он был не здесь? Почему все случилось без него, и почему он узнает об этом последним, и слышит теперь все эти отговорки, бесполезные слова, которые уже никак ей не помогут? - Отпустить! – воскликнул Джеймс, зло щурясь на отца. – Отпустить! Время! Время не приходит – время, оно в часах. Оно гуляет по кругу, мерно, постоянно, никуда не торопясь. Время не приходит – время, оно уже есть и никогда не закончится. Это только люди умирают от нетерпения, и стрелки продолжают бежать без них. Младший Поттер не думал, что люди умирают – знал, но не думал. И что жизнь продолжается без всех этих людей, он тоже не думал. Оказывается, жизнь - это как партия в шахматы, когда люди нажимают кнопки на часах, останавливая свое время и передавая ход другому. Дореа нажала кнопку. Чей ход? - Нет никакого времени! – запальчиво выкрикнул Сохатый, махнув рукой. – Почему ты так уверен, что ей бы не помогли? Почему ты не использовал этот шанс? Она была бы жива! Жива, - у него в голосе появлялись странные, будто бы жалобные нотки, и это ему сильно не понравилось. Он резко сменил тему. – Ты был все это время здесь! А я не видел ее полгода – и больше никогда не увижу! Почему она ушла? Я даже не поговорил с ней, я ничего не успел сделать, я даже посмотреть на нее не успел - это нечестно! Она должна была дождаться, не оставлять меня и тебя! Она должна была жить, хоть в Мунго, хоть дома – какая к черту разница, это нечестно!.. Нечестно! Мародер заметил слезы на глазах отца и резко оборвал свои слова, с силой ударив по стене позади себя кулаком. Кричать, ломать, разнести к драклам этот дом – и что останется? Гриффиндорец никогда не видел, чтобы отец плакал, это было что-то такое сюрреальное, потому что ему казалось, что Чарлус сильнее всего этого, что он может пережить что угодно. Но вон они – блестят на его глазах, эти скорбные слезы, как знак того, что старшему Поттеру не менее больно и пусто, чем младшему. Юноша резко выдохнул, ероша волосы, но привычный жест на этот раз не приносил успокоения. Дореа нет и уже не будет, и отец не вернет ее с того света, как бы сильно он тут сейчас ни кричал. - Я не хочу ее отпускать, - угрюмо произнес Джим, будто подводя итог всем своим крикам. – Так нечестно. Это слишком рано. Рано, слышишь! – вновь сорвался на крик Джеймс, смотря куда-то в пространство над головой Чарлуса. – Она могла жить еще! Ей могли помочь! Почему она умерла! Она же, она, она... Поттер словно задохнулся и, недоговорив, замолк, медленно мотая головой из стороны в сторону. Он так и стоял, с безвольно висящими вдоль тела руками, словно сломанный китайский болванчик, раскачивал головой, что-то тихо-тихо говоря себе под нос, и, казалось, совсем не видел, что происходит вокруг. То, что случилось, было слишком нечестным по отношению к нему, и Сохатый даже не знал, на кого теперь злиться, и кто виноват. Но кто-то же всегда виноват, значит, и в этот раз тут есть чья-то вина. Только вот Чарлус перед ним стоит со слезами на глазах, и обвинять его теперь – гораздо более нечестно. Да и бесполезно теперь кричать. До того света все равно не докричишься.

NPC: Джеймс не знал, он просто не знал, о чем говорил. Как можно не послушать родного и любимого человека, когда он тебя так просит, в последний раз просит? Она не могла больше жить, и, горько сожалея о том, что покидает их, она все же хотела, чтобы ее отпустили. - Мы не выбираем время, сын, и не умеем знать заранее. Есть такие люди, но это не мы с тобой. И я очень виноват перед тобой, Джеймс, и, возможно, настанет время, когда ты меня простишь. Для всего настает время. Чарлус подошел ближе к сыну, все же надеясь в этот раз, что он от него не сбежит. - Твоя мать. Она ведь навсегда останется с тобой. И будет приходить к тебе тогда, когда ты этого захочешь. Это тоже придет со временем. Наверное, так объясняют смерть маленьким детям, но когда говоришь такое впервые своему единственному сыну, неважно, сколько ему лет. Чарлус снова потянул к себе мальчика, обнимая и шепча: - Она будет с нами всегда. Она сама так сказала. И Чарлус в это верит, потому что он сам научился уже, после того как так же как и Джеймс стоял и слушал страшные новости, научился отпускать и научился вызывать в памяти. Джеймс тоже научится.

James Potter: Он так много шумел, и в этом было так мало толку, на самом деле. Вот Джим кричал, кричал громко и долго, и разве что-то изменилось? Дореа ушла, она не вернется, это правда. И неважно, в какой день он об этом узнал: сейчас, вчера или завтра, совершенно неважно, когда человека больше нет. Бороться с этим невозможно, да и ненужно. Надо следовать совету отца, слушать его слова и слушать внимательно – он теперь последний родной человек на этом свете, и один Мерлин ведает, что случится с ним завтра. Есть у молодых людей такое стремление - противоречить. Им говорят правильную вещь, и они нутром чуют, что это правильно, что так и надо, а потом словно закоротит что-то внутри, и начинаются споры. Джеймс слушал отца и думал, что Чарлус говорит именно то, что должен, и именно в тех словах, в каких выразить это будет лучше всего. Но ему было больно и обидно, и грустно, и хотелось вновь начать спорить. Очень сильно хотелось. Однако он уже достаточно кричал сегодня, и отец не заслуживал того, чтобы трепать ему нервы и дальше. Младший Поттер молчал и слушал дальше те детские объяснения, что давал отец, и в свои семнадцать чувствовал себя маленьким мальчишкой, который еще ничего не знает о жизни и не умеет подбирать слов для вечных мудростей. На этот раз Сохатый даже не стал отпрыгивать от Чарлуса, уткнулся ему в плечо и пытался поверить, что Дореа и правда останется с ним навсегда, хотя бы в памяти. Со всеми своими жестами, голосом, мягкой манерой говорить, мать, подобно колдографии в альбоме, будет храниться в его голове. Иногда Мародер будет бережно брать ее и вспоминать, вспоминать, как они жили, и что его последние слова ей, тогда, на перроне в далеком сентябре, были бесконечно глупыми и быстрыми, чтобы отмахнуться. Вспоминать, как она улыбнулась ему в последний раз и махнула рукой, спокойно приняв его юношескую поспешность, словно так и надо. Вот и все. Потом гриффиндорец спросит, когда будут похороны, а еще позже навсегда запомнит этот день: кладбище, люди в темной одежде и лицо матери с чуть вздернутыми вверх уголками губ, будто она улыбалась миру, в котором больше не живет. Снег ложился на землю мягким покрывалом, быстро закрывая собой только что закопанную могилу, над которой высилось надгробие. «Dorea Potter», - значилось на нем, и, чуть ниже, даты: 1920 – 1977. Белые цветы неслышно легли на белый снег. Свистящая метель заносила могилу, и чье-то черное пальто громко хлопало на ветру. Юноша будет приходить к этой могиле каждую зиму в один и тот же день, класть одни и те же цветы и ничего не говорить, а только тихо про себя вспоминать свою первую любимую женщину, которая, как обещал отец в тот тридцатый день января, останется с ним навсегда. Она же сама так сказала.



полная версия страницы