Форум » Архив «Lumiere-77» » Strangers in the night - Хогвартс, 31 декабря 1977 г. » Ответить
Strangers in the night - Хогвартс, 31 декабря 1977 г.
Solveig Rowle: Место и время действия: Общая гостиная, поздняя ночь. Альдо мешают уснуть душевные и физические раны, а Сольвейг - уже дежурные ночные кошмары, на часть которых так удачно смахивает Лорензен. Здравствуй, мама, новый год, что ли.
Ответов - 17
Aldo Lorenssen: Внешний вид: форма Дурмстранга, куртка расстегнута, на правой половине лица четыре заживающих глубоких пореза, два из которых через переносицу. Вид несколько потерянный. С собой: трость, палочка. Альдо вообще смутно помнил, о чем они говорили с Альберихом. Кажется, друг молча вливал в него огневиски пополам с какими-то зельями, ругался сквозь зубы и обляпывал мазью физиономию. Все покрывал противный липкий туман и полное непонимание того, что именно происходит и зачем все это. Потом Рих долго что-то говорил. Альдо кивал и со всем соглашался - видимо, согласился с чем-то не тем, потому что Рихтенберг говорить прекратил и продолжил поить его. Лорензен смутно ощущал, что хочет есть, но говорить об этом было лень, и поэтому он послушно пил огневиски, и ему даже не было самому от себя противно. В горле застыл какой-то жуткий комок, в голове - вата и ноги упорно сворачивали в сторону с любой дороги. Будь норвежец способен критически оценивать ситуацию, он бы решил, что заболел. Огневиски от Риха не спасал. Он просто не действовал, от него ваты не уменьшалось и не прибавлялось, а мир все так же пребывал за толстой стеклянной стеной, и к вечеру, собравшись с духом, норвежец попросту сошел с корабля "подышать" и не вернулся, напоследок сообщив другу, что его жена ждет. Еще какое-то время он бродил по берегу, потом пошел в замок, потому что замерз, в замке стоял перед портретами и даже отвечал на какие-то вопросы. В общем, когда Лорензен, как на свет, пришел в комнату, где горел огонь в камине, было уже очень поздно. И возвращаться на корабль, наверное, было тоже поздно. Он шел к огню, как любая другая тварь из темноты - погреться, потому что внезапно понял, что замерз. Ужасно замерз, так что холод поселился в костях и не хочет выползать наружу. Он вошел, закрыл за собой дверь и двинулся к камину, не замечая, что не один.
Solveig Rowle: Внешний вид: форма слизерина - галстук ослаблен, верхние пуговицы рубашки расстегнуты. Волосы растрепаны. С собой - сумка с книгами и палочка. Кажется, задремала она всего на несколько мгновений - но этого, как обычно, оказалось вполне достаточно для того, чтобы с головой окунуться в океан липкого страха, целиком заполнявшего сны Сольвейг. С недавних пор кошмары ее, будто набирая силу, стали обретать плоть: если раньше Роул просыпалась просто от безотчетного, но панического страха, не будучи способной даже припомнить, что ее так напугало, то теперь в океане паники стали появляться какие-то образы, смутные видения, постепенно приобретающие достаточно четкие очертания, но не становящиеся от этого менее пугающими. Гадкие, отвратительные видения: тянущиеся к ней руки; глубоководные рыбы с непропорционально огромными пастями, полными острейших зубов; склизкие водоросли, захлестывающие лодыжки и поднимающиеся выше по ногам... Но страшнее всего было то, что там, за пределами круга тусклого света, в котором находилась Сольвейг, что-то ходило - большое, страшное и определенно недоброе. Оно ясных очертаний не имело: становясь то больше, то меньше, то выше, то ниже; то превращаясь в четкий силуэт, а то расплываясь черным туманом, оно постоянно ходило по границе света, то ли не решаясь вступить в него, а то ли не желая. И Сольвейг знала, что оно на нее не смотрит - но лишь пока - и безумно страшилась момента, когда таинственный гость решит-таки обратить на нее свой взгляд. Теплый свет чуть дрожал в толще воды, когда Блуждающий За Кругом решил наконец преодолеть последнюю преграду. Он сделал это неожиданно - Сольвейг сама не поняла, как вдруг так оказалось, что в светлом круге их двое: она и порождение тени - а когда осознала, что больше не одна, пришла в такой ужас, какого, кажется, не испытывала еще никогда ранее. Он все еще не смотрел на нее, но уже поднимал глаза, и Роул вдруг поняла, что ни в коем случае нельзя дать ему взглянуть на себя, иначе участь ее окажется страшнее смерти. Она не собиралась сдваться без боя: схватив палочку со стола, слизеринка взвилась вверх, встречая порождение тени троекратным: - Stupefy! Stupefy! Stupefy! Промахнуться с такого расстояния было невозможно; заклинания нашли свою цель, и Сольвейг могла наблюдать за тем, как нежданный гость отлетает от камина назад, к двери гостиной, через которую он вошел несколькими мгновениями ранее. Погодите секунду - гостиная? Дверь? Камин? Человек, распластавшийся на полу подле входа? Сольвейг, полагавшая, что большего ужаса она испытать не могла, вдруг поняла, что ошибалась. Потому что сон как-то внезапно стал явью; и наяву она только что трижды шарахнула оглушающим заклинанием какого-то незнакомого бедолагу. Так начинается безумие, Роул. Определенно. - О, мой Мерлин... - роняя на пол книги, над которыми и задремала, Сольвейг поспешно бросилась к незнакомцу, - о, мой Мерлин, простите... простите, я не хотела...
Aldo Lorenssen: Все поменялось с удручающей быстротой. Альдо, и без того заторможенный, даже не успел сказать классическое "этааа... опа!" когда мир, сломав свою стеклянную стену, врезался в него со скоростью бегущего... бегущего... кого-нибудь очень большого и тяжелого. Три раза. У Лорензена не было никакого желания с этим бороться, поэтому вспышку заклинания в лицо он принял с философским смирением истинного стоика. Ну ладно, хорошо, истинного придурка. А потом ему было уже все равно, просто еще два раза больно. Девичий голос, выкрикивающий оглушающее заклятие был им принят за галлюцинацию. Темнота долго не отпускала, да норвежец и не стремился особенно. В темноте было хорошо, тепло и спокойно, там никто ничего не говорил, не тыкал в лицо острыми предметами и не кидался проклятиями. В темноте он мог просто отдыхать, как будто с головой накрылся одеялом. Тяжелым и душным одеялом. Мерзким таким. Альдо открыл глаза - цветные пятна медленно сложились в чье-то очень бледное лицо с роскошными синяками под глазами... глаза были синие, что заставило Лорензена слегка вздрогнуть. Видел он сейчас с трудом, зато мир ( к несчастью) находился вокруг, а не под противной ватой. - А... perkele... - не узнав собственный голос в этом надтреснутом шепоте, норвежец моргнул, понимая, что пошевелиться не сможет. И не захочет. По лицу стекала капля крови из содранной об дверь корки с лица, - да... вы колдовать... случайно. Три подряд... вы... должны... пробовать играть в лотерея. Как же мне надоело пачкать кровь все... подряд...
Solveig Rowle: - Я сейчас все сделаю! - дрожащим голосом заверила незнакомса Сольвейг. - Сейчас-сейчас! Сейчас! Она порывисто поднялась с пола и кинулась к столу, чтобы, рассыпая те книги, которые не успела уронить, когда оглушала незваного гостя, отыскать волшебную палочку, брошенную ею. Руки у Роул дрожали: ее пугало даже не то, что она чуть не покалечила ни в чем не виноватого человека, но то, что она впервые перепутала сон с явью - и сотворила наяву нечто ужасное. А разве не так сходят с ума, мало-помалу переставая видеть грань между миром настоящим и ирреальным? Не в добрый час Сольвейг вспомнила и безумного деда, болезнь которого начиналась с простых мелочей: воспоминания о событиях, которых не происходило, разговоры с людьми, которых не было... Если оглушение людей - это все же начало конца, то страшно представить себе, каким будет сам конец. - Сейчас-сейчас... сейчас... Безостановочно убеждая незнакомца в том, что помощь уже близка, Роул наконец-то нашла палочку и принялась судорожно колдовать над пострадавшим: сначала остановила кровь, текущую по лицу, потом "enervate" попыталась кое-как привести молодого человека в чувство. Про себя Сольвейг только поражалась, как юноша умудрился так сильно разбить лицо всего лишь отлетев к двери - она и правда меткий стрелок, кажется. Три ступефая - и столько ран. - Вы простите ради Мерлина, - объясняла она в процессе, - я сама не знаю, как так... Я просто проснуться не успела, и вы меня так напугали из темноты вдруг. Вы только не подумайте, что я всех так встречаю... только вас... вот... Судя по одежде и акценту пострадавшего, это был ученик одной из школ-гостей Турнира, и оттого Сольвейг могла пририсовать к своему сегодняшнему счету за сбитых еще одну звездочку, ибо вся ситуация начинала тянуть на международный скандал.
Aldo Lorenssen: - Только меня? Я должен... чувствовать себя польщен? - с легким ядом в голосе поинтересовался Альдо, не делая попыток встать. Нет, не везло ему с местными девушками. Определенно не везло, каждая первая просто жаждала причинить ему как можно больше неприятностей - или постойте, они все узнали, что он творит с их сестрами на континенте и тут сработала эта загадочная женская солидарность? Да не может быть. С пола вставать не хотелось. От камина веяло приятным теплом, ковер на полу общей гостиной был хоть и вытертым, но мягким, а нервная забота англичанки... заботой. Как бы там ни было, иногда этого очень не хватает. Какого-то животного понимания того, что тебя кто-то гладит, лечит и греет. Каковы бы ни были причины всего этого. - Благодарю, фройляйн, - Альдо говорил все еще шепотом, - я... не буду вставать, можно? Здесь хорошо. Вы видеть... дурной сон? Я разбудил вас? Она была похожа на лунатика. - Не беспокойтесь. Я за сегодня уже привык. Дурная ночь, да? ...а еще Новый Год.
Solveig Rowle: - Уже несколько часов как, - подтвердила Роул, колдуя над какой-то особенно глубокой ссадиной на лице иностранного гостя, - с праздником Вас. - сочла нужным поздравить Сольвейг, как-то не задумываясь, насколько неуместным в данной ситуации является поздравление. Молодой человек - то ли от усталости, а то ли от неожиданности - не спешил шумно обвинять Сольвейг во всех смертных грехах, и это несколько обнадеживало. У нее праздник как-то не праздновался: несмотря на то, что новый год не отмечался с таким размахом, как рождество, он все еще считался поводом собраться в хорошей компании, однако обитатели слизеринского серпентария после непродолжительного празднования предпочли расползтись по своим углам. Сольвейг нашла убежище в общей гостиной с книгами - вовсе не оттого, что была исключительно прилежной ученицей, не расстающейся с учебниками и на каникулах, но оттого, что даже над "Новой теорией нумерологии" было заснуть сложнее, чем под безостановочное шипение подружек, уже почти неделю обсуждающих бальные наряды всех, кого успели заметить. - Я просто задремала на пару мгновений. Знаете, как это бывает - вроде, только глаза закрыл, и оттого не сразу отличаешь сон от яви. Мерлин, да как же вы умудрились так разбить лицо! - в конце концов не выдержала Сольвейг, с трудом представлявшая, как даже от трех "ступефаев" можно получить такие красивые порезы. - Вы же, вроде, на спину упали? Или приходилось предположить, что с головой у Роул все было совсем уж капитально не в порядке, и она успела запустить в иностранца кое-чем похуже.
Aldo Lorenssen: - Это не вы, - Альдо с некоторым трудом поднялся, стащил подушку с дивана и вернулся в исходное положение. Правда, теперь уже устроился с комфортом, - это я утром... поспорил. Честное слово, я не удивлен вашему поступку. Сдается мне, при виде моей рожи можно и черную магию с перепугу задействовать. Он зевнул в рукав - все тело болело, спина, кажется, превратилась в один большой синяк, но в целом, непонятно почему, теперь его клонило в сон самым безжалостным образом. Сбоку приятно пригревал огонь камина, а компания британской девицы не вызывала никакого дискомфорта, что странно. Должна была, учитывая, что она только что сотворила с иностранным гостем. Будь Лорензен в своем обычном состоянии, он бы непременно намекнул на компенсацию, но сейчас при одной только мысли о чем-то таком ему сильно хотелось пойти и спрыгнуть с башни. - И вас с праздником, да, - покривился норвежец. С ней было неожиданно легко общаться, как со старым другом... или с незнакомым человеком, с которым вы видитесь в первый и последний раз в жизни. - Я Альдо Лорензен, - каким образом ему удалось выглядеть церемонным, растянувшись на полу - загадка, - рад встрече. Ну... теперь рад.
Solveig Rowle: Девушка оглядела иностранца, удивительно удобно устроившегося на полу и, хмыкнув, поднялась на ноги. - А я - Сольвейг Роул, - представилась она, - и нет, я не из Норвегии, не имею с Норвегией ничего общего и иметь не планирую. Просто у моей матери... довольно странные музыкальные пристрастия. Она прошла к столу, заложила палочкой, как закладкой, книгу на нужной странице, и закрыла ее - если Альдо вдруг заинтересуется, то ему лучше не знать, что она только что изучала книгу "Тысяча страшных видений или как распознать беду": специфическое чтиво, вряд ли говорящее что-то хорошее о том, кто подобной литературой увлекается. Как бы невзначай отложив книгу в сторону, Сольвейг с ногами забралась на стул, и с некоторым любопытством уставилась на растянувшегося у камина Альдо, удивительно спокойного для человека, которого только что трижды приложили оглушающим заклинанием. Сольвейг хорошо узнавала это спокойствие: столь невозмутимыми бывают лишь люди, которым внезапно все становится безразлично - от усталости ли, или от осознания, что все это мелочи по сравнению с тем, что уже случилось. - Сильно поспорили? - вдруг спросила слизеринка, рассматривая порезы на лице молодого человека. Теперь ей было очевидно, что такие ссадины при падении не получишь - их наверняка оставило что-то очень острое, и судя по количеству порезов, Лорензен определенно не на вилку лицом упал. - Надеюсь, предмет вашего спора стоил риска лишиться глаз.
Aldo Lorenssen: - О, я вижу, что вы не из Норвегии, - хмыкнул Альдо, - как минимум, потому что я оттуда и земляка бы узнал сразу, так что не беспокойтесь. Но не хочу обидеть вашу матушку, однако по-моему "Пер Гюнт" - отвратительная, полная нудного морализма, тягомотина. И музыка... Я люблю Грига, но это не лучшее из его дел. Наверное, вас замучать вопросами? С наслаждением вытянув ноги - особенно больную, Лорензен взмахнул палочкой, призывая трость подкатиться поближе, а не проводить свое время в углу в компании какой-то вазы и забытого учебника по Трансфигурации. Компания это была явно ей не под стать. Он смотрел на слизеринку снизу вверх, с пола. По привычке разглядывал - красивая. Не из таких, за которыми охотиться интересно: он вообще не любил охоту на крупных хищников и змей, с такими интересно становиться плечом к плечу и плевать миру в лицо, соревнуясь, кто ядовитее плюнет. Рассмотрел. Одобрил - и синеву взгляда, и сочетание его с бледной кожей и темными локонами, но не было ни азарта охоты, ни желания улыбаться ей, как красивой девушке положено улыбаться, и сколько он в себе ни искал, была только пустота и тягучая боль где-то под ребрами. И полное равнодушие. Впрочем, за эту беседу Альдо был красавице в зеленом галстуке еще как благодарен. Хоть она его и пыталась убить. - Сильно поспорили, да, - довольно равнодушно признал он, - насмерть. Не дали нам доспорить, правда, что жаль... а хоть и не дали, все равно мне получилось насмерть. А на второй вопрос отвечать не стал, и так понятно.
Solveig Rowle: - Бывает, - философски заключила Сольвейг. Расспрашивать о причине спора отчего-то не хотелось. На время замолчав, уставившись в пламя камина, Роул отчего-то вдруг подумала, что горящий в ночи огонь испокон веков привлекал к себе скитающихся во тьме путников, которые шли на свет, в надежде немного обогреться, найти еды, а возможно - чем черт не шутит? - хорошую компанию. Вот и они двое сидят сейчас в полутемной гостиной: не путники, но, кажется, оба скитальцы; греются у огня без особой надежды согреться и знают, что как ярко бы ни горел огонь, но он все же угаснет, и они снова останутся в темноте. - Матушку бы вы, наверное, и обидели, - задумчиво проговорила Роул, глядя в огонь, - а вот меня не очень. Я сама думаю, что это скукотища смертная. Но ей нравится настолько, что на одной мне она не остановилась. Мою сестру звали Хельгой. Ну знаете... Сольвейг и Хельга - сестры, да. Девушка дернула плечом. Она даже не смутилась, узнав, что только что выказала пренебрежение к родине иностранца - наверное, оттого, что Альдо и не выглядел обиженным. - И да, вопросы про Норвегию порядком надоели.
Aldo Lorenssen: - Людей привлекает все необычное, - Альдо пожал плечами. "Звали", вот как, значит. И казалось, что в этом разговоре они молчат о большем, чем говорят - а говорят почти ни о чем, и это хорошо. Наверное, это к лучшему, что разговор происходит, как бы он ни начался. Лорензен закрыл глаза, вслушиваясь в потрескивание поленьев - огонь, кажется, угасал. Пришлось встать и подкинуть пару поленьев. И тут же об этом пожалеть - тоже как-то вяло. - ...ну и мыслят они порой однобоко. Но видите, я не спрашиваю, - Лорензен улыбнулся, и улыбка эта была какой-то бледной тенью его обычной полной самоиронии и самодовольства ухмылки, - и даже могу рассказать, хотите? А в общем, не обращайте внимания. Если хотите, я даже не буду звать вас этим именем. Отчего-то, возможно от собственных одиночества и боли, он чувствовал в ней то же самое - будто оно откликалось в темноте, и смутно хотел прогнать ее демонов. Возможно, из глупой надежды, что они заберут с собой своих товарищей, тех, что терзали его. Или просто потому, что скитальцы у огня традиционно заклинают печаль уходить. - Далеко, - сказал он, - у тех берегов, где родина моей матушки, море выкидывать на берег куски янтаря. Разные, знаете, белые, как молоко, зеленые, золотые, прозрачные и матовые, осколки и окатыши. Иногда оно выкидывает камни... цвет... как лесной мед. Их зовут olvi. Я бы звать вас так. Ольви. Можно?
Solveig Rowle: - Почему нет. Мне нравится больше, чем имя. - Сольвег чуть пожала плечами, поднимая глаза на иностранца. Странный он был - и по правде сказать, слизеринка вообще сомневалась, что ему придется звать ее как-то, потому что знакомство их наверняка не продлится дольше сегодняшней ночи, но именно оттого Роул так легко и соглашалась на предложение норвежца. И, пожалуй, именно оттого так просто приняла предложение иностранца рассказать о своей родине - той самой, от вопросов про которую Сольвейг устала настолько, что зареклась когда-либо отправляться в этот край, а теперь вполне готова была (и более того - почти хотела) послушать рассказы про него. - И я бы послушала. Расскажите. Сама-то я вряд ли когда-то доберусь... но мне уже прямо любопытно, какая эта Норвегия. Меня так часто о ней спрашивают. Она боялась только задремать под рассказ Альдо: пока горел огонь в очаге, пока она была не одна и пока бодрствовала казалось, что страхи отступили; что, возможно, их больше нет вовсе, но Сольвейг отлично знала, что это обман, и стоит ей сомкнуть веки, океан липкого страха вновь примет ее в свои объятия. Кто знает, каким проклятием она тогда наградит собеседника? Безумица. Роул вновь передернула плечами, будто сбрасывая с себя оковы сна. - Пожалуйста, разбудите меня, если я начну дремать, - внезапно попросила она Альдо, - мне нельзя сейчас спать.
Aldo Lorenssen: - Хорошо, - серьезно кивнул Альдо. "Нельзя", ну да. А вот судя по лицу - хорошо бы, как следует выспаться, но если же тебе снятся такие кошмары, что надо награждать проклятиями спросонья, только вспомнив. что у тебя есть палочка, то неудивительно, что спать она не хочет. Будь это однокурсница Альдо, тот сказал бы, что ее кто-то проклял. Но это же отвратительная в своей благопристойности Британия, кто тут может так колдовать? Тут самым страшным проклятием считается проклятие, дающее мгновенную и безболезненную смерть - смех и слезы... - И я теперь даже не знаю, с чего начать, - улыбнулся Лорензен, - говорят, что у нас красивое лето - после долгой зимы все покрывается зеленью и никто не поверит, как холодно было до этого. Говорят, что весной наши фьорды такие синие, что полуденное небо с ними сливается, и у наших красоток глаза цвета морской воды. Однако же я больше любить зима и ранняя весна. Потому что зима - как хрустальная чашка, которую перевернуть и поставить вверх дном. Все замерзать, везде лед, и можно идти днями, а вокруг быть только зима - свет и тишина. Потом приходить тепло, и таять лед во фьордах, пока не прилетели птицы, скалы сливаются с океаном и таять в дымке, а море - как бирюза. Там где я жить - совсем север, а если спускаться с гор к Альта - это река, там леса и хорошие земли, и теплый ветер с земли, весной же подниматься лосось по Альта вверх и вся река серебряная, и его можно ловить руками. А города у нас небольшие и белые, так что когда быть зима, их можно не увидеть среди снегов, зато летом они среди зеленых склонов и на кромке синей воды как... птицы, что спустились отдохнуть. Может, он слишком восторженно выражался, но дементор его поцелуй, он любил свою страну. И рассказывал сказки девушке, которой нельзя спать. - И когда наступать июль, на лугах маглы косить траву - она пахнет так, что голова кружится, и пахнет даже в город, когда идешь по мостовой в полдень, где-то бьет колокол и пахнет... кровью травы. Может, такие сказки хотя бы на один раз заставят кошмары отступить?
Solveig Rowle: Оказалось, что она совершенно справедливо боялась сказок норвежца: под тихий треск поленьев в камине и негромкий рассказ молодого человека Сольвейг, сама того не замечая, начинала дремать, но, привыкшая засыпать против воли, сейчас девушка проваливалась в сон почти добровольно, убаюканная голосом Альдо и красотой его рассказа. Норвежец рисовал прекрасные картины - и Роул невольно желала верить, что подобная колыбельная отпугнет страхи, которые обычно преследовали ее во сне. Голубая водная гладь - голубая, а не серая, как обычно - и солнце, лучи которого пронизывают толщу вод. Там резвятся серебристые быстрые рыбы, за которыми не уследишь взором, а мерцающее вон там, в иле - этот самый янтарь, имя которого норвежец дал ей. Неужели та самая Норвегия, так надоевшая Сольвейг, действительно настолько прекрасна? Тогда она была глупа, что отрицала связь с ней: по-хорошему, стоило принимать за комплимент вопросы о такой стране. Умиротворенная спокойным видением, Роул позабыла о том, что страх всегда найдет лазейку: Альдо, наверное, и не придал значения случайно оброненному слову "кровь", только вот сон Сольвейг в одночасье начал меняться. Исчезли куда-то испуганные рыбы; погасло солнце, и девушка, вскинувшая голову, могла видеть, как над ее головой затягивается льдом полынья - последний путь к спасению. В воде облаком разливалось что-то бурое, а из глубины, с самого дна озера поднимался он - тот, кто ходит за кругом света, не решаясь в него вступить. Задремавшая на стуле Сольвейг болезненно нахмурилась во сне.
Aldo Lorenssen: Альдо рассказывал и смотрел на англичанку - вот она закрыла глаза, и стала медленно погружаться в сон, и сон этот был хорошим. Она даже улыбалась... а потом он сказал о крови - и Сольвейг болезненно нахмурилась во сне. Другой бы прервался, но Лорензен понял, где ошибся, и продолжал говорить. И больше никакой крови - только тихие сказки: вот вспыхивает рассветное солнце над июлем Нурланна, переливается утренняя роса, вот белая ночь опускается, тихая и прозрачная на Осло и его белые колокольни. Вот уходят в море рыбаки и поют, как пели много веков назад. А он встает и тихо, совсем осторожно берет ее на руки, не прерывая рассказов о покое и свете, чтобы положить на диван и накрыть пледом. А потом устроиться рядом, на полу: - ... а собор в Трондхейме похож на большую рождественскую елку, такой зеленый и дурацкий, но внутри там светло и тысячи свечей горят, освещая каждый уголок...
Solveig Rowle: И ходящий за кругом отступил в бессилии - Сольвейг видела, как уходит тьма, укрываясь в глубинах озера, и как расчищаются воды, становясь снова прозрачными. Лед над головой треснул и разошелся, как тучи, открывая солнце, и лучи его вновь пронизали воду; наверное, от этого вода моментально потеплела - словно теплое одеяло опустилось на плечи девушки. Согреваясь, Сольвейг следила за тем, как возвращаются попрятавшиеся было юркие рыбки; как со дна поднимаются к свету длинные зеленые водоросли, и как - странно, но она могла наблюдать за этим из воды - на поверхности озера далекими звездами распускаются снежно-белые кувшинки. Взявшаяся из ниоткуда нерпа резвилась чуть поодаль, выделывая в воде презабавные трюки, а потом, будто только сейчас заметив девушку, принялась плавать вокруг, словно призывая присоединиться к ее играм, и Сольвейг протянула руку, чтобы ухватиться за спину ловкого тюленя. Спящая Сольвейг выпростала руку из-под пледа, в который укутал ее Альдо, и уронила ладонь на плечо сидевшего у дивана норвежца, словно утягивая его за собой в то светлое сновидение, в котором сама сейчас пребывала.
Aldo Lorenssen: Альдо говорил, говорил и, кажется, сам только что понимал, как любит свой дом - как бы глупо это ни звучало. И он временами переходил на родной язык, а потом еще на родной язык матери, и его понесло, он еще рассказывал о жемчужно-розовых зимних рассветах на Лапландией, о том, как украшают Хельсинки к Рождеству - а в лесах у города жгут костры и поют странные песни в честь Йуле. И он тоже, как ни странно, согрелся. Может, от огня, может, от вида того, как эта странная девушка засыпает от его сказок и улыбается во сне - и это было ей явственно непривычно. И он не стал убирать с плеча ее руку, только шепнул пару заклинаний, призывая плед и подушку, кое-как устроился, положив на диван голову и спрятал в ладонях тонкие пальчики. До утра еще долго - так думал Лорензен, глядя в огонь. А потом уснул. И сам не заметил, как.
полная версия страницы