Форум » Архив «Lumiere-77» » Уж раз это все случилось... - Хогвартс, 31 декабря 1977 г. » Ответить

Уж раз это все случилось... - Хогвартс, 31 декабря 1977 г.

Llanfair Pryce: Уж раз все это случилось, так, видно, тому и быть. Зима началась и встала, и славьте начало зимы! ..... Сколько черного горя мы еще изопьем? Нам ли считаться горем? Равно его терпеть. Добрый вечер, мсье Фуа. Вот вы и очнулись.

Ответов - 13

Llanfair Pryce: День получился какой-то очень долгий и вызывающий вместо сочувствия к участникам усталое раздражение. Первый день ее замужества, который нужно было провести рядом с Альберихом - и хотелось, о, как хотелось... а вместо этого беготня и чужие люди. Конечно, она все понимала, ребятам пришлось несладко. Она понимала, что французский мальчик потерял много крови, а Эши - в истерике. И что норвежца Альберих не мог отпустить одного. такого отпусти, так он только до берега озера и дойдет. И все равно Ланфир злилась, кусала губы и беспокоилась, мало ли что может случиться с мужем, пока ее нет рядом? Все-таки... время настало. Но она делала то, что должна: взяла у Мордреда успокоительное, напоила им Шеридан, отвела до спальни и не ушла, пока та не уснула под одеялом. Потом вернулась - помогать целителю, а потом сидеть у постели Фуа, занавешенной шторами: его Директор пока не знала о случившемся. И, даст Мерлин, не узнает, эту историю нельзя было предавать огласке. Против правил, но правильно было сделать все, чтобы о ней не узнали ни организаторы, ни преподаватели. Так что официально мсье Фуа простужен. Валлийка читала, пока не опустились сумерки и буквы не начали плясать перед глазами. беспокойство ее нарастало, но она была уверена, что муж говорит со своим другом, а значит ей вмешиваться не след. Отправив рыжего подремать, Ланфир клятвенно пообещала ему присмотреть за его локальным бедламом и будить в случае необходимости. А сама отложила книгу и распустила косу, неспешно рассчесывая волосы длинными взмахами - только затем, чтобы успокоиться. И ей это даже почти удалось, так что когда француз открыл глаза, фрау Рихтенберг ему спокойно кивнула, как старому знакомому: - Добрый вечер, Даниэль, - ее французский был немного тяжеловесным и с акцентом, с каким на родине Фуа говорили бретонцы, - Мордред говорит, что вы завтра будете на ногах, если сегодня станете исполнять все предписания.

Daniel de Foix: Последнее, что он помнил – её глаза. Бездонные синие озёра, полные слёз. И слёз тех было столько, и такими они были горькими, что Даниэль, наверное, и сам рыдал бы, словно девчонка, если бы не провалился в спасительное беспамятство. Всё прочее же – и сломанная шпага Лорензена, и его слова, обращённые к Шеридан – оно лишь пронеслось, промелькнуло, как в тумане, ибо яркий свет затмевал собою всё. И что было после – он тоже не помнил. Быть может, он спал, быть, может, бредил – чёрт их знает, лекарства Мордреда МакКехта, вот только, очнувшись, француз не спешил открывать глаза. Сначала прислушался к своим ощущениям – им он доверял больше. Даниэлю хватило и пары мгновений, чтобы понять – Эшлинг нет сейчас здесь. В сумерках не было места ясному рассвету, в сумерках спокойно и величественно сияла Вечерняя Звезда. Понял – и не на шутку перепугался. Распахнул глаза и наткнулся взглядом на те же синие озёра... нет, не те же. И вместо золотистых волос – тёмные струящиеся локоны. Инстинктивно дёрнувшись, де Фуа попытался было приподняться на постели, но тут же с негромким стоном снова повалился на подушки. Болело, кажется, всё тело. Вообще всё. И голова – так, словно в её содержимом с маниакальной настойчивостью кто-то копался. Повернув ту голову в сторону, француз с сожалением констатировал, что находится в школьном Больничном Крыле. И вспомнил всё. Она сказала – добрый вечер? - Ланфир... простите. Я... – Мысли путались, а паника нарастала. – Завтра? Сколько я здесь провалялся? Где она? Как она? Мадам Рихтенберг, я умоляю вас, скажите же, не мучайте меня! - Пальцы стиснули край одеяла, Даниэль де Фуа ненавидел чувствовать себя больным и беспомощным.

Llanfair Pryce: - Даниэль, - спокойно сказала Ланфир, глядя на его попытки подняться, - я же сказала, вы выйдете отсюда завтра, если будете соблюдать режим. Вы его не соблюдаете. Неспешно переплетая косу, она вздохнула: - Еще и дня нет. Вы недооцениваете Мордреда и, поверьте, зря. А если вы будете кричать, то он проснется и результатом станет еще одна доза успокоительного. Нет, все же она со всеми этими людьми чувствовала себя как многодетная мать - кажется, она заранее уже готова иметь хоть пять детей от Альбериха, со всеми справится без труда после того, как приходится день за днем объяснять, что такое плохо и почему необходимо хранить спокойствие - взрослым. Успешно подавив легкое раздражение, счастливая новобрачная свернула косу узлом и воткнула в нее отложенные на тумбочку шпильки. - Она в спальне девушек Хаффлпаффа, - так же ровно сказала валлийка, - она спит. Она плохо. Очень жаль, что никто из вас двоих не подумал о том, как она будет, когда вы собирались на этот поединок. Впрочем, мужчинам свойственны такие поступки. И если вы еще раз повысите голос, я позову Мордреда - соблюдайте режим. И вам надо поужинать и принять лекарства.


Daniel de Foix: Кажется, кто-то рассказывал ему, что в прошлом году эта девушка носила на груди значок Старосты Школы. Теперь он очень отчётливо понял, почему значок достался именно ей. И почему Ланфир, в девичестве Прайс, наверняка была одной из лучших старост Хогвартса за всю его историю. При упоминании Мордреда кричать сразу расхотелось. Даниэль наблюдал за неторопливыми размеренными движениями Ланфир, и удивлялся тому, насколько же она спокойна сейчас. Насколько удивительно хорошо держится, хотя на душе наверняка не весело – тоже посмотрите, первый день семейной жизни... Однако раздражение он всё-таки почувствовал. Будто одной из её шпилек укололи. - Мы подумали... подумали о том, что она не должна была знать. Её не должно было быть там, Ланфир! Ведь это вы!.. – Он осёкся, замолкая на полуслове. Надо подумать вовремя – самому страшно стало оттого, что чуть не произнёс вслух. – Простите. Ждать до завтра – обязательно? Я должен видеть её сегодня, поймите. Ужинать я всё равно не смогу – сыт по горло... Француз закрыл глаза, снова сжимая руки в кулаки – и снова от бессилия. - Зачем вы это сделали, Ланфир? Зачем привели её туда? Зачем, чёрт возьми?! - Даниэлю стоило больших усилий сдерживать себя – дабы хриплый шёпот не сорвался на крик.

Llanfair Pryce: Ланфир даже бровью не повела. На француза она взирала - нет, не смотрела, а именно взирала - с бесконечным благодушием и не менее бесконечным сочувствием. Как на больного ребенка, который сам не знает, что кричит в бреду. А ведь в какой-то момент она впервые в жизни чуть не подняла руку на собеседника: это было бы настолько шокирующе и непростительно, что Ланфир даже не знала, что она сделает после этого. Фрау Рихтенберг скупо улыбнулась и с теми же интонациями, что прослеживались в ее взгляде объяснила. Негромко, неторопливо и предельно отчетливо - так, чтобы каждое слово было понятно, и истолковать его иначе было бы невозможно. - Зачем? Вы подумали? Надеюсь, вы заодно подумали и о том, что будет делать бедная девочка, когда узнает, что вы умерли или убили человека. Вы ведь ответственные молодые люди. У вас же не только романтика в голове. Высокие слова, героические поступки, дуэли - право, за всем этим великолепием чувства дамы такая малость. Дама должна ждать у окна, не зная, принесут ли ее рыцаря мертвым, а если не принесут - наверное, носить посылочки в Азкабан. Разумеется, она же дама. А вы герои. Вы подумали. И вы конечно подумали о том, как она будет сидеть над вами, недоумевая, что случилось и почему. Правда ведь? Мягкая улыбка Ланфир не содержала в себе ни капли сарказма. Ей в который раз приходилось напоминать себе (о, это тоже возмутительно!) что она леди и не имеет права повышать голос и обзывать собеседника идиотом и эгоистом. А так хотелось... - Вы, конечно, твердо стоите на ногах и заботитесь о своей... как вы там говорите? Светлой? Настолько заботитесь, что за ее спиной идете умирать на поединке, - на щеках Ланфир, вопреки мягкому тону, горели два злых красных пятна, - так заботитесь, что требуете видеть ее, не думая, как ей тяжело, и что она недавно уснула едва-едва успокоившись. Конечно, вы ведь должны. Так заботитесь, что не хотите выздороветь как полагается, заполучить множество осложнений, плюете на людей, которые прикрывают вам... спину и защищают от Директора, чтобы потом все эти ваши осложнения вплоть до поврежденных легких свалить на нее. О, разумеется, вы должны. Валлийка выпрямилась - глаза ее были холодными. - И вот что я вам скажу. Вы сейчас будете ужинать - прямо с ложечки. А потом лежать смирно и выздоравливать. И если вы мне тут будете устраивать истерики, я вас собственными руками задушу за вашу безответственность и мальчишескую дурость. Завели себе девочку, младше вас? Так будьте старшим и думайте хоть изредка головой. Собрались два петуха... И не смейте мне девочку тревожить! И да, я ее привела потому, что она имела право знать и видеть, что вы за ее спиной творите, влюбленные хре... чертовы. Знать и видеть, а не думать потом, за что это с ней и в чем она виновата. Приучайтесь не лгать своей женщине. "Мадам" Рихтенберг медленно выдохнула. - А теперь лекарства, Даниэль. Не заставляйте меня нервничать.

Daniel de Foix: А ещё ему рассказывали, что эта леди в своё время отчитывала таких, как Розье и МакКехт. И те, вероятно, не смели перечить, покорно принимая каждое из тщательно взвешенных ею слов. Тогда Даниэль не поверил. Чтобы какая-то девчонка ругала Ивена без страха как минимум быть облитой ядом с ног до головы в ответ? Чтобы кто-то решился высказывать что-то подобное “рыжему чёрту” и ещё парочке его не более благодушных приятелей? Да вы шутите! Зато более чем поверил прямо сейчас. Прямо сейчас, когда его самого отчитали как мальчишку – как настоящего идиота, безответственного, глупого, безрассудного. Отчитали – не пытаясь оскорбить или унизить, должно быть, тем самым выражая даже своего рода дружескую заботу, это было похоже на то, как мать выговаривает своему сыну, что такое хорошо, а что такое плохо. Так, чтобы сыну действительно стало стыдно. Но даже мать никогда не отчитывала де Фуа – так, и даже бесконечные нотации Жанны Руа, к которым он давно привык, не были столь проникновенны, как речь фрау Рихтенберг. Молча выслушав Ланфир, француз какое-то время ещё помолчал, словно бы осознавая каждое из сказанных ею слов. Действительно – так стыдно ему не было давно, если не стоило бы сказать “никогда”. А от холодного её взгляда хотелось куда-нибудь немедленно скрыться, желательно провалиться сквозь пол проклятого Больничного Крыла. Не сказать, чтобы Даниэль был во всём с ней согласен. Он принял как данность версию событий, изложенную Ланфир, принимая в расчёт и то, что леди совершенно точно не знала всех нюансов истории. И уж точно в полной мере не была посвящена в подробности их отношений с Эшлинг. Но надо отдать ей должное – местами её слова попали в цель. Пускай даже фрау Рихтенберг не хотела принимать как должное понятий о долге чести, и о том, чем из века в век мужчины доказывали друг другу самые важные вещи на свете. - Я говорил вам вчера, мадам. И повторюсь сегодня – на месте Альбериха я всю оставшуюся жизнь благодарил бы небеса за встречу со столь мудрой и прекрасной волшебницей. – Теперь Даниэль говорил почти спокойно, и тон его ровно соответствовал тому, каким минуту назад говорила сама Ланфир. Однако глаза выдавали де Фуа – и всю ту бурю эмоций, что сейчас переполняла молодого человека, и которую он так старательно запирал внутри себя. – Я бесконечно благодарен вам за заботу, поверьте. За неё, за защиту, потраченное время и силы. Скажите – чем я могу отблагодарить вас, и я сделаю это сразу – сразу поверьте! Как только смогу твёрдо стоять на ногах. Кроме того, я прошу у вас прощения за свои слова и за своё поведение. И благодарю... благодарю за советы. И руки почему-то дрожали – Даниэль торопливо коснулся пальцами лица и поморщился от досады. Несколько новых шрамов вряд ли были похожи на украшение. Вечерняя Звезда казалось такой холодной. - Однако, право, не знаю, зачем я говорю вам то, что собираюсь сказать сейчас. Но поверьте, Ланфир, что выбора у меня не было. Я принял вызов и всё, что мне оставалось – положиться на Судьбу. Я не хотел ни умирать, ни становиться убийцей. И более всего я не хотел причинять боль Эшлинг. О нет, не смотрите на меня так – я не пытаюсь оправдаться. Я честен с вами сейчас, как был бы честен с самим собой. Вы вольны считать меня... чёртовым влюбленным придурком, да? Но вы знаете, как это бывает, Ланфир, когда всё, что ты можешь – это принять удар на себя? Когда ты не в силах изменить того, что уготовано тебе. Дьяволом ли, Богом ли, Судьбой ли. Должно быть, вы правы, не всегда выходит думать головой, когда тобой управляют одни лишь эмоции. И если бы я мог что-нибудь изменить, поверьте, я бы сделал это незамедлительно. Но уж раз это всё случилось... Дышать стало нечем, говорить дальше – почти невозможно, и отчего-то вопреки чертовски хотелось закурить. Даниэль закашлялся, каждой клеточкой ощущая, что те самые “поврежденные лёгкие” сейчас оказались явно на стороне Ланфир, являя собой полную солидарность с её предписаниями.

Llanfair Pryce: - Вы слишком много говорите, Даниэль, - Ланфир сосредоточенно наливала в мерную ложку оставленное Мордредом зелье, - я бы решила, что мало делаете, но пока рано делать выводы. Взгляд ее, однако, потеплел. Валлийка молча погладила Фуа по голове, поправляя растрепанные пряди так, словно он был ее младшим братишкой - тем самым, который вырос у нее на руках и которого она больше никогда не увидит. - Я понимаю, - тихо сказала она, - и все же, глядя в небо, не забывайте смотреть на землю. Так ведь и споткнуться можно. И ладно бы вы упали, но каково будет той, которую вы несете на руках? О благодарности она умолчала, кто вообще в своем уме на такое отвечает? Она ничего особенного не сделала, и, возможно, поступила жестоко... зато никто не умер. Однако казалось ей, что и этот исход - не лучший. - Мне очень жаль вас. Всех троих. Но вот такая штука эта жизнь, - влив в Даниэля ложку тягучего золотого зелья, которое она помнила еще с прошлой весны (между прочим, семейный рецепт МакКехтов, и поди догадайся там, что за древние травы за медовым вкусом), Ланфир протянула ему на ладони пару разноцветных пилюль, - а вот вода, запейте. И больше не говорите столько. Вам это вредно. А шрамы я вам выведу, моя матушка - зельевар, и у нее есть чудесный рецепт, за это зелье некоторые готовы жизнь отдать. Пара недель - и вы о них просто забудете.

Daniel de Foix: И в этом она тоже была почти права. Нет, делал он много, как и говорил. Только мало думал о том, что делает. И в этом была главная его беда. В нём не было рассудительности, присущей выпускникам Рейвенкло, подобно Ланфир, он скорее попал бы на Гриффиндор, если б родился англичанином. Де Фуа управляли эмоции, порывы души, которым он с лёгкостью поддавался. И сейчас он послушно молчал, и пил зелье, и едва сдерживал слёзы, наворачивающиеся на глаза, когда Фир гладила его по голове. И вспоминал отчего-то, как ещё недавно другим зельем поила его Эшлинг, а потом целовала и шептала признание в любви. Но теперь её не было здесь – а у фрау Рихтенберг были такие тёплые ладони, какие бывают только у истинных любящих матерей. И тебе не обязательно быть кем-то выдающимся, чтобы получить немного ласки – даже если тебе кажется, что ты натворил слишком многое, чтобы получить в ответ тепло. И если Ланфир и жалела – то делала это так, что ты не чувствовал себя жалким. Разве что слабым и беспомощным – по-прежнему. Но ты обязан встать и снова стать сильным, чтобы удержать в руках Свет, и нигде не споткнуться на дороге. - Вы правы, иногда я забываю. Знаете, словно ты стоишь на вершине Света... и забываешь посмотреть под ноги, когда делаешь шаг. Но её я удержу. Я вам обещаю. Ещё бы ты сам поверил в свои слова, граф де Фуа – тот, кто даже дуэль превратил в трагедию. Взяв лекарства с ладони Ланфир, Даниэль выпил их и, осушив до дна стакан с водой, поставил его на тумбочку. Стало немного легче – но вряд ли от зелья. Скорее оттого, что эмоциональный фон от девушки ощущался уже иначе. Не таким холодным и резким. - Благодарю, Ланфир. К шрамам я привык... C'est la vie, мне тоже жаль. Вы не поверите, но ещё несколько дней назад я был уверен в том, что Альдо Лорензен станет мне хорошим другом. Как стал им ваш муж. Или уместнее уже говорить “был”? Француз горько усмехнулся – если уж Альбериху придётся выбирать, с кем из двоих общаться, то выбор его очевиден.

Llanfair Pryce: Ланфир долго смотрела в лицо француза, потом болезненно поморщилась, и все так же мягко сказала: - Никогда, Даниэль. Никогда не говорите такого. С Вершины Света шагают только вниз. В темноту. В пропасть. И я желаю вам никогда на нее не взойти... именно поэтому. Выслушав шармбатонского Чемпиона, валлийка привычно потерла ладони друг об друга, доставая из тумбочки накрытую салфетками тарелку: что бы там ни говорил этот заносчивый тип, но ужинать ему полагалось хотя бы потому что лекарства эти на пустой желудок принимать было нельзя. - Ешьте, Даниэль, вот ложка. Это овощное рагу с мясом, очень вкусно, я его сама готовила. К счастью, домовики по старой памяти пускают меня поработать на местной кухне. А что до Альдо и Альбериха... Что же, это было печально, но это нужно было сказать. Тоже потому что и Даниэль имеет право знать все, как есть. - Альберих вряд ли будет делать выбор. Ему ничто не мешает считать вас другом, а Лорензен вряд ли потребует от него выбирать. Честно говоря... я сомневаюсь, что Альдо способен сейчас что-то требовать. Да, я знаю, что он тоже весьма хорошо относился к вам, но... увы, вы не первые люди, которых заставила враждовать дама, - Ланфир говорила медленно и размеренно, тщательно обрабатывая раны на лице Фуа, пока тот держал в руках тарелку, - Альдо - тварь из темноты, которая выползла на свет и которую на свету никто не ждал. Он не простил вам того, что вы ей любимы. И не простит, потому что, кажется, в его темноте этот свет был единственным. Да, это печально, но любит она вас, а Белому Лису и в темноте неплохо, он это еще поймет. Альберих объяснит. Кушайте.

Daniel de Foix: - Поздно, Ланфир. Он всё также горько улыбался, принимая из рук её тарелку с ужином. Поздно желать не достичь вершины, когда ты уже побывал на ней. И если впереди лишь пропасть и темнота – значит он примет их, сполна заплатив свою цену за Свет. Но пока у него есть силы – он будет надеяться взлететь ещё выше. Тот, кто более всего в жизни боялся высоты. Тот, кто никогда не был способен к полётам. Потому что, если ты на той вершине не один, то всегда есть шанс, что у второго окажутся крылья. Шрамы на лице немного щипало, но француз послушно ждал, пока фрау Рихтенберг обработает их – ему ещё повезло оказаться в её руках после рук МакКехта, видимо, мироздание тоже решило сжалиться над де Фуа, посылая тому Свет Звезды в ожидании рассвета. - Вы так говорите, словно... знаете наперёд. Возможно, ему показалось. Возможно, всё это следствие того, как уверенно звучал сейчас голос Ланфир, но на мгновение ему почудилось – будто это не была простая уверенность. Таким тоном обычно говорила мадам де Фуа о тех вещах, о которых действительно знала. Которые видела задолго до того, как те происходили. - Отчего же не плохо? У каждого свой путь к вершине, только и всего. Альдо вступил на чужую дорогу. Но у него ещё есть время найти свою. А любовь её – не преступление, за которое нужно прощать или казнить. Даниэль никак не мог понять – что он испытывает теперь по отношению к норвежцу. Он думал, что будет злость, но злость снова отступила, и навалилось что-то сродни усталости, не то обреченности – а, может быть, просто горечи оттого, что всё так повернулось. На еду даже смотреть было тяжело, но только из уважения к стараниям фрау Рихтенберг, француз заставил себя отправить в рот ложку с рагу. - Вы слишком добры ко мне, Ланфир. И вы, кажется, будете лучшей матерью на свете.

Llanfair Richtenberg: - Это вы думаете, что не преступление, а кто-то думает иначе, - пожала плечами Ланфир, - людям свойственно иметь разные мнения об одних и тех же вещах. И дороги тоже... кто его знает, где чьи... Продрало мгновенным холодом, потемнело перед глазами - ну здравствуйте, очень вовремя... Валлийка сжала в ладони ватный тампон, которым протирала последний из шрамов француза и зажмурилась, подавляя внезапный приступ тошноты. И то, что она увидела, было внезапно так нехорошо, так страшно и так... Хватит. Она привыкла, что многие вещи можно трактовать по-разному. Давайте считать, что это просто одна из жизненных неприятностей, и она хорошо кончится. - Я действительно знаю наперед. Не все, - с усилием улыбнулась Ланфир, - некоторые вещи. А что до того, отчего неплохо... Я вам так скажу, Даниэль: есть люди, которым нельзя быть на свету. Люди Зимы и Люди Осени, они ходят в дожде, туманах и тенях. Они вожделеют Света, но Свет их губит. Вот и все. Она вздохнула, отгоняя неприятный воспоминания - мать, ну да... если получится. Если повезет. - Надеюсь. Это, знаете ли, не только от меня зависит. Когда-то я думала, что моя мать - лучшая на свете, оказалось, что до тех пор, пока я была примерной дочерью. Боюсь, как бы и мне такой не стать. А теперь вам нужно спать, Даниэль.

Daniel de Foix: Он почувствовал это – и понял всё. Понял, что предчувствие не обмануло его – Ланфир и в самом деле знает. И эта мгновенная холодная отчужденность – это недобрый знак. Он знал, так бывало с матерью, и ни с чем не мог спутать те ощущения. Тоже своего рода проклятие... у каждого свой крест, пускай другие и зовут его даром. Кто-то захлебывается в море чужих эмоций, задыхается от чужой злобы и стонет от чужой боли, а кто-то видит чужие смерти и чужие беды, смотрит и смотрит – не вмешиваясь... у каждого свой путь, и своя боль. Вместе с даром даются и силы на то, чтобы нести тот крест и на свою вершину. - Люди Зимы... я понимаю, о чём вы. Весна губит Зиму. И должно быть, леди, вы спасли его от той Весны. Ещё пара ложек – и Даниэль отставил в сторону тарелку. А после мягко взял руку Ланфир в свои ладони. Её ладонь пахла травами и мёдом – француз отметил про себя, что, пожалуй, давно не встречал ни у кого таких тёплых и ласковых рук. - Вы не станете. Поверьте, некоторые вещи я тоже... знаю наперёд. И я говорю вам, Ланфир Рихтенберг, что ваш сын всегда будет рядом с вами. И он поцеловал её руку – так, как целуют руки только матери. А если и не матери, то той, кого в католических храмах изображают с младенцем на руках. Уважение, благодарность и признание. - Вам тоже нужен отдых. Возвращайтесь к мужу, вы нужны ему сейчас. А я в долгу перед вами, но верну тот долг, как только смогу. Спасибо вам обоим. И пока Звезда улыбалась – он верил, что наступит Рассвет.

Llanfair Richtenberg: Он говорил "я понимаю", но, кажется, не понимал. А может, это Ланфир его не понимала и думала сейчас - бедные, романтичные дети, куда же вас занесет теперь этот ветер в голове? Как скоро он подует против и сломает вам крылья? И что-то так нехорошо стало на душе, будто видишь красивый витраж за миг до его падения. Он восторгался, восхищался, горел высоким вдохновением и поэтическими образами, он был из тех, которые пляшут огнем и сияют - а Ланфир устала. Он был из трубадурских канцон и куртуазных романов его родного края, а она - из своей земли, где обеими ногами стояли на земле и в небо смотрели затем, чтобы узнать, не пойдет ли дождь. Его свет-и-ветер ложились ей на плечи тяжким грузом, и при всем том, что Даниэль де Фуа ей нравился, фрау Рихтенберг он несколько утомлял. Может быть потому, что она тоже не была из Людей Весны. Хотя и искренне желала им счастья. - Никаких долгов, Даниэль, - спокойно возразила она, - если я начну взымать долги за то, что делаю потому, что так надо, то грош тогда цена всем моим делам. Не искушайте, такие вещи лишают силы. Засыпайте, а я пойду. Завтра Эшлинг к вам придет. И помните, вы здесь лежите потому, что простужены. Мордред так всем и скажет. Доброй ночи... ваша светлость.



полная версия страницы