Форум » Архив «Lumiere-77» » Четыре демона шиповника. » Ответить
Четыре демона шиповника.
Llanfair Pryce: Дата: май 1998. Место: Замок Роз, департамент Гаронны, Южная Франция. Участники: Llanfair Pryce (Selwyn) События: немного воспоминаний.
Ответов - 3
Llanfair Pryce: Это я - куст шиповника. И можете считать меня сумасшедшей, в конце концов, женщине в моем возрасте уже положено быть немного не в себе. Это я, куст шиповника, цветущий в заброшенном саду над Гаронной, и мои ветви никак не могут коснуться воды, на поверхность которой отбрасывают тень. Это мои лепестки кажутся такими белыми на траве. Я живу одна в этом старинном замке, видевшем темные века и темную магию, и он снисходительно принимает меня за то, что я взялась его сохранить - хотя никогда больше нога ни одного из его прежних хозяев не коснется каменных плит двора. Здесь все так, как было при них, я ничего не меняла, пусть и заплатила за причуду купить эти земли столько галеонов, что и представить страшно. И мы с замком цепляемся друг за друга: у меня остался только он, с тех пор, как дети поступили в школу, а у него - только я. Он знает, что когда я покину этот мир, дети не будут так снисходительны к его величию. Будет ремонт, шум, и то, что они называют "благоустройством". Моя родина далеко, за Ла-Маншем, но местные почему-то принимают меня за бретонку. Мой дом здесь, и это ничего не значит, кроме того, что здесь я умру. Местные называют меня Белой Дамой. Ну да, я почему-то рано поседела. Едва ведь за сорок... Демон первый: "У нас все будет хорошо". Мы обвенчались в конце августа. И у нас была самая веселая свадьба в наших краях, несмотря на то, что я любила другого... и он любил другого тоже. Наши родители были счастливы: его отец говорил, что не желал бы сыну другой жены, а мой - что я выбрала достойнейшего мужа в Уэльсе. Спелые яблоки падали нам прямо под ноги, когда мы шли к алтарю в саду моих родителей, и их сладкий запах слегка горчил от примешивающегося аромата матушкиных трав. Я помню, за минуту до начала церемонии кто-то успел нацепить на Сэма свой венок, и в результате тот так и стоял с этим сооружением из полевых цветов на волосах, а я все старалась не смеяться над его рассерженной миной. Так старалась, что у самого алтаря споткнулась и рухнула прямо ему на руки - странно, но даже эта дурная примета не вызвала ни у кого плохих предчувствий, только дружный смех. А что мы? А мы были счастливы. Несмотря ни на что и уже потому, что нам выпала возможность провести жизнь рядом с другом, который знает о тебе почти все, и понимает тебя почти во всем: что бы ты ни оставил за спиной, счастье надо принимать таким, каким оно тебе является. И не оглядываться. Никогда. Вот я сижу у камина, грея руки о чашку с чаем, слишком прозаическую для первой брачной ночи. И платье горой белой пены возвышается в кресле, никому уже не нужное. - Порвал бы ты его, - устало замечаю я. Сэм устраивается рядом, и я делюсь с ним чаем. Нам холодно, будто на улице не августовский звездопад, а январская метель. - Я спасу вашу честь, миледи, - цитирует он, и мы нервно смеемся, рискуя вызвать недоумение пьющих внизу гостей. - Будем жить в Лондоне, - он кивает, - я дом сам выбирал. Там даже сад есть. - И цветник? - с надеждой интересуюсь я. - И цветник, - муж (какое странное слово) обнимает меня за плечи, - и у нас все будет хорошо. Обещаю. Я молча утыкаюсь ему в плечо. Потом он умер. Через семь лет после свадьбы, практически за день до годовщины - был убит в одной из схваток с аврорами. И я не плакала, потому что за четыре года до этого уже узнала, что он умрет, и когда. Утро, в которое это случилось, я помню до сих пор. Завтрак, чай, "надо сварить Сэму кофе" и голос откуда-то изнутри - "через четыре лета"... Когда он нашел меня, я сидела на скамье в саду, согнувшись, словно от боли, и ревела так, что казалось - мои глаза сейчас вытекут вместе со слезами. - Ты не беременна ли снова? - спросил он, когда я утихла и вздрагивала, беспомощно вцепившись ему в мантию. Не помню, что я ответила.
Llanfair Pryce: Демон второй: "Плюшка". Он называл меня плюшкой. Еще с первого курса, когда заглянул в купе Хогвартс-экспресс - я очень хорошо помню это его "Эй, плюшка, а здесь свободно?" Я тогда протянула ему пирожок - никогда не умела обижаться. Пирожок он, кстати, взял. Плюшкой я была до четвертого курса - летом перед тем мать впервые затянула на мне корсет, сообщив, что раз уж я не хочу худеть, то формирующуюся фигуру надо подчеркивать другими способами. "Плюш... ээ... Прайс, это точно ты?" - сказал он, встретив меня первого сентября на платформе. Я, конечно, тут же задрала нос. Я часто думаю, что сама виновата. Слишком нетребовательно я его любила, слишком тихо. Надо было добиваться и быть настойчивой, но у меня были гордость и знание, что этот боевой трофей, сколько за него не дерись, никогда не будет никому принадлежать. Надо было, может быть, подождать. Но стоять в очереди слишком унизительно даже для моего, тщательно воспитанного матерью терпения. Он был высокомерным ядовитым красавцем с больным блеском в глазах. Он был несчастное дитя, воспитанное без любви и не верящее в ее существование. Он был для меня настолько всем, что мне хватало просто знать, что он где-то есть. - Ивен? - я открываю дверь, судорожно кутаясь в шаль поверх пеньюара, - четыре часа утра! ты с ума сошел? - Фир, мне плохо, - он смотрит на меня глазами больного ребенка. Я втаскиваю его внутрь: дом затих, спят даже домовики - втаскиваю подальше от серого света за дверью, от предутренней росы и странного предчувствия, что идет за ним по пятам. Конечно, ворчу, потом сама приношу ему чай и кусок пирога. Он жалобно вопрошает: - Вчерашний, да? - А ты думал, я буду с полуночи выпечкой заниматься, вдруг старый друг на огонек заглянет? - взвиваюсь я. Сил с ними никаких нет. Дети, - Что случилось? Он долго молчит перед тем, как начать рассказывать, и его сообщение повергает меня в тихий шок. Такой, что я опускаюсь в кресло - ноги не держат, колени подгибаются. - Как... как ты мог? - самый дурацкий вопрос из всех дурацких, но он сам срывается с губ, а потом меня уже не остановить. Я разве что не кричу - но никогда еще в жизни я не говорила так зло и так много. Он оправдывается. Он злится. Потом молчит. - Но я думал, так будет лучше! - Ты болван, - выдыхаю я, стискивая пальцами виски. - Плюшка, я вот что подумал... - Ивен? Ивен, ты что делаешь?! - Тихо. Молчи. - Ив... Ив, послушай, не надо, не надо, не... И сама боюсь, вдруг он меня и правда послушает? А потому не договариваю до конца, прекращая биться в его руках - и белый шелк шелестит пока едва ли не громче моего дыхания. А потом был декабрь, еще более отвратительный в своих туманах, чем обычно. И Люциус, вдруг растерявший свою гордыню и невозмутимость, так же сидел, обхватив руками голову в нашей гостиной. - Его убили. Я молчала. Не потому, что нечего было сказать, а потому что было - слишком много, и слова не выстраивались в связную речь, да и бессмысленно это было все. Что я могла сказать? Что каждый из них виноват сам, и что я никогда не смогу понять, что сделал этот их Лорд с головами умных и, в общем-то, не самых плохих людей. И мое бессилие было таким полным, таким законченным, что не спасала даже ладонь Сэма, стиснувшая мое запястье. Я встала и вышла за дверь, а там было очень темно. Позже, когда я выкарабкивалась из этой темноты в одиночестве, лежа под теплым одеялом, а Сэм поил меня какой-то горькой дрянью, я услышала, как Лис говорит ему: - У вас будет ребенок, ребята. - Два, - сказала я, но никто не услышал.
Llanfair Pryce: Демоны третий и четвертый: Дети. Вопреки всем законам природы она похожа на отца. Вот она идет, подняв точеный подбородок, ее лицо всегда чуть похоже на фарфоровую маску ручной работы, глаза блестят больной синевой. Ее каштановые локоны легче, чем у меня, и игриво вьются у висков. Она насмешлива и высокомерна, моя любимая дочь, и в совершенстве знает, что слово - это оружие. Она смотрит прямо и лжет с небрежной легкостью человека, которому все равно, будет ли его ложь принята за правду. Ронови ее зовут, и было смешно узнать, что это старинное имя моей земли маглы приписывают демону, дающему знание чужих языков. Она и впрямь болтает уже на трех, как на одном родном. А сын похож на меня, и я уже было решила, что никогда не будет разбивать сердца девушкам, как его отец - а вот нет! Правда он, спокойный и серьезный, даже не подозревает, сколько охотниц опереться на его крепкое плечо, и когда сестра намекает ему на это, только сдержанно улыбается: "Рони, ты преувеличиваешь". Я назвала его Эвраром, в честь прошлого хозяина этого замка. Правда, тогда я им еще не владела - если это вообще можно назвать владением. Они у меня карьеристы. Они точно знают, чего хотят. Они посмеиваются над романтичными настроениями однокурсников и почти всегда предпочитают прогулке новую книгу. Они даже в детстве почти не плакали. - Папа Сэм уехал, дети. Ему было очень жаль, но он больше никогда не сможет вернуться. Он вас любит. - Уехал навсегда - это значит умер, - Рони серьезно кивает, и я не вижу в ее глазах ни слезинки, - как дядя Ивен. - Его убили, - продолжает Эврар. Они всегда говорят по очереди, будто произносят одну речь на двоих, - злые маги, да? Ох, дети... Они кладут передо мной учебник. Я долго смотрю на него, не зная, что ответить. Я примерно представляю, что они там нашли. - Значит, это они были злые маги? - спокойно спрашивает сын без какого-либо оттенка вызова или злости. Я киваю. Я пытаюсь объяснить, что... А что тут объяснять, если были. Впрочем, мои слова не нужны, и Ронови обнимает меня за плечи: - Папа Сэм был лучше всех. А дядя Ивен такой красивый! - Или мы должны говорить "папа Ивен"? - Эврар выразительно смотрит на фотографию, с которой Розье качает головой, а потом на Рони. Ох, дети... Я много сплю в последнее время. Может быть, жара тому виной - в густом, пропитанном запахами роз и пряных трав воздухе невозможно долго держать открытыми глаза. Я тенью брожу по замку и засыпаю то в кабинете хозяина, за неспешной беседой с его портретом, то в беседке над Гаронной, сидя у теплой воды - танец бликов на ней убаюкал бы любого. И иногда я перестаю различать, где сон, а где реальность. Я помню, что утром вдруг удивилась, что у меня белые волосы. А потом два часа разговаривала с Люциусом, и он рассказывал мне, что маленький Драко совершенно замучал Нарси... потом я вспомнила, что Драко уже на шестом курсе, а Люциус в Азкабане. Было больно, и я снова заснула. И вот теперь я не знаю, верить ли своим глазам. Впрочем, сова больно оцарапала руку, и я, заколдовав царапины, трогаю письмо, вдыхаю запах чернил, даже - стыдно признаваться - пробую на вкус. Пока не убеждаюсь, что оно - настоящее. А тогда я встаю и бегу вниз, позабыв о манерах. Вниз. К камину.
полная версия страницы