Форум » Архив «Lumiere-77» » Неочевидные вероятности » Ответить
Неочевидные вероятности
Raymond de Vries: Время и место: Хогвартс, 18 января 1977 г. Участники: Александер Лермонтов, Раймонд де Вриз. События: От некоторых видений простым крестным знаменем не отделаешься – приходится вызывать экзорциста.
Ответов - 15
Alexander Lermontov: При свете дня эти коридоры нравились Алеку куда меньше. Днем его внимание было направлено на третьекурсников, еще не выучивших, что колдовать в коридорах так, чтобы это видел староста не твоего факультета, чревато, на особо заковыристую задачку по нумерологии, на сотни и сотни других происшествий, мыслей, слов, проблем... а ночью Алек вспоминал, что находится в, наверное, одном из самых красивых замков Великобритании, с историей в тысячу лет, если не больше... что по этим самым коридорам ходили его далекие предки (не каждый магглорожденный может похвастаться этим), и, может, вон та отметина на стене - дело рук какого-нибудь Лермонта из Балькоми. Хотя нет, слишком уж свежая... Нехитрым заклинанием уничтожив улики, Лермонтов закрыл форточку окна, у которого он зависал последние десять минут, и продолжил свой обход. Еще один плюс положения старосты - в ночных коридорах вероятность встретить преподавателя, который бы мог высказать за курение в стенах школы, была существенно ниже. "Интересно, а этот коридор во времена Томаса уже был? Хотя откуда, это же пятый этаж..." - луна, периодически выглядывающая из-за быстро несущихся по небу туч настраивала на романтический лад, но раз в Хогвартсе больше не было особой девушки, о которой мог бы мечтать Лермонтов, он мечтал о делах давно минувших дней. Неумело так мечтал, с непривычки сбиваясь с мечтаний на попытки вычислить где Салазар Слизерин мог спрятать ход в Тайную Комнату. Тот факт, что вообще-то это не удалось величайшим умам за все тысячелетие существования замка, его не смущало. Может, это его судьба? Ну, или не Тайную Комнату, а, скажем, камень Фал... За этими размышлениями Алек добрался до ванной старост. Все было тихо, и кроме Миссис Норрис, облившей его взглядом, полным истинно-кошачьего презрения, что за нарушение принять было нельзя, за все время патрулирования он не видел. Даже преподаватели куда-то испарились. "Ну нет, действительно, почему бы хоть раз не увидеть что-то действительно полезное?" - Размышляя о прошлом Лермонтов как-то незаметно и легко перешел на ту тему, о которой обычно избегал говорить и думать. О снах и видениях. - "Ведь видел же я Томаса в Хогвартсе... так почему бы..." Что еще хорошо в ночных коридорах, так это отчетливость звуков. Заслышав шаги человека, по всей видимости идущего куда-то в противоположном направлении, Алек притормозил у статуи Бориса Туповатого, рядом с которым горел факел. Он уже понял, что это кто-то из преподавателей, а такая встреча в коридорах требовала... ну, как минимум "доброй ночи, профессор", и желательно не из-за угла, потому Алек встал как раз там, где его будет видно и близоруко прищурился, пытаясь разглядеть кто сегодня дежурит. Без особого, впрочем, энтузиазма, надежда на встречу с профессором фон Нойман все равно уже успела развеяться, а никто другой его подозрения по поводу правильности метода вычисления задания на завтра развеять не мог.
Raymond de Vries: Ночами Раймонду де Вризу не спалось. Эта бессонница была далека от бессоницы вдохновенно мистической, что сгубила не одно поколение начинающих поэтов и целые гектары леса, это была тяжелая, липкая, изматывающая, как чахоточный приступ, бессонница, и длиться она могла месяцами. Своей репутацией трудоголика де Вриз во многом был обязан именно ей. Памятуя о мучительном испытании, которое готовит ему расстеленная постель, Раймонд не спешил покидать министерский кабинет, задерживаясь на рабочем месте до той самой поры, когда преданность профессии начинает граничить со скверными манерами, а всякая ненароком встреченная уборщица провожает вас сочувственно-презрительным взглядом, ведь у человека, не спешащего вернуться домой, наверняка, или нет дома, или совсем нет личной жизни. В любом случае такой человек достоин оскорбительной жалости и снисходительно-жеманной улыбочки. Обо всем этом де Вриз прекрасно знал, и тем не менее за годы службы в министерстве ни разу не вернулся с работы в положенный срок, скрепя сердце, улыбался жеманной улыбкой в ответ всякому, кто имел неосторожность улыбнуться ему; беседовать с де Вризом считалось проявлением бестакства. Поддерживать светские беседы немец не умел, не хотел учиться и при всяком удобном случае избегал любыми путями. Жизнь в Хогвартсе была намного спокойнее. Здесь он мог задерживаться после уроков сколь угодно долго, замковые коридоры с наступлением вечера, как правило, пустели, и при свете луны, неизменно щерящейся из каждого окна – а их, какая жалость, – в Хогвартсе было превеликое множество, позволял себе то, чего не мог позволить при свете дня. Ночами де Вриз курил. Была у него такая глупая привычка. Курение помогало коротать время. Для Раймонда де Вриза в сутках было слишком много часов. Все же бессонница – это не болезнь, не пытка, не мука и не проклятие, это самый настоящий порок, однако избавиться от него нет никакой возможности, ибо неспящего под силу излечить только гробовой доске. Де Вриз улыбнулся. Нет, смерть в его ближайшие планы не входила, а если уж судьба решит подкинуть ему какую-нибудь доску, пусть эта доска будет именной. С благодарностью. В лице профессора Дамблдор отыскал прекрасного ночного сторожа, за что тотчас же был награжден неодобрительным, впрочем, молчаливым взглядом Филча. Де Вриз не сомневался: школьный смотритель невзлюбил его люто и навсегда. Воистину, пришлый профессоришка отнимал филчев хлеб и мешал любимейшему занятью – наказывать запозднившихся учеников. Сам де Вриз никогда не делал выговоров, тактике запугивания всеми ужасами ада, каковой славился Филч, избирая тактику «вежливого собеседника», всегда готового менторским тоном объяснить проштрафившемуся ученику, чем конкретно опасны ночные похождения и как легко пропасть без следа в, казалось бы, безопасных коридорах школы – по общему мнению, самого защищенного места в Великобритании. Никаких особых иллюзий по поводу легендарной безопасности Хогвартса де Вриз не питал, хорошо понимая, что даже в самом безопасном из безопаснейших мест обязательно отыщутся спрятанные под ковром грабли, всегда радые в нужный момент ударить вас по лбу. Просто нужно их отыскать. Раймонд сделал последнюю глубокую затяжку и потушил окурок двумя пальцами. Он не обжигался. Это был его любимый, более того - коронный трюк. За сегодняшнюю ночь сигарета была одиннадцатой, то есть – самое начало. Избавившись от окурка, Раймонд убедился, что в воздухе не пахнет дымом, на всякий случай взмахнул палочкой и остатки дыма – будь они – рассеялись. Профессор опустил руки в карманы мантии и продолжил свой ночной патруль. В одном из коридоров де Вриз остановился, прислушался и нахмурился. В этот поздний час он определенно был здесь не одинок. Раймонд ускорил шаг. — Мистер Лермонтов? — через мгновение произнес он, рассматривая рейвенкловца. — Чем занимаетесь? Вам не кажется – слегка поздновато для вечерних прогулок? По тону профессора нельзя было определить раздражен он, удивлен, или абсолютно безразличен, в этом и заключалась вся натура де Вриза – она была неопределяема. — Быть может, вернетесь в гостиную?
Alexander Lermontov: Впору было проклясть свое не идеальное зрение, профессора де Вриза он узнал лишь когда тот заговорил. До этого момента Алек стоял и пытался понять хотя бы по звуку кто это. На Слагхорна было непохоже, на Дамблдора - еще меньше... а де Вриза он просто почти не встречал в коридорах, как-то так выпало. С преподавателями Александер предпочитал держаться дороги честности. По крайней мере, до тех пор, пока это возможно. На иные дороги он ступал только проверив почву, да и то брал с собой надежную слегу. Ведь никогда не знаешь с этими преподавателями когда ты его и правда обхитрил и остался незамеченным, а когда он лишь позволил тебе считать так. И с какой целью - не узнаешь, пока не попадешься. Зато когда чувствуешь за собой правду - можешь повстречать после отбоя в коридоре преподавателя и с чистой совестью сказать: - Доброй ночи, сэр. - И хотя в тусклом свете факела бесстрастное лицо профессора казалось зловещим, в том же деловитом и спокойном тоне продолжить. - Я как раз заканчиваю обход, и как только... Он не договорил, фраза оборвалась с булькающим звуком, будто Алека резко опустили головой в бочонок с водой. Почти так оно и было, Где-то здесь и не здесь был все тот же коридор и тусклый факел, высвечивающий лицо профессора, но все это ускользало как тина из пальцев. Алек видел темную воду и себя в ней. Сначала ничего, кроме этой темноты не было, лишь через какое-то время, задыхающемуся Александеру показавшееся четвертью часа, не меньше, рядом вспыхнул и погас оранжевый свет, а вслед за этим из тьмы показалась белая фигура, такая болезненно острая, нереальная, неуместная... в последнюю секунду он увидел лицо... Со стороны сверхъестественного в припадке семикурсника было куда меньше, мало ли на этой земле припадочных. Пошатнувшись, Лермонтов отступил на шаг, натолкнулся на статую и, вряд ли осознавая что происходит, вцепился левой рукой в каменное предплечье давно почившего волшебника. Все это продолжалось от силы секунд десять, после рейвенкловец закашлялся, будто спасенный утопающий, и заговорил голосом, какого просто не могло быть у семнадцатилетнего молодого человека. Пустым как чистый лист, или чистый бланк судебного приговора, сухим как пыль. - Она умрет, умрет, умрет... сегодня... сейчас...
Raymond de Vries: — Во имя всего святого, что с вами? — де Вриз рефлекторно рванулся к семикурснику и столь же рефлекторно опустил руку на плечо. Сжал. Нет, он не пытался помочь Лермонтову удержать равновесие, не боялся, что иначе тот упадет в обморок, да еще и расшибется об каменный пол, этот жест скорее выражал нетерпеливую настойчивость, жажду услышать объяснение, если не оправдание. — Вам плохо? Сперва Раймонду показалось, что Лермонтова скрутил эпилептический припадок – лицо рейвенкловца пугающе побледнело, стало каким-то мертвецки неподвижным и в то же время удивительно живым – неприятно резкий контраст, невозможное сочетание невозможного, эффект только усиливался дрожащей полутьмой коридора, и де Вриз почувствовал себя совсем нехорошо. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться с подобными явлением, по крайней мере лицом к лицу. Он слышал о пророческом трансе и даже знавал людей, изредка в такие трансы впадающих, но ни один из них доселе не пытался продемонстрировать де Вризу всю глубину своего таланта наглядным примером. Сейчас профессор готов был воздать им за это хвалу. В поведении Лермонтова было мало приятного. Да и самому рейвенкловцу происходящее едва ли нравилось. Сомнительно, что подобные припадки способны доставлять райское наслаждение. Профессор сглотнул. Де Вризу оставалось только ждать. Через мгновение все закончилось. Точнее Лермонтова перестало шатать и лицо его приобрело если и не осмысленное выражение, то хотя бы изобразило слабую потугу на то. «Интересно, сколько времени прошло для самого Лермонтова? – подумал де Вриз. – И ощущает ли человек в такие моменты вообще ход времени? Что он ощущает вообще?». Насколько де Вриз знал, в его роду (по крайней мере в чистокровной отцовской ветви) никогда не рождались ясновидящие. Все де Вризы были магами фантастической заурядности. За исключением самого Раймонда, разумеется. Возможно, еще и поэтому профессор любил выяснять все в рамках приличного и доступного о людях, с которыми ему придется работать. Пожалуй, Раймонд де Вриз оказался первым учителем за всю историю Хогвартса, полагавшим чтение личных дел школьников – самым потрясающим занятием на… ночь грядущую. Он их действительно читал. И кое-что даже запоминал. Вот тот же Лермонтов. Нет, конечно, в личном деле Лермонтова не было написано огромными красными буквами «склонен впадать в аутичный транс», но не все факты нужно записывать на бумаге, дабы они получили огласку. Раймонд умел слушать, прислушиваться и запоминать. А уж потом осмысливать услышанное, подслушанное и запомненное. Наконец, до чертовски пунктуального сознания де Вриза дошел смысл сказанных Лермонтовым (Лермонтовым ли? Судя по голосу, говорил кто угодно, кроме семикурсника) слов. Смысл де Вризу категорически не понравился. — Кто умрет? — спокойно переспросил он. — Мистер Лермонтов, вы… кхм, собственно, где? Конечно, вопрос прозвучал несколько по-идиотски, но ничего более вразумительного в чертовски пунктуальное сознание де Вриза не пришло.
Alexander Lermontov: Никто бы не хотел наперед знать что случится в будущем, что бы там не говорили умные люди. Человеку нужна карта местности, чтобы найти маршрут мимо полос неудачи и не пропустить поворот к халявному счастью, только и всего. Никакой правды людям не нужно, достаточно удовлетворяющей самолюбие лжи. Неизбежность же пугает порой вернее неизвестности, потому что правда самолюбие не жалеет. Вода и мертвое лицо исчезли так же неожиданно, но Александер еще какое-то время не осознавал где он и что говорит. Это все еще было частью транса, действительность возвращалась с неохотой, но в этом, надо сказать, ему сильно помог спокойный голос де Вриза. В какую-то секунду Алек полностью пришел в себя, от неожиданного припадка осталась только восковая бледность и пережитый ужас в глазах. Сфокусировав взгляд на преподавателе, Александер отпустил статую и выпрямился, попутно постаравшись ненавязчиво освободиться от руки профессора. Если была возможность, то физического контакта с кем бы то ни было, Лермонтов старался избежать. Или по крайней мере свести к минимуму. Но не это сейчас более всего беспокоило Лермонтова, а ожидание ответа, четкими буквами написанное на лице немца. "Что ответить?" - Ему не хотелось лгать преподавателю, но говорить правду... можно ли надеяться, что этот человек не захочет попытаться исправить то, что в будущем уже свершилось? Видит бог, еще до того времени, когда Лермонтов узнал что такое настоящая магия и что есть его "дар" (сам он предпочитал термин "сумасшествие"), он воспринимал видения как предупреждение, не осознавая еще того, что судьба не предупреждает. В итоге все оборачивалось гораздо хуже, и тогда Алек перестал пытаться что-то делать. - Я... простите, профессор... верно, мне действительно стоит пойти в гостиную... со мной... бывает... Оставалось надеяться, что за семестр его особа не столь выделилась на уроках ЗоТИ, чтобы профессора заинтересовало его личное дело, что он не успел наговорить ничего такого, чтобы сейчас де Вриз не поверил в то, что это простой припадок, и в то, что ему не придет в голову отконвоировать семикурсника в лазарет. Отчитываться еще перед кем-то ему не хотелось, а завтра все и без него все узнают... так было проще... ведь он все равно ничего не изменит. После видения восемь лет назад это был первый раз, когда ему явилась чья-то гибель. И он был уверен, что уже не уснет до утра, в попытках успокоиться сигаретным дымом. А что будет завтра, он даже боялся себе представить. Только этот страх и мог оправдать его попытку сделать вид, что ничего не произошло, уйти, спрятаться, даже если завтра он будет ощущать себя убийцей. Но вот страх нельзя было оправдать...
Raymond de Vries: Понятие лжи во спасение критически притянуто за уши. Или даже кретически, поскольку лишь кретинам взбредет в голову проверить действием теорию, будто бы от вранья уши умеют элегантно сворачиваться в трубочку и не менее элегантно завязываться бантиком на затылке. Умные люди говорят правду, просто иногда произносят ее очень тихо и как бы между строк – кому надо, тот поймет; кому нет – может попытаться провести эксперимент с ушами, авось повезет не оглохнуть. Впрочем, маловероятно. От лжи не только глохнут, от нее еще и слепнут. Поскольку правда имеет привычку, наконец, выбравшись на свет белый, перво-наперво бросаться в лицо лгуну и с особой жесткостью выкалывать глаза; иногда еще выкручивать суставы, ломать ребра и с кляпом во рту бросать в какое-нибудь непритязательное болотце, откуда уж точно не получится выбраться сухим. Да и мокрым, естественно, тоже. Разве что в крови. Раймонд де Вриз никогда не врал. На то имелось несколько причин: он был умен, врать ему было некому, врать ему было незачем и в его руки отроду не попадала информация настолько правдивая и ценная, что ради ее утайки было бы не грех слегка покривить душой. Да, де Вриз никогда не врал, впрочем, ответной честности от окружающих ожидать не приходилось. Как известно, ответными в этой жизни бывают исключительно пощечины, все остальные явления прекрасно обходятся без пары. Раймонд резко отшатнулся от рейвенкловца, когда тот довольно вежливо и все же ясно давая понять, попытался высвободиться из его не крепкой, но ощутимой хватки. В принципе сам профессор тоже не отличался повышенной любовью к тактильным контактам, однако некоторые ваши действия разум не всегда успевает проконтролировать прежде, чем за дело возьмутся инстинкты. Печально. Де Вриз смерил Лермонтова подозрительным взглядом. Мгновение назад бывшее неприятно белым, лицо студента начало приобретать естественный – насколько точно позволял судить сумрак коридора – оттенок, да и голос зазвучал вполне знакомо. И этот голос безбожно врал. Раймонд скептически вздернул брови. Раз врет – значит, действительно приходит в норму. На грани жизни и смерти, ну или бреда и реальности человеку, как правило, не свойственно врать. Таково устройство человеческого организма, в частности психики. — Так кто умрет? — все так же спокойно переспросил де Вриз. — Не думайте, словно отсутствие внимания с вашей стороны к моему предмету – гарант отсутствия внимания с моей стороны к вашей персоне. Я знаю о вас достаточно и могу с уверенностью сказать: вы сейчас не разыгрывали приступ какой-нибудь дурной болезни, вы что-то видели. И раз уж случайно о своих видениях обмолвились – будьте любезны договорить. Считайте это профессиональным интересом. Если кто-то сейчас умирает – мне бы хотелось знать кто именно. Я вас слушаю, мистер Лермонтов. А по завершении нашей беседы я лично провожу вас до гостиной. Во избежание досадных происшествий, или, скажем, из вежливости. Де Вриз чуть склонил голову вбок и приготовился слушать. Весь его вид говорил о том, что сдаваться без боя профессор не намерен.
Alexander Lermontov: На то они и надежды, чтобы их убивали. Нет, не последними, очередность убийства надежд никто уже не соблюдает лет сто как минимум, что в мире магглов, что в зависшем в средневековье магическом мире. Хоть в чем-то они шли в ногу. Александер так и не решился лгать старшему, но его неубедительная даже для него самого попытка улизнуть от ответа была обречена на поражение с самого начала. Можно было бы не мучить несчастное чувство и милосердно прикончить еще в тот момент, когда де Вриз задал свой первый вопрос. О провале говорило все, и формулировка, она означала, что ему не удалось бредить про себя, часть пророчества все же скатилась с языка, и тон, который был хорошо знаком любому студенту Хогвартса, хоть раз не выполнившего домашнее задание... Выслушивая должную убедить его в необходимости рассказать профессору все подробности видения речь, Алек несколько невежливо пялился куда-то сквозь де Вриза. Осознание того, что он, черт побери, только что видел, находило на него постепенно. А от осознания ему становилось действительно плохо. До сих пор он и не подозревал сколько места в его жизни может занимать человек из "общей массы". Может, ее дар всему виной? "Но почему? Почему так?" - С трудом сглотнув горький ком в горле, Александер сфокусировал взгляд на как раз замолчавшем мужчине. Притворятся больше смысла не имело, раз де Вризу было известно о его сдвигах, значит, пути к отступлению уже перекрыты. "Черт бы побрал добросовестных преподавателей," - с несвойственной себе интонацией подумал Алек, но лишь вздохнул и перевел взгляд на факел. - Нимуэ... - Тихо сказал он, но тут же, не дожидаясь слов де Вриза, заговорил чуть громче, все еще глядя в сторону. - Нимуэ Барк, сэр... она... погибнет в воде... сейчас, в течение десяти минут. Он не подбирал слов, но услышав самого себя ужаснулся. Сказанные таким тоном слова превращали его в собственных глазах в чудовище. Но он и сам бы вернее всего бросился к озеру (для ванной вода была слишком уж мутная, это он помнил), если бы видел как она погибает. Но он слишком давно наблюдал это явление, чтобы питать какие-то надежды. Нимуэ Барк, вторая староста Рейвенкло, о своем даре провидицы заговорила на третьем курсе. Она его ничуть не скрывала, напротив, превращая его в еще одно оружие для устрашения сокурсников. Тогда Алек ей тихо, но люто завидовал, не понимая как можно к этому относиться с такой легкостью и даже гордостью. Отношениям меж ними это совсем не способствовало и на пятом курсе, верно, оба были не в восторге от соседства в вагоне старост. Но два с лишним года все же притерли старост друг к другу и если не сдружили, то хотя бы заставили сработаться.
Raymond de Vries: А вот теперь Лермонтов похоже говорил чистейшую правду, только легче от этого де Вризу не становилось. Высказать правду слух – всего лишь полдела, от произнесенной правды по сути никого проку, правда еще должна быть правильно услышана и должным образом истрактована. Сухие факты – они и есть сухие факты, хороши разве что для растопки печей. Истина же обязана подвергаться кропотливой обработке, чем сейчас и занимался мозг де Вриза – скрупулезно обрабатывал полученную информацию. Возможность того, что рейвенкловец решил отделаться от неугодного профессора порцией небылиц Раймонд откинул тотчас же, стоило такой мысли зародиться где-то в отдаленной периферии сознания. Во-первых, небылица казалась очень уж зловещей; во-вторых, в тоне, которым она была преподнесена не было ничего зловещего, не было и ничего театрального. Похоже Лермонтов говорил именно то, о чем думал, и описывал именно то, что увидел. Но можно ли доверять пророческим видениям? Какова вероятность того, что вместо ясной картины событий настоящего, прошлого или будущего родное подсознание не подсунет вам какой-нибудь шизофренический бред ярко психоделических цветов? Этого де Вриз не знал и понимал, что сама природа выступает против его понимания. Понять одного ясновидящего под силу только другому ясновидящему. А единственным талантом де Вриза, хоть как-то приближенным к пророческому дару был талант видеть людей… нет, не насквозь, очень четко. У де Вриза было прекрасное зрение. Собственно, вот и все. Выслушав сбивчивый, повторяющийся монолог Лермонтова до конца, де Вриз помрачнел. Имя (за неимением лучшего определения Раймонд решил называть ее «жертвой») жертвы было ему знакомо. Де Вризу были знакомы очень многие имена. Еще одна раздражающая весь окружающий мир и лишний раз подчеркивающая противоестественную дотошность своего обладателя привычка де Вриза была такова, что он старался запоминать всех своих учеников по именам. Всех, без исключения. И в лица. А если понадобится, то и по голосу. Зачем? Этого де Вриз и сам не знал, но знания лишними не бывают. Об этой девушке, рейвенкловской старосте, он слышал и даже более того – виделся с нею на собственных уроках, при том, кажется, не так уж давно, поэтому на какой-то миг усомнился в правдивости слов семикурсника. Вдруг того действительно пробрали галлюцинации? Не ложь, не желание привлечь к своей персоне побольше внимания (хотя для такого мероприятия хуже кандидатуры Раймонда де Вриза невозможно было придумать), а болезнь. Теоретически неизлечимая болезнь. Колдомедицинского диплома де Вриз не имел, следовательно, ставить диагнозы было вне его компетенции. — Староста Рейвенкло погибает в воде. Более точной локации вы назвать не в состоянии? Нет, не думайте, будто я вам не верю. Просто десять минут – это очень мало. За десять минут мы не смогли бы даже отыскать нужную нам ванную комнату, я уже не говорю о походе к озеру или… любой другой воде. Она ведь может находиться где угодно, так? — нет, де Вризу совсем не нравилось, насколько безразлично звучал его голос, просто он пока не решил стоит начинать панику, или довольно принять сведения о смерти девушки как запротоколированный факт. — Мы ведь… ничем не можем помочь? Или? Последняя реплика де Вриза звучала нелепо даже для самого де Вриза, однако есть такой сорт реплик, которые обязаны быть произнесенными даже под страхом расстрела. «Могу ли я помочь?» - одна из них.
Alexander Lermontov: Не далее как месяц назад Александер в гостиной Рейвенкло с кем-то рассуждал на тему, что в этом году им с преподавателем Защиты от Темных Искусств сильно повезло, особенно учитывая маячащие на горизонте выпускные экзамены. Сравнивать было с чем, неизвестно, была ли то заслуга пресловутого проклятия, или просто так кости легли, но каждый год первого сентября профессор Дамблдор на праздничном ужине представлял им нового преподавателя ЗоТИ, и за это время студенты успели уже и устать от граничащих с бредом заданий, и выть от жесткой муштры, и с сожалением проводить в последний путь быстро ставшего "своим" молодого преподавателя... так что слова Лермонтова об умном преподавателе даже были обоснованы, но вот сейчас он был готов взять их все обратно. Умный преподаватель - далеко не всегда хорошо. Ответственный - тем более. До сего эта истина, известная каждому уважающему себя раздолбаю, до него как-то на практике не доходила. Он не хотел этих видений, никогда не просил о них. А когда они все же его находили - не хотел верить в них, хотел, чтобы они были лишь плодом его воображения, болезни, чего угодно... он не хотел иметь никакого отношения к этой истории. И если бы не де Вриз, Лермонтов бы ничего и никому не сказал. Но теперь бы и игра в молчанку не помогла, сказав "Эй", приходилось договаривать до самого "Зет". Казалось, немца вовсе не беспокоит чья-то там смерть и все это он спрашивает только из желания докопаться до всего. Алек позавидовал его выдержке, ему самому приходилось держать себя в руках физически - обхватив себя за плечи, иначе бы сохранять в целом спокойный вид у него точно бы не вышло. Протянув паузу чуть дольше чем следовало бы, учитывая оставшееся в их распоряжении время, Александер покачал головой. Нет, они не могут ничем помочь. Они не смогли бы помочь даже если бы у них был час, день, месяц, год до этого события... - Единственная ванная, доступная студентам перед вами. - Он имел ввиду находящуюся за его спиной ванную старост. По мнению самого Алека сооружение совершенно нелепое, хотя и впечатляющее по первому времени. - Но она не там... это... озеро. Или иной водоем. - Подумав, он решил, что все же прав в идентификации места, хотя с видениями нередко было не понять время и место, даже само событие порой до самого конца оказывалось непонятым. По правде говоря, таких случаев было подавляющее большинство. - И мы не можем это предотвратить. Никак. Теперь он еще и злился. Злился так, как могут только сильно напуганные люди. Без особой причины, но с конкретным объектом. В данном случае этим объектом был де Вриз, появившийся не в том месте и не в то время. Потому речь Лермонтова отдавала не то нотками этого самого раздражения, не то просто не до конца удерживаемой в рамках истерики.
Raymond de Vries: Раймонд де Вриз славился своим талантом говорить банальные очевидности. У де Вриза напрочь отсутствовала фантазия. Случись немцу родиться обыкновенным магглом, пожалуй, ему можно было со спокойной совестью доверить ту самую красную кнопку, на которую категорически запрещается нажимать, - у Рэя не возникло бы и мысли проверить, действительно ли на нее нажимать не стоит и, если да, почему? Любопытства профессор не ведал. Жизнь де Вриза отличалась повышенной, противоестественной скукой. Он абсолютно не умел веселиться и даже представить не мог, каково это, скажем, напиться в хлам, а потом сплясать на столе с полуголой красоткой. Зато против самих полуголых красоток Раймонд определенно не имел ничего против. Впрочем, сейчас было не до них. Профессор внимательно следил за мельчайшими изменениями выражения лица Лермонтова. Он понимал, насколько рейвенкловцу неприятна тема нынешней беседы, но де Вриз не был бы де Вризом, сдержись он от таких неудобных, но очевидных, логически выверенных вопросов. Хирургу, вероятно, тоже не приносит особого удовольствие ковыряние в свежих болячках пациента, однако такова его работа. Работа де Вриза научить студентов защищаться. И не столько от абстрактных темных сил (хотя, естественно, и от них), сколько от вполне конкретных внутренних демонов – куда более реальных, чем летящая в голову Авада. Де Вриз чуть склонил голову. Общество профессора было неприятно семикурснику, Раймонд легко читал это по горящему, полному лютого раздражения взгляду Лермонтова, и в какой-то миг даже искренне удивился – чем же он вызвал такую неприязнь? Возможно, Раймонду не стоило так бесцеремонно вторгаться на личную территорию студента – на территорию его пророческих видений. Александер Лермонтов видел смерть, де Вризу оставалось слушать. И задавать вопросы. — Действительно. Единственная доступная ванная прямо за вашей спиной, — констатировал де Вриз. Он не просто умел говорить банальности, он любил говорить банальности. — Выходит, не в наших силах помочь мисс Барк… Это крайне… неприятно. Признаться, мистер Лермонтов, я в растерянности. Полагаю, мы должны сообщить о произошедшем директору… Связаться с ее родителями. Нам нужно убедиться в правдивости ваших видений, мистер Лермонтов. Нет, я вам верю, но… Вы сами понимаете. Де Вриз развел руками. Профессор не лгал. Воистину он был растерян и даже в какой-то мере испуган. К сожалению, де Вриз мыслил исключительно рационально; он понимал – если Лермонтов говорит правду и они не способны помочь девушке, все, что им остается делать – смириться. Принять гибель как факт. Никакие слова сочувствия, никакое суемудрие не помогут. Смерть – это очевидная банальность. С ней не спорят.
Alexander Lermontov: А ведь ночь начиналась так чудесно. Пустые темные коридоры, и одиночество, которое здесь не тяготило, даже совсем напротив. И дернул же его черт пожелать увидеть что-нибудь полезное, не вспомнив, что случайные, глупые, сиюминутные желания имеют наибольший шанс на исполнение. Хотя бы для демонстрации глупости подобных желаний. Так, купив приглянувшуюся вещь, без которой, как ты решил, жизнь себе представить невозможно, дома размышляешь что с ней теперь делать и, что важнее, на что жить до следующей зарплаты? Возможно, в любое другое время Александер бы восхитился выдержкой профессора. Он, вопреки его изначальным опасениям, никуда не бежал и не силился спасти обреченную, говорил разумные вещи спокойно... вернее, бесстрастно, в чем-то даже равнодушно, как сейчас казалось раздраженному Лермонтову. Это было... отвратительно, хотя он и должен был понимать, что начни де Вриз метаться и заламывать руки аки дева, толку было бы меньше на порядок. - Делайте что считаете нужным, - Лермонтов покачал головой с видом смирившегося с собственной грядущей смертью, - я... Он хотел уведомить профессора, что сделает все, что от него потребуется как от старосты факультета, хотя это и так было очевидно, да так и замер, недоговорив. Это было глупостью, самой настоящей, недостойной герба на его мантии. Как он мог не обратить на эту вспышку внимание? - Легче всего проверить мои слова у озера. И, возможно, убийца еще там... Прошло не так уж много времени, возможно, ничего еще не случилось, хотя Александер никогда не мог назвать время с точностью до минуты. Просто сейчас ему хотелось, чтобы у них было время добежать до озера и найти того, кто оглушил Нимуэ. В возможности самоубийства Александер даже не сомневался, это было нереально. Чтобы та Барк, что держала в страхе практически всю школу, начиная от сокурсников, своими черными словами, демонстрацией ясновидения (чего категорически не понимал Алек)... в общем, чтобы ведьма (во всех смыслах этого слова) убила сама себя... нет, скорее уж Тайную Комнату Слизерина отыщут в каком-нибудь чулане для метел.
Raymond de Vries: — Ах, убийца? — все прежним равнодушно-менторским тоном протянул де Вриз. — Это меняет дело, мистер Лермонтов. Выходит, мы столкнулись с убийством. Хм. Раймонд де Вриз был человеком понимающим. Он понимал все, в частности написанное черным по белому и, здорово, если в нескольких экземплярах. Когда же ситуация требовала подключить воображение, немец впадал в клинический ступор, долго выискивая в своем строго каталогизированном мозгу папку с подходящим названием, а, как правило, не найдя даже маленькой записочки со смутно похожим названием, возвращался к фактам, скрупулезно анализировал происходящие и только тогда говорил: — Пожалуй, ваше предположение не лишено здравого смысла. Это меняет дело. Насколько кардинально менялось это дело де Вриз пока не знал, но понять старался изо всех сил. В его мировосприятии явления «убийство» и «самоубийство» прочно делили одну полку, разнясь исключительно ярлыками – второй был поменьше и вызывал большее недоумение. Сам де Вриз, как бы паршиво временами ему не приходилось, едва ли рискнул бы наложить на себя руки, однако и чужую руку едва ли рискнул бы перехватить – он очень рьяно ценил чужую свободу, тем паче свободу выбора. В том числе между жизнью и смертью. Каждый в праве выбирать, что ему ближе – земля под ногами, или пара футов чернозема над головой. С другой стороны, судьбы еще ни разу не сводила де Вриза с самоубийцами – теоретическими, либо практическими в виде окоченелого трупа. Покойников за свой век Раймонд видал не мало, поэтому никакого суеверного ужаса перед мертвыми телами не испытывал. Мертвые от живых отличаются только наличием бирки на нижней конечности и отсутствием проблем. Да, де Вриз крайне своеобразно относился к миру. — Если вы уверены, что у нас есть шанс схватить убийцу, мистер Лермонтов, советую поторопиться. Указывайте дорогу, — профессор задумался. — Нет, безусловно, я знаю путь к озеру, но, вероятно, вам лучше известно место, так и быть, преступления. Де Вриз проверил удобно ли лежит в кармане палочка и жестом велел рейвенкловцу идти первым. Рискни кто-то напасть на семикурсника даже здесь, в школьных коридорах, де Вриз все равно успеет отреагировать первым, защищая и себя и студента. Были у его высокого роста некоторые преимущества. А вот от высокого интеллекта, похоже, сегодня не было никакого проку.
Alexander Lermontov: Вот теперь Лермонтову хотелось что-нибудь сказать. Что-нибудь такое, что хотя бы на мгновение стерло бесстрастное выражение с лица профессора. Желание было сильным, но глупым, оттого выдумывать сногсшибательную фразу ради какого-то детского порыва, он не стал, а молча пошел вперед по коридору, занимая мозги более полезными, хоть и лихорадочными попытками сообразить нет ли более короткого пути к Холлу. Но нет, даже если такой был, то Лермонтов его точно не знал. - Я не знаю, сэр, прав ли я, - уже на ходу (вернее, почти на бегу, даже по предположительно кратчайшему пути дорога до озера не укладывалась в пять минут неспешного шага) говорил он, желая хоть как-то прояснить обстановку человеку, очевидно, не представлявшему даже отдаленно что такое бред предсказателя, - это мои домыслы. Просто я не вижу причин, по которым Нимуэ могла бы... пойти на это. И... я не могу назвать вам точного места. По здравому размышлению это не было такой уж проблемой, зима надежно сковала озеро толстой коркой льда и темная вода наверняка будет издалека заметна на белом полотне даже сейчас, считай, глухой ночью. Далее он был вынужден молчать ради сохранения дыхания и продолжать монолог уже в мыслях. Только бы на этот раз вышло... он всю жизнь считал свой дар бесполезной обузой, личным проклятием. Но если так, может, и он на что-то годится? Не предотвратить, но хотя бы не оставить безнаказанным? Значит, удача, что ему встретился именно де Вриз, он не раз на примере доказывал студентам, что уж что-что, а пост преподавателя Защиты от Темных Исскуств он занимает не зря и разбирается не только в теоретической его части. Сам Лермонтов этим похвастаться не мог, разве что в теории, да и то только из-за неплохо работающей памяти. В реальных услових эти знания редко оказывались действительно полезными.
Raymond de Vries: Точно пока не установлено, почему логика, пути которой неисповедимы, нормальным людским тропам, а так же асфальтированным трактам предпочитает петлять по бездорожью, то и дело норовя провалиться в какую-нибудь аллегорическую кротовью нору или и вовсе с разбегу нырнуть в шипастую волчью яму, однако истина остается истиной – логика не ищет легких путей. Должно быть логика весьма стеснительная материя, ей не нравятся шумные людские толпы, с куда большим удовольствием она готова поселиться в тесной бочке какого-нибудь отшельника Диогена, чем пользоваться всеми благами мира в уютном коттеджике господина Брауна с N-авеню. Логика Раймонда де Вриза тоже не искала легкий путей. Прежде чем стукнуть профессора в голову пятью фунтами озарения, она долго и мучительно блуждала где-то в районе желудка, с интересом изучала таинственную зону подреберья и даже порывалась спуститься ниже, туда, где безраздельно правят инстинкты и где всякой хорошо воспитанной логике вроде бы совсем не место. Словом, Раймонд де Вриз, как и любой другой человек, умел думать не только головой, но и прочими частями тела, которые в отличие от головы совсем не хотели проверять опытным путем теорию мистера Лермонтова; этим частям совсем не хотелось покидать своих братьев и отправляться в свободную экспедицию по одиночке, и им совсем не хотелось из тела превращаться в труп. Да, де Вриз не жаждал встретиться темной ночью в темном лесу у темного озера с убийцей в темном капюшоне. Это вполне нормальная реакция относительно вменяемого человека. Вменяемости де Вриза было достаточно, чтобы излечить целый взвод психов. Но помимо вменяемости, де Вриз обладал еще и здравым смыслом, а здравый смысл подсказывал профессору, что – если уж он готов рисковать собственной жизнью (ну или хотя бы душевным равновесием) блуждая ночами неведомо где, то рисковать жизнью Александера Лермонтова уж точно нет никакой нужды. Раймонд остановился, поплотнее запахнул полы мантии и заговорил: — Стойте, мистер Лермонтов. Если вокруг школы рыщет убийца, я не хочу облегчать ему работу и самолично поставлять новых жертв. Возвращайтесь в спальню, а лучше зайдите к Дамблдору и сообщите о случившемся. Уверен, он не откажется вас выслушать. Озеро я осмотрю сам. Вам нет смысла рисковать. К тому же погода портится. Будет метель. В конце концов, вы можете заболеть, а это явно ни коим образом не поможет в нашем маленьком импровизированном расследовании. Поэтому возвращайтесь, мистер Лермонтов, — голос профессора надтреснул, больше в нем не звучал лед безразличия, не было сухого равнодушия. — Если я не смогу отыскать убийцу, постараюсь отыскать хотя бы саму мисс Барк. Думаю, ее тело по-прежнему там… в воде. Де Вриз представил себе, как будет бродить по скованному льдом скользкому озерному панцирю, светя под ноги волшебной палочкой, тихо нашептывать заклинания поиска без надежды услышать и эхо… Неприятно, но кому-то приходится заниматься неприятной работой. Такова жизнь. — Решитесь пойти к Дамблдору, пароль… «шоколадный кекс». Не забудьте. На миг де Вризу стало смешно. Люди рождаются, люди умирают, люби убивают себя и других, но только одна вещь в этом мире остается неизменной – пароли Дамблдора, приторные, как все кондитерские мира. Идиотизм.
Alexander Lermontov: Ну почему? Почему по закону подлости желания исполняются только по истечении срока годности, когда их употребление влечет за собой в лучшем случае несварение? Ну почему профессор сказал такое желанное пару минут назад "возвращайтесь в спальню" только сейчас, когда Александер в кои-то веки наскреб по сусекам отваги, чтобы извлечь из своего проклятия хоть что-то... кроме преследующего чувства бессилия. Вообще-то Александер редко давал окружающим возможность угадывать свои мысли и чувства, но для де Вриза, должно быть, его внутренняя борьба была хорошо видна, но вряд ли интересна. Он хотел бы довести дело до конца... он хотел бы оказаться подальше от холодного озера и, должно быть, все еще находящегося там мага, убившего Нимуэ... он хотел бы... он хотел бы никогда не видеть будущее... да какая к дракону разница чего бы он там хотел? Он все еще студент, староста в конце концов и обязан выполнять поручения профессоров. Даже если эти поручения за дверьми с идиотским паролем. - Если он будет там. Это было разумно, рассказать Дамблдору... его помощь и помощь других преподавателей будет де Вризу куда полезнее, чем помощь семикурсника, не подающего надежд ни в дуэльной магии, ни в защитных заклинаниях. С ним ли, право, идти на неизвестного убийцу? - Профессор де Вриз... - он уже сделал шаг прочь, когда понял, что еще не все рассказал. Деталь, может статься, совершенно лишняя, но чем черт не шутит, - ее оглушили. Я не видел человека, но там была вспышка Оглушителя. Это все. Вот и все, полная победа здравого смысла над эмоциями. Переложив ответственность на более опытные плечи, Александер вопреки всему не почувствовал облегчение. Чувство вины и горечь бессилия никуда не уходили, сколько бы не убеждал себя Лермонтов в правильности своих поступков. И даже если поймают того мага... это не вернет к жизни Барк, а, значит, никуда ему не деться от этих чувств. Ни за что ни про что ударив кулаком по подвернувшейся статуе, Алек побежал, про себя молясь непонятно кому, то ли Богу, то ли Мерлину о том, чтобы Дамблдор оказался на месте, а не спал, как всякий нормальный человек.
полная версия страницы