Форум » Архив «Lumiere-77» » Письма без ответа » Ответить
Письма без ответа
Raymond de Vries: Время: 4-10.05. Участники: Доктор Лорин Льюис, Раймонд де Вриз События: Читать между строк
Ответов - 8
Raymond de Vries: Клик «Доктор Лорин, помнишь, ты просила написать тебе? Я пишу. Вот видишь. Взял пергамент и пишу письмо. По правде говоря, я не умею писать писем. Наверное, ты замечала. Я привык писать деловые отчеты, но, должно быть, сухие цифры тебя не заинтересуют. У тебя своя картотека – нет смысла принуждать к чтению чужой. Собственно, что я могу рассказать тебе, доктор Лорин? Я даже не знаю. Хочешь, расскажу забавную историю? Нет, она, правда, забавная. Сейчас. Сменю чернильницу. В этой, кажется, совсем не осталось чернил…» Де Вриз тяжело поднялся из-за стола и долго искал чернила. Почему чернила заканчиваются на самом интересном моменте? А, впрочем, не важно. Никакие чернила не способны заменить близость присутствия. Теплоту рук и паутину объятий. Пауки? Нет, никаких пут. Это кольцо. Золотой отблеск обручального кольца, счастье носить которое не узнал ни один из них. Де Вриз обмакнул перо. «Так вот. Когда мне было пять лет, мать отправила меня погулять со сверстниками. Это происходило в Аугсбурге. В Аугсбурге самые забавные дети в мире. Они очень чинные. Ты никогда не видела, как в Германии катаются с горок. Обыкновенных горок. Для детей. Я боюсь высоты, доктор Лорин, но в тот день, чтобы не выказать себя полным идиотом, я решил прокатиться. Каждая ступенька казалась непреодолимой преградой. Я шел упорно. Дай Мерлин памяти, я забывал дышать. Ужасающе высокая горка. Ты не поверишь. Ступеней двадцать. Не меньше. И вот я поднялся на площадку. Посмотрел вниз. Сразу за горкой я увидел песочнику. Если хорошенько разогнаться, по инерции я должен был скатиться прямо в нее. Я зажмурился, доктор Лорин. Прикусил губу и съехал. Я забыл согнуть колени. Через пятнадцать минут я очнулся. Я лежал в клумбе, задыхался от смеха и смотрел в небо. Мне было смешно. Я выжил. Это было весело. В конце концов, швы с меня сняли через неделю. Знаешь, почему я пишу об этом? Потому что тогда я впервые в жизни испытал страх приземления. Было страшно, но я выжил. Сегодня я тоже выжил. Ты только не переживай, доктор Лорин, из лазарета я выйду дня через два. Со мной все в порядке. Просто я хочу тебе сказать – я готов броситься с самой высокой горки, даже горы, лишь бы испытать страх приземления. Только благодаря страху я понимаю: мне есть, что терять. Скажем, тебя, доктор Лорин. Ты тоже далеко. Но я обещал писать тебе. Так мы становимся чуточку ближе. Если подумать: и моему письму нужно набрать высоту, пугающую высоту, дабы попасть в твои руки. Совы не умеют летать низко. Но хватит обо мне, доктор Лорин. Расскажи о себе. Опять восемь смен? Я же говорил – прекрати. Изматывая себя, ты не спасешь ни одного пациента. Помни о себе, доктор Лорин. Заботься о себе, доктор Лорин. И прости, что я слишком далеко и не могу отогнать прочь твои кошмары. Но я все помню. Когда-нибудь я обязательно отгоню их. Просто мне осталось набрать правильную высоту. А потом не страшно и упасть. Все равно твоя рука будет рядом. Я знаю, ты не позволишь нам разбиться, доктор Лорин. Какой бы высокой не оказалась наша лестница, на площадке мы будем стоять вместе. Забудь о дружбе, доктор Лорин. Сегодня я оставил позади последнюю ступеньку. Восхождение окончено. Я хочу быть рядом. Позволишь? Прошу. Ответь поскорее. У меня намечается тяжелый график. Не хочу погружаться в сухие цифры. Мне нужен твой почерк, доктор Лорин. Хотя бы две буквы. Р. Де Вриз 05.04.77» Раймонд запечатал конверт. В совятне должно быть пусто. Он успеет отправить письмо первым. Лишь бы не заметила мадам Помфри. Нельзя покидать лазарет самовольно.
Lauren Lewis: Рэй. Где ты, Рэй? Глупо, наверное. Глупые вопросы без ответов. Но теперь мне кажется, что этот вопрос в моей жизни стал одним из главных. Но, помимо него, есть множество других. Как ты? Всё ли в порядке с тобой? Наверное, снова много куришь. Брось, это вредно, ты же знаешь. О чём ты думаешь, что тебя тревожит, что с тобой происходит? Со всеми вами. Но главное – с тобой. Четвёртый день я пишу тебе, Рэй. Только не получаю ответов. И всё равно пишу, в надежде, что этот оживший кошмар закончится, и в моих ладонях окажется пергамент, исписанный тобой. А ещё лучше – твои ладони. Как странно, я безумно скучаю по твоим рукам, Рэй. Почему-то мне совсем не хочется писать о себе. Может быть это потому, что в тревоге и мыслях о тебе всё остальное кажется слишком незначительным, не таким уж и важным, чтобы думать или писать о нём. Я по-прежнему работаю, что мне ещё остаётся? Работать и ждать. Ждать тебя. Знаешь, что забавно, Рэй? Помнишь ты сказал тогда – меня нельзя обмануть, иначе я приснюсь тебе в кошмаре. Помнишь? Так вот, ты был прав, Рэй. Теперь мне кажется, что ты вообще постоянно был прав, о чём бы мы ни говорили. Ты действительно снишься мне, каждый раз. Вот и сегодня тоже. И ведь, в самом деле – в кошмаре. Тебе было больно, и ты звал меня, Рэй. Ты звал меня по имени, только совсем тихо. А я слышала, видела, но не могла добраться до тебя. Не могла дотронуться. Не могла к тебе прикоснуться. Я чувствовала только невидимую стену под своими ладонями и плакала от бессилия. Отчего-то теперь мне не стыдно признаться тебе, что доктор Лорин может плакать в собственном сне. Только с наступлением рассвета эти мысли – не исчезают. Они по-прежнему терзают меня, я боюсь, что с тобой происходят страшные вещи, Рэй. А помочь – не могу. Говорят, никто не может. Даже Дамблдор не может попасть в Хогвартс. Дамблдор, в которого все так верят. Я стараюсь не думать о проклятии, стараюсь радоваться тому, что мои сны никогда не были пророческими, и всё вспоминаю твои слова. Я боюсь подумать о том, что столько времени я обманывала не только тебя, но и себя – в первую очередь. Потому что теперь я знаю, что никто, кроме тебя мне не нужен, Рэй. Теперь я знаю, что мне нечего просить у этого мира, кроме как счастья – для тебя. И нет ничего важнее, чем знать, что ты – жив. Кажется, целая вечность прошла с того момента, как я поила тебя чаем, а ты звал меня в Швейцарию. Знаешь, если бы в мои руки попал Маховик Времени, я бы вернула те мгновения только для того, чтобы не отпускать тебя. Больше никуда. А если не отпустить не получится – то отправиться вслед за тобой. И пускай рушится всё, лишь бы не выпускать из своих рук твои теплые ладони. Ответь мне, Рэй. Я умоляю тебя, ответь. С надеждой на лучшее, доктор Лорин Льюис. 05.05.77. - Сестра? - Да, доктор Льюис. - Отправьте это с совой, пожалуйста. В Хогвартс. - Да, но… в Хогвартс не летают совы. Вам не говорили? - Просто отправьте. Я что, прошу слишком много? Лорин стояла в коридоре Сент-Мунго и слушала стук каблучков сестры, её шаги постепенно отдалялись, и вскоре совсем стихли. Лорин думала о том, что у неё нет совершенно ни одной колдографии Раймонда. Не жалела, пожалуй. Колдографии не умеют сохранять человеческого тепла. Если только об одном – о невозможности просто заглянуть в его глаза. И попробовать прочитать в них то, чего так упрямо не замечала раньше. - Доктор? Вас ждут в первой. - Я иду. Уже иду. Который час? - Сорок минут до полуночи. - Работаем, ребята. Ночная смена только начинается.
Raymond de Vries: Де Вриз сделал небольшой глоток. Кофе остыл. Холодный кофе – напиток бездолий, глупцов и изгоев. Себя де Вриз относил ко всем трем категориям. Профессор закурил. «Письма действительно не доходят, доктор Лорин. Об этом стало известно даже совам. Они отказываются покидать совятню. Дементорова сипуха меня клюнула. Клюнула, когда я пытался привязать к ее лапке письмо. Надо было в отместку эту самую лапку сломать, но мне не хватило духа. Сова ни в чем не виновата, она не может покинуть Хогвартс, а могла бы – пожалуй, смог бы и я. Будь уверена. Такая цель оправдывает любые средства. Нужно отрастить крылья и по ночам охотиться на мышей? Не страшно. Я готов заплатить любую цену. Но вот найти достойного ростовщика не в моих силах. Хогвартс не может покинуть никто. Думается, за эти несколько дней изоляции все мы здесь начинаем потихоньку сходить с ума. Кто-то незаметно, тихо, словно боясь насмешек; кто-то громко, убедительно, во весь голос. Я тоже сошел с ума. Потому что пишу письма, на которые отказываются смотреть даже совы. Но мне нравится писать тебе, Лорин. Если мне не позволено любить тебя, значит, я буду любить письма, адресованные тебе. Конечно, было бы разумнее любить твои письма… А вот их у меня нет. Зато полно чернил. Кажется, в этих чернилах можно утопить весь Хогвартс. Право слово, хуже не станет». Де Вриз отложил письмо, убрал в сторону чашку с кофе. Да, они все сходят с ума. И он ощутимее прочих. Болезненно и назойливо грызет его сумасшествие. Зачем об этом писать? Нет, письма к доктору Лорин должны быть светлыми. В этом туманном мире осталось так мало солнца. «Впрочем, повторюсь, беспокоиться обо мне не стоит. Мне несказанно повезло. Природа наградила меня душевной глухотой и моральной слепостью. Я, по счастью, не способен воспринимать происходящее так остро, как многие сейчас воспринимают. Но мне тревожно, доктор Лорин. Я не верю в проклятия, ты помнишь. Да и какой смысл вспоминать об одном глупом проклятии, когда кругом разворачивается настоящая трагедия? Я тревожусь, Лорин, я боюсь тебя потерять. Банально, конечно. Да и жизнь по сути состоит из банальных банальностей, банально разрушающих мир банальных людей. Я банальный и мне банально страшно за тебя. Страшно тебя не увидеть. Хотя ты-то как раз особенная, доктор Лорин. И я очень рад (прощу ли я себя за эти слова?), что тебя нет рядом, и я могу тешить себя наивной мыслью: по крайней мере ты в безопасности. У тебя все хорошо. Ты почти счастлива. Счастлива восемью рабочими сменами и горячим чаем, который так любишь пить. Захочешь, я тоже научусь любить чай, твои восемь рабочих смен и неистребимое желание помогать всем и каждому, когда тебе самой помочь некому. Я слишком часто даю обещания, доктор Лорин. Мне больше нет веры. Но почему-то мне кажется, ты меня простишь. Почему-то мне кажется, очень скоро мы снова увидимся. Нет, правда, только что меня посетило такое вот идиотское чувство. Пойду заварю себе чай, Лорин, мой кофе давно остыл. Я хочу тепла. Пойми меня правильно. Я не мерзну и дело не в тоске. Просто весна выдалась слишком холодной. Помнишь нашу последнюю осень? Я помню. Вернуть бы. Ну, пожалуй, на сегодня я сказал достаточно. Запечатаю конверт и положу в стол. Кажется, совы начинают меня ненавидеть. Я их измучил. Я измучил всех. А ты пиши мне, доктор Лорин. Я обязательно отвечу. Когда-нибудь. При встрече. Рэй 05.06.77»
Lauren Lewis: Я снова пишу тебе, Рэй, я знаю, что ты не получишь моего письма наверняка и в этот раз. Но я по-прежнему пишу, потому что не писать уже не могу. Потому что я должна надеяться, а без надежды не будет жизни. Пока дышу – надеюсь. Если не на то, что ты прочтёшь эти строки, так хотя бы на то, что когда-нибудь я вновь увижу тебя. Увижу, смогу обнять. По правде говоря, моментами я даже рада, что ты не прочтёшь их – тогда, когда перестаю плакать, вспоминая, что должна быть сильнее. Не должна бояться, должна верить, должна ждать и не писать тебе каждый день о том, чего не случилось. Живёшь, ждёшь чего-то, дышишь, надеешься. И совсем не замечаешь своего счастья, а ведь вот оно – здесь, рядом с тобой, только руку протяни, коснись ладонью, почувствуй кожей, ощути – не прикосновениями, сердцем. Обернись, открой глаза, разгляди то, чего так старательно не видишь. Услышь то, чего не слышишь, за странными метафорами, логичными объяснениями, деловитыми рассуждениями и придуманной моралью. Разреши себе чувствовать, разреши себе – настоящее, не на миг, не на мгновение, навсегда – живи своей жизнью, будь собой. Не прячься, не обманывай, себя всё равно не обманешь, и не убежишь от себя, как ты не старайся. Переживай, сходи с ума, ощущай, растворяйся в эмоциях, только – не отпускай. Не отпускай, если не хочешь пожалеть о том, что в самые важные моменты своей жизни ты выбираешь неправильный путь. Ты выбираешь одиночество просто потому, что боишься. И слишком поздно понимаешь, что страх потерять гораздо хуже страха неразделенных чувств или страха сделать несчастным дорогого тебе человека. Я устала от неправильных решений, Рэй. Отчего я не видела раньше, не замечала – самого главного? Но довольно, довольно жалеть о не случившемся. Мне сказали, что на календаре уже шестое мая, а за окном снова гроза. Магический мир сошёл с ума, знаешь, что странно? Мы все здесь – на пороге войны, хотя, по большому счёту война давно уже началась. Но одновременно с тем, мы все чувствуем себя одинаково. Почти. Одинаково плохо. Тревожно. Бесконечно тревожно. У меня снова ночная смена, два раненых аврора и пара подравшихся мальчишек. Откуда волшебные палочки у шестилетних детей, и куда смотрят их родители – ума не приложу. У меня остывший кофе и сигаретный дым от пациента из второй. Сигаретный дым напоминает мне о тебе, Рэй. Остывший кофе, кажется, тоже. Вчера я вспомнила о том, что у меня нет ни одной твоей колдографии, Рэй. А потом поняла, что моя память подбрасывает мне воспоминания – они ярче любых колдографий. Твои руки – на моих плечах, твои губы – на моих руках, горячая кружка в ладонях, и крошится под пальцами стеклянная пыль, и капли дождя на лице. И руки бережно складывают пергаментный лист, потому что нет ничего сейчас – ближе и роднее исписанного пергаментного листа. Он словно незримыми нитями соединяет меня с тобой, Рэй. Сколько глупостей я понаписала, правда? Правда. Я жду тебя, Рэй. Я очень жду тебя. Возвращайся? И береги себя. Доктор Лорин. 06.05.77. Лорин опустила письмо в карман и потушила свечу на столе. Она отправит, непременно его отправит. Сразу, как только закончится эта безумная ночь. Нужно только отыскать другую сову, ведь прежняя снова вернулась обратно. - Есть новости из Хогвартса? Это Генри, стажёр. Он очень любит задавать вопросы и угощать кофе доктора Льюис. Доктор Льюис пожимает плечами и молча уходит из кабинета. Она не любит отвечать на риторические вопросы и пить кофе, который давно остыл.
Raymond de Vries: «Как же голова болит, доктор Лорин. Ты даже представить себе не можешь, а лучше не представляй. Я знаю, сейчас тебя окружает слишком много боли, не хочу прибавлять к ней еще и свою проклятую мигрень. Но ты не переживай. Со мной все в порядке. Совы больше не набрасываются, они научились меня игнорировать; и та сипуха, которая, кажется, вчера собиралась заклевать до смерти, сегодня просто отворачивается, нахохлившись, прячется в самом темном углу. Я ей, видимо, надоел. Я и себе надоел, доктор Лорин. Ты не знаешь (счастье!), какого это жить запертым в стенах самого безопасного места Великобритании, которое вдруг превратилось в самое настоящее чистилище. Туман проел нас насквозь. Наверное, тебе не понравится, но я стал больше курить. Теперь я курю постоянно. Я никогда не считал дым сигарет приятным и уж конечно никогда не считал его живым. Теперь считаю животворящим. Нет, доктор Лорин, я не буду говорить, каково мне без тебя. Честно? Я вообще не знаю, что сказать. У меня кончились слова. Остался только пергамент и мысли. Но мысли почему-то не хотят складываться в строки. Должно быть, они стали чересчур материальными… Мне начали сниться кошмары. Мне никогда не снились кошмары, потому что я никогда не спал. И вот снятся. Правда, большей частью наяву. А еще я полюбил смотреть в окно. Я хочу увидеть май, доктор Лорин. Мне хочется увидеть весну. Понимаешь, у наc с тобой никогда не было общей весны. Зимы, впрочем, тоже. Была осень. Прошлая. Та самая, помнишь? Я часто вспоминаю. Вспоминаю, как ты ушла в дождь, а я остался в гостиной. На целых минуты две. Потом я вышел вслед за тобой. Было мокро и холодно. По-моему, сгущался туман, и я, стоя на пороге, долго пытался выискать среди улиц, домов и фонарей твой силуэт. Не нашел. Он тоже тогда, должно быть, растворился в тумане. Нынешний туман мне чем-то напоминает тот осенний. С единственным отличием – сколько бы я не пытался вглядываться, в этом тумане твой силуэт точно не появится. И это прекрасно. Прекрасно, поскольку ты никогда не должна узнать, что такое смотреть в туман и не видеть ничего, кроме тумана. Он между прочим совсем не липкий, не холодный и даже не промозглый. Он какой-то тошнотворно нереальный, совершенно не похож на нашу с тобой осеннюю дымку. Да что же я такое пишу в самом деле? Не читай это письмо, доктор Лорин, пожалуйста, не читай. Похоже, я окончательно разучился писать письма. С недавних пор мне проще молчать. Даже мысленно. Я чувствую вину, доктор Лорин. Я виноват перед тобой. Я обещал писать, обещал быть рядом, я обещал прекратить себе обещать и снова обещаю. Глупо, верно? Глупо надеяться, будто обещания могут быть сдержанны. Будто кому-то там наверху есть до нас дело. Будто в чем-то здесь внизу есть смысл. А, впрочем, забудь, доктор Лорин. Я хочу сказать тебе только три слова. Я люблю тебя, доктор Лорин. И это единственное, в чем не приходится сомневаться. Рэй 05.07.77» Раймонд запечатал конверт и опустил в ящик стола. Достал из пачки сигарету, закурил, выпустил облачко дыма и долго-долго пытался угадать в серой дымке силуэт доктора Лорин. Не получилось.
Lauren Lewis: - Лори, ты выглядишь так, как будто у тебя умер десятый пациент за один вечер. - Спасибо, Алан, ты всегда умел делать потрясающие комплименты. - Послушай, я серьёзно. Что, чёрт возьми, с тобой происходит?! - У меня много работы. - Много работы?! У тебя всегда много работы. Но ты никогда раньше не была такой. Не хочешь поговорить об этом? - Ал, со мной всё нормально. - Кого ты обманываешь? Я не волшебник, но я не слепой, Лорин. Что ты там прячешь? Покажи. Письмо? От кого? - Не от кого, а кому. Это по работе. Пить хочешь? Нет? Виски будешь? Рэй, мне не верит собственный брат, ты представляешь? Впрочем, правильно делает, что не верит. Потому что я его обманываю. Он спрашивает, что со мной происходит, и я тут же начинаю нести какую-то чушь о работе, о том, что всё в порядке, о том, что я просто устала, и ни слова – о тебе. Так глупо, Рэй, но мне страшно произнести мои мысли вслух, как будто от этого они могут перестать быть просто мыслями и станут материальны. Теперь страхов в них ещё больше, чем раньше. Боже, я ведь почти ничего и никогда не боялась. Я не боялась говорить матери двоих маленьких детей, что ей осталось жить максимум полгода, я не боялась обращаться за помощью к маггловской медицине вопреки всем нормам и правилам, если был хоть один шанс спасти человека, я не боялась потерять работу или доверие. А теперь я только и делаю, что боюсь. Боюсь – за тебя, боюсь потерять тебя, боюсь остаться без тепла твоих рук, без твоих улыбок. Боюсь, что нужна тебе тогда, когда у меня нет никакой возможности быть с тобой рядом, боюсь не успеть вовремя придти на помощь, боюсь того, что ты страдаешь – где-то там, далеко, куда не добраться. Не коснуться, не увидеть, не услышать. Твоя подруга – ужасная трусиха, Рэй. Нельзя бояться стольких вещей одновременно. Я говорила тебе о том, какой ты необыкновенный, Рэй? Почему, чёрт возьми, я не говорила тебе этого? В тебе столько силы, столько мудрости, столько понимания. Не каждый умеет понимать без слов, а ты умеешь. Достаточно взять тебя за руку. Помнишь, я назвала тебя дураком, тогда? А ведь дураком был не ты, это я была дурочкой. Но я не жалею, и знаешь, почему? Потому что тогда наверняка я осталась бы без твоих объятий на тот вечер. А теперь я вообще не понимаю, как жила без них раньше. А сентябрьское утро помнишь, Рэй? Суету вокзала, платформу девять и три четверти, твоих будущих учеников, счастливых и не очень. Кто-то прощался с родителями, кто-то встречался с друзьями, а я держала тебя за руку и думала о том, о чём запрещала себе думать. А потом ещё долго смотрела вслед уходящему Хогвартс-Экспрессу, даже тогда, когда поезд скрылся из вида. Тогда я впервые поняла, что расставаться с тобой гораздо сложнее, чем признаться себе в том, что мне просто хочется быть с тобой рядом. Я пишу тебе каждый день, наверное, я давно уже сошла с ума. Потому что разумом я понимаю, что ты не получишь ни единого моего письма, ни строчки. Может быть, ты тоже пробовал писать мне? Сегодня Алан узнал, что я больше не ночую дома, пришлось пригласить его к себе, чтобы снять всяческие подозрения. Иначе в скором времени я превращусь в очередную его пациентку с диагнозом затянувшейся депрессии. Теперь он спит в гостиной, а я встречаю рассвет возле окна с пергаментным листом в руках и мыслями о тебе. За окном дождь и туман. В Лондоне вечно туманы, что за весна такая. Я не знаю, что со мной происходит, Рэй. Я не понимаю, когда ты успел стать для меня кем-то большим, чем просто лучшим другом. Но теперь мне всё равно, как это называется, теперь я знаю одно. Я люблю тебя, Рэй. И молюсь за тебя, каждое мгновение своей жизни, которая вдруг стала такой бессмысленной – без тебя. Будь, Рэй. Просто будь. Хоть где-нибудь. Лорин. Твоя… твоя доктор Лорин. 07.05.77. - Лори? Который час? - Пять тридцать пять утра, Ал. Спи. Через полчаса мне на работу, ключ я оставлю на столе. - Ты сама спала хоть немного? Впрочем, не отвечай, не люблю, когда ты врёшь. - Ты зануда. Спи давай. - Я всё расскажу отцу. - Да хоть деду. Раз уж ты всё равно проснулся, пойду кофе сделаю. Он ведь вернётся? - Кто? - Никто. Мир. И покой. Тебе без сахара как обычно? - Рано или поздно всё возвращается на круги своя. Как обычно, Лори.
Raymond de Vries: «Ничего не меняется, доктор Лорин. Все по-прежнему. Я еще жив – это главное. Ничего не меняется, доктор Лорин. Все по-прежнему. Мы живы – это главное. Ничего не меняется, доктор Лорин. Все по-прежнему. Я люблю тебя, доктор Лорин, - это главное. 05.08.77 Рэй». Раймонд закрыл глаза. Темнота скрашивает одиночество. В темноте не видно мира. Можно представить, будто бы его и нет вовсе. Ни мира, ни людей, ни одиночества, ни тебя самого. — Мистер де Вриз, разве сегодня ваша очередь дежурить по коридорам? — Нет. — Ну так идите спать, мистер де Вриз. — Не могу, профессор. — Бессонница? Обратитесь к колдомедикам. Они пропишут вам зелье. — Нет, профессор. Их зелья мне тоже не помогают. — Почему? — Я не верю в зелья. — Хм, ну так поверьте в доктора. — Однажды поверил. Больше не хочу. «Доктор Лорин, я действительно не знаю, о чем писать. Видишь ли, мое красноречие осталось где-то там – в Святом Мунго. Все силы я потратил на тот краткий визит к тебе. Теперь у меня не осталось ничего, кроме целого вороха несбыточных планов, четырех пачек сигарет и головной боли, которая, кажется, единственная из всех мировых божеств, готова откликнуться на каждый мой зов. Остальные боги почему-то глухи. Я каждый день молю их о том, чтобы они позволили моей сове вырваться за пределы Хогвартса. Одно единственное письмо, говорю я, неужели так трудно позволить одному единственному письму дойти до адресата? Ведь мир не рухнет, ничего не изменится. Просто я буду знать, что меня услышали. Но глухой мир не слышит чужих молитв. Глухой мир абсолютно равнодушен к чужим просьбам. Это логично. А еще мы, наконец, решили действовать. Мы – это профессора, авроры и все те, кто заперт ныне в школе. Завтра состоится собрание и, если повезет, мы найдем способ уничтожить тварь. Тогда барьер рухнет и я буду свободен. Первым делом я хочу увидеть тебя, взять за руку и больше никогда не отпускать. Твои ладони такие теплые, доктор Лорин. И я, кажется, понял, чем пахнут твои волосы. Ну да, я долго думал, почему не могу вспомнить этот запах – такой знакомый и в то же время такой непонятный. Твои волосы пахнут свежестью майского утра, сентябрьской росой и терпковатой горечью чайной заварки. Я слишком долго вспоминал, Лорин, потому что не умею ценить мелочи. Но сперва, прежде чем увидеть тебя, доктор Лорин, я хочу увидеть рассвет. Сегодня я не лягу спать. Эту ночь я проведу у дверей Хогвартса в ожидании рассвета. Я буду представлять, как ворота замка распахнуться и я смогу покинуть ненавистную школу. Смогу крепко обнять тебя, вдыхая осеннюю горечь терпковатой сентябрьской росы, смогу почувствовать под пальцами упругие каштановые пряди твоих волос, а потом, возможно, мягкую податливость губ. Пожелай мне увидеть солнце, доктор Лорин. Пожелай мне увидеть солнце в твоих волосах. Они так весело отливают золотом. Пожелай мне удачи, доктор Лорин. Впрочем, не желай. Я люблю тебя – это главное. 05.09.77 Твой Рэй».
Lauren Lewis: - он что, чокнутый? - что чокнутый, что влюбленный – это для медицины это одно и то же. © Моя любовь к тебе - застывший маятник: Не покачнуть весы, не изменить оси - Я отмолю тебя у самых черных сил. ...Вдоль линии огней несется в ночь такси... © Вот и наступил рассвет, Рэй. Свою смену я только что отработала, а на календаре уже десятое мая. Как будто мы с тобой расстались целую вечность назад. Сейчас я допью свой чай, вытру слёзы и пойду на второй этаж. В отделение ранений от живых существ. Им не хватает рук, сюда теперь привозят и магглов – тоже. Потому что магглов с укусами оборотней страшно отправлять – в их больницы. Наверное, надо было выпить кофе, но кофе страшно надоел мне, Рэй. Он такой же горький, как моя жизнь. Зато чай – он тёплый, такой же тёплый, как твои ладони. Я чувствую, что день сегодня будет жарким. В Лондоне снова дождь. Но на рассвете – тихо и прохладно. Мне сказали. Потому что сама я не знаю, как там, Рэй. Мне всё равно. Я вижу только больничные коридоры, лица пациентов и ворох исписанных карт. А мне хочется увидеть твои глаза. Больше всего на свете, Рэй. Твою улыбку. Мне хочется просто обнять тебя, и больше ничего не нужно. Коснуться ладонью твоего лица, губами – твои губ. Я больна, Рэй. Ты – моё единственное лекарство. Кажется, я больше не могу писать тебе. И не писать – не могу тоже. Прости меня. Прости. Прости меня, Рэй. Я, правда, не могу больше. Разве это перо, этот пергамент, эти строчки смогут передать в словах то, что я чувствую? У меня больше не осталось слов, Рэй. Мои слова – это газетные статьи, диагнозы и назначения в больничных картах. А меня в них – нет. Ничего, что было бы цельным, правильным, глубоким. У меня только и есть, что – мои руки, которые не могут ничего рассказать тебе теперь, когда ты далеко. Но обязательно расскажут, когда ты вернёшься. Ты ведь вернёшься, Рэй? Зачем вообще мне этот мир без тебя? Возвращайся, потому что я больше не смогу жить – без тебя. Возвращайся, и я расскажу тебе о том, что для кого-то ты можешь быть целым миром. Возвращайся, и я поеду с тобой, куда захочешь, хоть на край света. Потому что я по-прежнему люблю тебя. Ясного рассвета, Рэй. Ясного рассвета, самый любимый мой человек. Твоя доктор Лорин. 10.05.77. - Доктор Льюис? Раз уж вы здесь – зайдёте с утра к Резерфорд? - Да, хорошо. Что-то ещё? - Если не сложно – возьмите пациентов во второй и пятой. - Конечно. Новостей из Хогвартса по-прежнему нет? - Нет, доктор. Но вы подождите. Подождите ещё немного. Не может же это безумие продолжаться целую вечность. - Даже дождь не может идти вечно. Я дождусь. Я обязательно дождусь. Это единственное, что мне теперь остаётся. P.S. Ты только прости меня. Прости за то, что меня нет с тобой рядом. Возвращайся, Рэй, - и я навсегда останусь с тобой, если позволишь. Обещаю. just a touch of yours and I fly
полная версия страницы