Форум » Архив «Lumiere-77» » Night Shift » Ответить

Night Shift

Lauren Lewis: # Дата: ночь с 1 на 2 мая 1977 года. # Место: Сент-Мунго, Лондон. # Участники: Lauren Lewis & Raymond de Vries. # События: доктор Льюис нервничает. А нервничать на работе особенно вредно.

Ответов - 20

Lauren Lewis: - Доктор Льюис. Спуститесь вниз, там нужна ваша подпись. Один из них был вашим пациентом. - Одну минуту. Где, говорите, они погибли? - Будете смеяться. В Хогвартсе. - Где?! - Вы что, не слышали последних новостей? А, только что заступили на дежурство. Там у них проходил какой-то экзамен, а потом был взрыв, представляете, рухнула стена в классе, приемная комиссия погибла. Кто-то из преподавателей серьёзно пострадал. И дети... - Кто? Кто из преподавателей? - Ах, да! Самое интересное, Льюис! Хогсмид. Давно деревенька не видела такого погрома. Пожиратели Смерти сожгли половину… эй! Доктор, постойте, куда же вы?! Строчки неровные, клочок пергамента – первый, попавшийся под руку. Она всегда писала – Рэй, а подписывалась по служебной привычке – просто Льюис. Вот только ответа нет уже пять с половиной часов. Сколько это? Много, мало? Чертовски много. Стрелки лениво переползли полуночный рубеж, Лорин считала минуты до окончания смены. А минут впереди было ещё предостаточно. Работы тоже. Самое отвратительное, что половина всей предстоящей работы в последнюю очередь касалась заботы о больных. Поэтому, когда Льюис поднялась на четвёртый этаж с огромной стопкой медицинских карт в руках, то весь её вид говорил о том, что меньше всего на свете она сейчас желает заполнять все эти карты. Хотя в другое время сделала бы это если не с удовольствием, то, по крайней мере, с минимальной долей интереса. Лорин старалась извлекать пользу из любого, казалось бы, даже самого бессмысленного занятия. Пять с половиной часов. Де Вриз, у тебя что, кончились чернила? Или у почтовых сов случилась эпидемия какой-нибудь неведомой болезни? Или, может быть, ты не нашёл пары минут для того, чтобы черкнуть несколько строк в ответ? Уж лучше б ты их не нашёл. Чем не смог написать, потому что с тобой что-нибудь случилось. Ей-богу, стоило писать не тебе, а Помфри, она бы наверняка ответила сразу же. Ох, где же ты, старый добрый безопасный Хогвартс. Пять с половиной. О, уже шесть. - Доктор Льюис! - Я иду, сестра. Уже иду. - Правильно. Идите. Идите и выпейте хотя бы кофе.

Raymond de Vries: Не пиши мне, Лорин. Никогда не пиши. Ты же знаешь, никогда не пиши мне. Ох, ну конечно, конечно, ты ничего не знаешь. Совсем ничего не знаешь. Я ведь ничего тебе не сказал. И, наверное, не скажу. Никогда, Лорин. Де Вриз бережно сложил письмо... нет, скорее записку... и опустил в карман. По пути он прочитает его еще раз. Прочитает трижды, пытаясь вникнуть в смысл такого незнакомого, такого чужого и непривычного «Рэй», написанного таким знакомым и таким родным почерком, прочитает в четвертый раз, нервно улыбнется, а потом перешагнет через маленький скомканный клочок пергамента. Рукописи, конечно, не горят, но рукописи тонут. Де Вриз мечтал о дожде. Пусть пойдет ливень, пусть мостовые Лондона дрожат под упругой тяжестью майских капель, пусть вода растворит чернила, пусть пергамент истончится, размякнет, пусть исчезнет совсем. Пусть исчезнет, потому что… Никогда не пиши мне, Лорин. Кто-то из мудрых однажды сказал «внешнее всегда соответствует внутреннему, только нужно быть повнимательнее». Де Вриз не знал автора этих строк, но со смыслом готов был поспорить. Внешнее далеко не всегда соответствует внутреннему, иначе ему, Раймонду де Вризу, непременно стоило бы родиться каким-нибудь угрюмого вида троллем и во избежание неприятных эксцессов всю жизнь носить железную маску. Разумеется, де Вриз не считался уродом, просто его внутренности, в общем-то, по-человечески красные и вязкие, совсем не соответствовали отражению в зеркале. Тут стоит сделать маленькое отступление и уточнить. Нет, профессор не полагал эстетически оправданным жестом ходить с кишками наружу, просто ему казалось, что сероглазыми блондинами должны рождаться Сероглазые Блондины, а не бывшие министерские чиновники средней руки с неопределенным будущим и туманным прошлым. Раймонд скептически оглядел себя и нахмурился. А, впрочем, нет, брюнетом он смотрелся бы куда ужаснее. Собственно, редко кому сантиметровый слой сажи на волосах и примерно такой же на лице способен придать обаяния, но вот лишать Рэя последних признаков человечности этой саже было совсем необязательно. По возвращению из Хогсмида де Вриз обнаружил, что все острее и острее начинает ассоциировать себя с неким тойфелем, не далее как минуту назад выскочившим из печной трубы и теперь готовым растерзать весь мир за кусок мыла и соду. С другой стороны отделался профессор легко, раны его носили исключительно материальный характер – левый рукав мантии прогорел насквозь да волосы на затылке чуть-чуть обуглились. Другим повезло меньше. Он лично видел тяжело пострадавших и сам стал свидетелем смерти одного из местных жителей, погребенного под обломками собственного дома. Однако мрачные мысли де Вриз от себя гнал, поскольку все те, кого он взялся охранять в этот день – студенты – вернулись в школу целыми и невредимыми, поэтому оставив учеников на попечение госпожи Помфри, Раймонд сперва порывался заглянуть к директору, затем, обнаружив, что директор занят беседой с аврорами, вернулся в собственный кабинет, а из кабинета, наконец-то, догадался заглянуть в спальню. Умыться и переодеться. И вот уже там… уже там он увидел сову и… «Никогда не пиши мне, Лорин, - думал де Вриз шагая по ярко освещенным коридорам Святого Мунго. – Никогда не пиши мне Лорин, потому что я боюсь – на мое письмо ты не захочешь ответить». Стоило узнать в ровных строчках знакомый почерк доктора Лорин Льюис, как де Вриз тотчас же покинул Хогвартс и на полпути к Хогсмиду, как раз там, где барьер больше не мешал аппарации, аппарировал. Он не хотел заставлять доктора Лорин ждать, не хотел заставлять беспокоиться… Временами он вообще надеялся, что однажды она попросту о нем забудет и ему не придется каждый раз в ее присутствии не говорить о том, что так хочется высказать, но высказать нельзя. Лорин де Вриз увидел издалека. Сорвался на бег и, от непривычки глубоко дыша, хрипловатым, сорванным голосом крикнул: — Лорин! — смутился и уже тихо добавил. — Я получил твое письмо. Со мной все в порядке. Раймонд вытащил из кармана бережно сложенный пергаментный листок и зажал в пальцах. Нет. Он его не выбросит. Никогда.

Lauren Lewis: - Не люблю я здешнего кофе, Кэти. – Льюис мягко улыбнулась в ответ на заботу сестры. – Зайдите во вторую, там девочку пора перевязать. А мне нужно заполнить карты, иначе я до следующей ночи отсюда никуда не уйду. По правде говоря, насчёт кофе Лорин немного лукавила. Она не была в восторге от того дешевого напитка, что подавался в кафетерии наверху, но если приготовить его самой, то можно даже радоваться тем моментам, когда удаётся выпить его на работе. - Уилкс днём притащил целую коробку пирожных. Ещё остались. - Спасибо, я не хочу. Кэтрин пожала плечами, спустя мгновение её каблучки уже застучали по кафельному полу, а Лорин, недолго думая, направилась в кабинет, где по обыкновению проводили свободные минуты колдомедики, дежурившие на этаже. А потом… да что потом, она сразу увидела его. Так спешащего к ней по коридору. Сердце забилось часто-часто. Что-то случилось. Что-то точно случилось. Со мной всё в порядке. – Сказал он, и она, выдохнув, наконец, улыбнулась. Только пальцы всё ещё стискивали стопку несчастных папок так крепко, что вздумай кто-нибудь их разжать – не сразу вышло бы. Лорин всегда улыбалась, когда видела его. Вот и сегодня. Сейчас. Шесть часов. - Рэй. Ну, наконец-то. Я уже боялась не дождаться. – В её голосе столько волнения. Ты не поверишь мне, наверное, но я теперь всё время боюсь за тебя, Рэй. Вот уже май наступил, а значит, конец учебного года как никогда близок. Я не хотела бы верить в проклятия, но с фактами сложно спорить. Можно не верить в то, что человек болен, но симптомы – налицо, ничего не попишешь. Так и здесь. Я не хочу верить, но всё это сбывается, понимаешь? Зачем ты согласился, зачем? Чтобы спустя год я вздрагивала при каждом упоминании Хогвартса? Не упал ли потолок на голову очередному безумцу, решившемуся испытать проклятие учителя ЗоТИ? Мне страшно, веришь? Не поверишь, наверное. Кто угодно, Рэй. Только не ты. Самый дорогой мой человек. - Что случилось? Что у вас там происходит? Я ведь говорила тебе, что этой весной непременно что-нибудь случится. А сегодня все эти пациенты… из Хогсмида… постой. Почему ты не ответил мне? Я так ждала твоего письма. Ты… точно в порядке? Обеспокоенный взгляд серых глаз внимательно изучал лицо профессора ЗоТИ.


Raymond de Vries: Ни в коем случае не доверяйте людям, от которых пахнет кофе. Кофе – напиток королей и одиночек, но поскольку популяция королей строго контролируется даже на территории Британских островов, велик шанс нарваться на одиночку. И все же не скупитесь потратить пару лишних минут, проверяя своего новообретенного знакомого на предмет наличия странных родинок в форме короны. Чем черт не шутит. Раймонд де Вриз не шутил. Одиночкам противопоказан смех, потому что причин для смеха у одиночек ничтожно мало, а смех без причины, как известно, симптом одного очень неприятного, при том неизлечимого заболевания. Сильнейшим страхом Раймонда де Вриза был страх выставить себя идиотом в глазах общественности, особенно когда эта общественность состояла из общества давней подруги, знавшей де Вриза, пожалуй, лучше и теснее, чем сам де Вриз, знал себя или мог узнать. А еще от доктора Лорин пахло кофе… Де Вриз извиняющее и как-то робко улыбнулся. Ему нравилось называть Лорин Льюис доктором Лорин, не доктором Льюис, не просто Лорин, именно Доктором Льюис. По фамилии ее называли коллеги, по имени друзья, Раймонду же хотелось быть больше чем просто коллега, кем он никогда не был и не мог быть, и, конечно, больше, чем просто другом, кем он был, но отчаянно не хотел оставаться. Рэй и сам не понимал, что мешает ему просто обнять Лорин и сказать всего пару самых обыкновенных слов. Слов, способных самую обыкновенную жизнь превратить в нечто совершенно необыкновенное, бесконечно приятное, в нечто… О чем де Вриз не имел ни малейшего понятия. В свои сорок лет он так никогда не был женат, и не жалел. Никогда не жалел, кроме встреч с доктором Лорин. Таких редких. Удивительно редких, но невообразимо чудесных встреч. И она обо мне беспокоиться… Невероятно. Сам де Вриз о себе не беспокоился. Все ужасы этой не в меру предсказуемой жизни его нисколько не пугали. Люди смертны, это их главное свойство. Глупо бояться неизбежного. Но его можно постараться оттянуть. — Да, я в полном порядке, доктор Лорин, — уже бодро произнес де Вриз. — Попрактиковаться в чарах на моей скромной персоне тебе не удастся. Не сегодня, по крайней мере, — уголки губ профессора было дернулись вверх, но он не улыбнулся. — В Хогвартсе произошел несчастный случай. На экзамене по зельям. Меня в это время не было в школе. Да, и на Хогсмид напали Пожиратели. По счастью никто из студентов сильно не пострадал… Собственно, больше я ничего не могу сказать. Я ничего не знаю. Сам только что вернулся из Хогсмида. Пробыл в Хогвартсе не дольше двадцати минут. Ну, а как ты? В теперешнем мире несчастные случаи происходят повсюду. Если Пожиратели напали на Хогсмид, стены госпиталя их не остановят… Де Вриз закусил губу. Нет, думать о несчастьях он не имеет права. С доктором Лорин ничего не случится, потому что не может случиться. Он верил. Он просто в это верил.

Lauren Lewis: - Со мной? – Переспросила Лорин так, словно вообще не понимала, причём тут она, если она не рвалась в Хогвартс учить детей Защите от Тёмных Искусств. – Как обычно. Да что со мной сделается, Рэй. С ней ведь ничего не делается вот уже десять лет подряд. Один день похож на другой, только люди каждый день разные. Сотни, тысячи людей перед глазами за все эти годы. Она не помнит их лиц, зато ладони помнят их руки. Она и имён их не помнит, но помнит их тепло. Что может вообще случиться с ней, Лорин Льюис, обыкновенным доктором обыкновенного госпиталя для волшебников? Нет, абсолютно ничего. - А ты мне сегодня снился. – Зачем-то вдруг сказала Лорин, заглядывая в его глаза. – Не выйдет с заклинаниями? Жаль. Идём, тогда я дам тебе волшебного лекарства. Она улыбнулась и, качнув головой, показала Раймонду на ближайшую дверь. Ты вообще часто теперь стал сниться мне. Вот только жаль одного, проснувшись, я почти ничего не помню. Совсем ничего. Правда улыбаюсь. А ещё руки у меня – совсем тёплые. Наверное, ты приходишь ко мне в счастливых снах, Рэй. Потому что, как объяснить иначе, это удивительное чувство гармонии, появляющееся вдруг тогда, когда я думаю о тебе? Дверь тихонько скрипнула, пропуская обоих в небольшой кабинет без окон, освещенный только парой догоревших почти свечей. Рабочий стол, пара кресел, и стеллажи, занимающие всё остальное пространство. Льюис не без удовольствия водрузила стопку со своими картами на один из них. - Несчастные случаи? Ты сам-то веришь в то, что это, как ты выразился, случаи? Нет, конечно. И ты снова совсем не бережёшь себя. Нет, кофе сейчас не будет. Какой кофе в два часа ночи. И Лорин тут же кинулась заваривать чай, словно напоить сейчас чаем Раймонда де Вриза было также важно, как спасти больного от чего-нибудь непоправимого. Палочка в одной руке, несколько капель из вон той бутылки в кружку, другой рукой, нет, что вы, Лорин Льюис не пьёт на работе. А кто сказал, что она собралась пить? - Когда это я отпускала тебя без лекарства? – На губах доктора снова промелькнула улыбка. Она протянула другу кружку, второй рукой перехватывая его ладонь. Вот так легче. Вот так спокойнее. У него всегда – такие тёплые руки.

Raymond de Vries: Раймонд сделал небольшой глоток и поморщился. Чай был ароматным и, должно быть, вкусным, но де Вриз не любил чай. Он пил кофе в любое время суток, в любой компании. Горький, очень крепкий. Наверное, кофейная горечь перебивала горечь повседневную. Де Вриз продолжал пить, ни о чем не думая. Из рук доктора Лорин он готов был принять любое лекарство, самое отвратительное, самое невыносимое лекарство и даже яд, ему просто хотелось в очередной раз почувствовать прохладу, или тепло ее ладоней. В этом была вся доктор Лорин. Вероятно, решись она действительно кого-нибудь отравить – не сдержится и обязательно пожмет руку будущему смертнику. Кинестетик. Живет прикосновениями. Де Вриз так не умел. Он избегал людей, а, сдается, и боялся. Боялся ненароком задеть кого-то в толпе, слишком долго продержать чьи-то чужие пальцы в собственных, потому что прикосновения сковывают. Прикосновения обручают крепче торжественных клятв. Клятвы со временем меняются. У каждой религии своя неповторимая, особенная клятва, а вот за руки все держаться одинаково, хотя руки у всех совершенно разные. Руки Лорин де Вриз, пожалуй, назвал бы сочувствующими. Да, именно сочувствующими. Нет ничего особенного в сочувствующих взглядах, в сочувствующих улыбках, жестах, интонациях – все это донельзя буднично, рутинно, и лишь немногие умеют сопереживать прикосновением. Руки доктора Лорин умели. Ей не нужна была волшебная палочка, чтобы исцелить пациента. Достаточно одного крохотного прикосновения. «Мерлин, я сойду с ума», - подумал де Вриз, но не позволил пальцам доктора выскользнуть. Его бы воля – он бы их не выпускал. Никогда. — Я не верю в несчастные случаи, — кружка слегка подрагивала, Раймонд пил. — Несчастные случаи – это хорошо организованные закономерности и опыт подсказывает мне: хорошо организованным закономерностям подвластны даже самые обыкновенные доктора, доктор Лорин. Вы лечите тех, кого другие пытаются убить и тем самым… собственноручно относите себя к категории мишени. Убийцы не выносят вмешательств в их планы. А ты слишком хорошо выполняешь работу, доктор Лорин. И должна быть осторожней. Со мной же… да ничего со мной не случится. Возможно, после сегодняшнего инцидента Хогвартс уже не выглядит таким безопасным местом, но он по-прежнему хорошо охраняется. Тем более туда прибыли авроры. За меня нечего беспокоиться. Подумай о себе. — Теперь в тоне Рэя сквозила деловая наигранная серьезность. — Скажи мне, доктор, которая это ночная смена, допустим, за… последнюю неделю? Не первая ведь. Меня нельзя обмануть, иначе я приснюсь тебе в кошмаре... Рэй опустил чашку на стол. Лекарство действительно оказалось волшебным. Де Вризу стало необычайно тепло. И это отнюдь не заслуга чая.

Lauren Lewis: Пока де Вриз пил чай, Лорин так и не выпускала его руки из своей. Переплести его пальцы со своими, и просто стоять рядом, она никогда не позволяла себе большего. Какой бы близкой не была дружба, надо же отдавать себе отчёт в том, что не каждый любит, когда кто-то вторгается в его личное пространство слишком близко. Даже друзья. А если у тебя такой своеобразный способ общаться – прикосновениями, то это твои проблемы, а не чьи-то ещё. Ты прекрасно умеешь и словами, для кого-то и они важны. И только совсем иногда, когда что-то накатывало вдруг, когда её накрывали приступы совершенно необъяснимой какой-то нежности – она позволяла себе дружеские поцелуи в щёку на прощание. И никогда и ничего – больше. Рэй де Вриз боялся чужих прикосновений. Она этого не знала наверняка, просто – чувствовала. Пальцы чувствовали. Стоит ли говорить, что Лорин Льюис уважала право окружающих на абсолютно другое восприятие мира? - А я всех лечу, ты же знаешь. И тех, кто пытается убить – тоже. На них же не висят ярлыки с надписью «убийца». И если люди приходят сюда, то моя обязанность помогать им, а не разбираться, кто прав, кто виноват. Мы лечим убийц, а потом Визенгамот выносит им приговоры. У них своя работа, а у нас – своя. Иногда это очень больно. Но кому какое дело, когда этими же руками, которыми ты помогала убийцам, ты идёшь лечить их жертв, если те, дай Бог, остаются в живых. Потом идёшь улыбаться их родственникам, уверяя тех, что всё будет хорошо. Не срываться на крик, когда эти же самые родственники обвиняют тебя в предательстве. Лорин всегда знала, на что шла, поэтому никогда не жаловалась. - Не будь таким упрямым, Рэй. В конце концов, из нас двоих не я работаю на проклятом месте. И если кому-то из нас двоих стоит подумать о том, чтобы поберечь себя, то в первую очередь – тебе, а не мне. Профессор поставил кружку на стол, и теперь Льюис взяла обе его руки в свои ладони. Ей ведь и говорить так легче было. - За последнюю неделю? А какой сегодня день недели вообще? – Она пожала плечами и улыбнулась. – Я не помню. В кошмарах? Снись. Я буду рада тебя видеть.

Raymond de Vries: Как бы хотелось в ряд да поровну Надежд, желания, цианида и калия, А жизнь так – пустяк. Аномалия. — Эх, гляди! Там. Небо над крышей. — Ау!... — Молчит Всевышний. — Эй, господин, отойдите в сторону. Каждому по грехам. Но не всем поровну. Успешный человек успешен во всем, кроме, пожалуй, человечности. Успех и человечность редко идут рука об руку, но с удовольствием делают друг другу подножки; и правильно делают, поскольку невозможно насладиться взлетом сперва не ощутив падения. Об этом отлично знают альпинисты, чья первая заповедь гласит «радость восхождения познается в процессе подъема и очень хорошо, найдись поблизости какая-нибудь труднодоступная гора. Эверест, ну или, скажем, Олимп». А с Олимпа крайне легко сверзиться, потому что боги не любят конкуренции. Зато чрезвычайно азартны – им нравится играть в русскую рулетку. Правда, заряженный револьвер они, как правило, приставляют не к собственному виску – боги мудры, в качестве подопытного материала боги используют людей. И этим людям остается только посочувствовать. На Раймонда де Вриза не поставил бы даже самый везучий бог. В жизни де Вризу не везло. Не везло и все тут. Его жизнь была слишком скучной для везения, впрочем, для невезения тоже. Проще и точнее всего эту жизнь характеризует слово «статичность». Вязкая, непрошибаемая статичность, от которой министерский чиновник де Вриз однажды устал и превратился в профессора де Вриза. Иногда полезно менять шило на мыло, особенно когда в комплект к мылу входит веревка. Рэй не верил в проклятия, но верил в статистику. Да вот только поздно ему срываться с насиженного преподавательского места, поздно бежать на край света, наивно полагая обмануть рок. Глупо играть в прятки со Смертью. Она вездесуща. Раймонд крепко сжал пальцы доктора Лорин. Страшно не хотелось обсуждать с ней такие мерзкие вещи, как проклятия. Не сегодня, не сейчас. — Давай не будем говорить о проклятиях, доктор Лорин? — Рэй слабенько улыбнулся в надежде, что руки все скажут вместо слов. Его пальцы были горячими и всеми силами пытались передать свое тепло Лорин. — Давай вообще не будем говорить о смертях. И о работе, иначе мне придется сказать, что проклятие, должно быть, тоже выполняет свою работу, но я не собираюсь облегчать ему задачу. Со мной ничего не случится. Я уверен. Может лучше обсудим… — Рэй задумался. — Когда у тебя был последний отпуск? У тебе вообще когда-нибудь был отпуск? Что делаешь летом? Если я предложу куда-нибудь съездить. Вместе. Согласишься? Помнится, София Резерфорд некогда предлагала мне съездить в Швейцарию. Хочешь? Там потрясающий горный пейзаж… Раймонд понимал: он несет полную чушь. И не мог остановиться. Де Вризу нравилось строить планы, которым так трудно, почти невозможно сбыться. Но, чувствуя близость доктора Лорин, Рэю хотелось мечтать. Хотя бы о Швейцарии с ее горными пейзажами. С этими высоченными горами, с которых так легко упасть. Рэй боялся высоты… — Что скажешь? Соглашайся, и я лично прогоню от тебя все кошмары мира. Уж пусть лучше они терзают меня.

Lauren Lewis: - Не будем. – Лорин тут же согласилась, снова улыбнувшись. Ему было так легко улыбаться. Ему так хотелось улыбаться. Особенно когда он предлагает хотя бы сейчас не говорить о работе, смертях и проклятиях. А ещё ему хотелось верить. Особенно, если он убеждал её в том, что с ним ничего случится, в том, что не о чем беспокоиться. Как же ей хотелось верить. И эти его тёплые руки. Руки сильного, уверенного человека, руки, которые поддержат и не предадут. Руки, которые невозможно позабыть. - Отпуск? – Доктор Льюис удивилась неожиданному вопросу. – Не знаю, я как-то никогда не думала… об отпуске. В самом деле, ну зачем он ей? Ну, на что ей потратить свой отпуск, если через день от скуки она снова сядет за очередную статью? А потом за следующую. И вот она, здравствуй работа. Можно было, конечно, провести отпуск у родителей, хотя это тоже вряд ли. Они тоже все в работе. И Алан работал. Мерлин, когда люди вообще успевают отдыхать, и что они в этих самых отпусках делают? Лорин вдруг неожиданно осознала, что понятия не имеет о нормальных человеческих отпусках. Поэтому вопрос Раймонда привёл её примерно в такое же замешательство, как попытки вспомнить, какой сегодня день недели. Все дни слились в один сплошной и долгий день, где работа чередуется со сном. И если о днях неделях она, хоть и с трудом, но вспоминала, благодаря тому, что в больничных картах принято ставить числа, то, что такое отпуск, вообще плохо себе представляла. - София? Звала в Швейцарию? И почему ты не поехал? Льюис качнула головой, тряхнув каштановыми локонами, которые при свете свечей теперь отливали золотом, и тихонько рассмеялась. Потому что представить Раймонда де Вриза в отпуске ей было также сложно, как представить в отпуске Лорин Льюис. Фантастика. А потом она вдруг поняла, что он только что позвал её провести с ним отпуск. И – как позвал… Она предпочитала горам море, никогда не была в Швейцарии, но почему-то сейчас это не имело ровным счётом никакого значения. Рэй де Вриз захотел провести с ней отпуск! А с ним почему-то было не так важно – где. Хоть на море, хоть в горах, хоть в джунглях Амазонки. Всё равно сейчас это всё походило на какую-то совсем уж далёкую несбыточную мечту. Какие джунгли, какой отпуск? У неё же целый этаж больных, а в Британии разгорается война. Стоп, Льюис. Не говорить о смертях и работе. А ещё лучше не думать. Ну, мечтать же не вредно, да? Попробуй научиться. Ты же хочешь. - Ты правда хочешь провести со мной отпуск? И надеешься, что сможешь вытерпеть меня рядом с собой больше двух дней подряд? – Её глаза смеялись. А её руки почему-то ещё крепче сжали его пальцы. – Ты рискуешь. Потому что я уже готова согласиться на это безумие. Да ведь ты, оказывается, романтик, Рэй.

Raymond de Vries: — Об отпуске не нужно думать, — голос де Вриза приобрел знакомый всем студентам Хогвартса тошнотворно менторский тон. — Чем дольше думаешь – тем больше сомневаешься. И вот снова обнаруживаешь себя сидящим за столом с ужасом осознавая, что твоя чернильница абсолютно пуста, а у тебя пятнадцать недописанных отчетов. Об отпусках не думают, доктор Лорин, в отпуска положено ездить. Именно поэтому я не поехал в Швейцарию. Я думал. Природа наградила де Вриза потрясающим даром излагать прописные истины, но научить вчитываться в эти истины почему-то забыла. Де Вриз умел с неподражаемым мастерством говорить подчиненным «мистер D, вы устали, вам необходимо отправиться в отпуск, иначе я лишу вас премии», он умел принуждать к отдыху других, а вот принудить себя категорически не получалось. Да и говоря по чести, Рэй скорее представил бы себя лежащим в гробу, чем на песчаном пляже какого-нибудь средиземноморья в обнимку с загорелыми красавицами. А, может быть, дело было именно в загорелых красавицах. Ни одну из них он не хотел видеть рядом с собой, сколь бы красивой не была эта красавица. Конечно, в жизни де Вриза были женщины, самые разные женщины, даже к собственной коллеге профессору фон Нойманн Раймонд порою испытывал что-то постыдно инстинктивное, но то, разумеется, обман, иллюзия. Ко всем женщинам мира де Вриз относился одинаково равнодушно, потому что ни у одной из этих женщин каштановые волосы не отливали таким потрясающим золотом и ни одну из этих женщин нельзя было назвать ласковым «доктор Лорин». Ну, если только в горячечном бреду. — Да, я слишком долго думал, — повторил де Вриз, нежно, теперь уже нежно сжимая руку Лорин. — Но это не все. У меня была и вторая причина – никто не ездит в отпуска по одиночке. Только идиоты, наверное, или законченные мизантропы, а я, надеюсь, не отношусь ни к первым, ни ко вторым. Знаешь, Лорин, мне кажется, мы бы могли чудесно провести время вместе. Уверен доктор Лорин не умеет скучать. Доктор Лорин обязательно найдет себе занятие даже в далекой Швейцарии. Там люди тоже иногда болеют… Я шучу, разумеется, я шучу. Если серьезно, я действительно не сомневаюсь: вместе нам будет… не скажу весело, не скажу хорошо, скажу, — де Вриз запнулся. — Может, просто проверим? Так будет разумнее. А потом сравним, кто был прав: я или ты, полагающая, будто бы с тобой нельзя провести рядом больше двух дней. Это ложь. Иногда я думаю, что мы вообще идеальная пара… Раймонд резко смолк. Он сболтнул лишнего. О Мерлин, он на самом деле это сказал? — Извини. Я имел в виду «дружеская». Вечно я все порчу… И снова испортил. Впервые за долгие годы сказал правду, а чувство такое паршивое, словно бы пытался оскорбить. До чего странен этот мир. Мир, где высказав, наконец, правду начинаешь чувствовать себя идиотом. Раймонд нервно улыбнулся и хотел было высвободить руку из цепких объятий ладоней Лорин, но не смог. Просто не смог.

Lauren Lewis: Мечтать – оказывается, этот так увлекательно. Стоит только попробовать однажды, потом будет сложно отказаться. Стоило только Лорин хотя бы на миг представить всё то, о чём говорил де Вриз, как в её голове возникла масса удивительно заманчивых картинок. Горные пейзажи, ослепительно-белые снежные вершины, зелёные альпийские луга, залитые солнечным светом. Вечерние прогулки, уютные ресторанчики, где подают изумительный кофе, совершенно непохожий на тот дешевый кофе из больничного кафетерия. Все эти уютные деревеньки у подножия гор, укрытые снегом, горнолыжные курорты, широкие склоны, от одного вида которых захватывает дух. Но более всего этого Лорин радовала счастливая улыбка Рэя де Вриза, который, наконец-то, выбрался отдохнуть. Почему-то в её этих мечтах он выглядел очень счастливым. И руки. Его удивительные руки можно будет не выпускать из своих ладоней на протяжении всего отпуска. Да вот хотя бы сославшись на то, что в горах обычно не жарко. Льюис улыбнулась своим мыслям, возвращаясь из грёз в реальность, где Рэй де Вриз продолжал говорить. А Лорин продолжала улыбаться, хотя совсем не была уверена в том, что летом кто-то отпустит её отдыхать. Не скажу весело, не скажу хорошо, скажу… - Интересно? – Подсказывает Лорин, заглядывая в его глаза. Тепло. Тепло, Рэй. Вот как нам будет вместе. А потом он вдруг говорит то, что доктор Льюис совсем не ожидает сейчас услышать. Говорит, смущается и, боже – извиняется! Де Вриз, ты неисправимый зануда. - Что? Пара? – Ладонь её дрогнула, едва заметно. – А, дружеская… ну, конечно. Лорин попыталась снова улыбнуться, но вышло как-то, мягко говоря, не очень. Что же тебя так задело, Лорин Льюис? Отчего ты опускаешь взгляд и не смотришь в его глаза? Оттого, что он только что сообщил тебе – очевидное? Назвал вещи своими именами? - Перестань, зачем ты извиняешься? Это же правда. У меня нет друга, ближе и дороже тебя. Кстати, об идеальных не дружеских парах. Как там поживает твоя немецкая коллега? Как её… фон Нойманн? Очередная попытка улыбнуться. Несколько более удачная, чем предыдущая. Картинки со Швейцарскими пейзажами вмиг исчезли из памяти, будто их там и не было.

Raymond de Vries: Канцелярская принадлежность. Скрепка. Вот с кем отождествлял себя Раймонд де Вриз. А канцелярские принадлежности легко заменяемы. Нет в мире ни одного незаменимого пера, нет в мире уникальных скрепок. Всю сознательную жизнь Раймонд де Вриз провел за письменным столом, волей-неволей научился перенимать повадки пергамента и помнить – когда на тебе образуется слишком много вмятин, когда гладкая поверхность становится шершавой, тебя рвут, комкают и выбрасывают в корзину. У соседа обязательно найдется чистый, свежий листок. Можно исписать его. А еще… еще канцелярским принадлежностям не положено мечтать о Швейцарии, грезить отпусками и иметь дам сердца канцелярским принадлежностям тоже не положено. Ведь – совершенно точно – у канцелярских принадлежностей нет никакого сердца, оно по определению не может болеть. В общем, скрепкам с пергаментом удивительно везет. С прямоходящим канцеляризмом ситуация несколько хуже. Канцелярские люди, к сожалению, умеют мечтать – очень редко, - но умеют, а иногда им очень легко причинить боль. Самую обыкновенную такую, физически ощутимую боль. Временами Рэй де Вриз переживал, что по его венам не текут чернила. Тогда бы жизнь казалась значительно проще и… ну, разумеется, разумеется, не была бы такой болезненной. На доктора Лорин де Вриз смотрел уже без прежнего энтузиазма. Обидно было немцу и неприятно. Он стыдился. Стыдился за собственную глупость, за косноязычие за проклятый талант говорить очевидные истины в самый неочевидный момент, и за сам стыд де Вриз стыдился. Раймонд часто стыдился, просто не все об этом знали, и еще меньшим приходилось наблюдать этот стыд воочию. К лицу профессора прилила кровь. Он чувствовал, как начинает краснеть до корней волос. Ох, как мерзко. — Профессор фон Нойманн? Наверное, Лорин обиделась. Де Вриз не совсем понимал, чем обидел доктора, но для чувств понимание абсолютно необязательно. Лорин обиделась, де Вриз почувствовал. Лорин обиделась и атаковала. Нападение – лучшая защита. И Лорин имела право защититься. — С Ирменгильд все в порядке, — де Вриз старался говорить спокойно. Он умел говорить спокойно, да только вот молчать, похоже, разучился. — Она здорова. Преподает. Больше я ничего не знаю. Не такие уж мы с ней и друзья. Рэй медленно высвободил руки. Стало до безобразия холодно. — Я тебя отвлекаю, верно? У тебя работа. Да и у меня, пожалуй, найдутся дела. Извини еще раз. И за извинения тоже извини, — де Вриз вымученно улыбнулся. — Если что, я не хотел тебя обижать. Не хотел, ничуть не хотел. Но я действительно идиот, доктор Лорин. И это не лечится.

Lauren Lewis: Зачем ты слушаешь мои слова? Не верь им, слова – пустое. Верь моим рукам, Рэй. Лорин Льюис была умной женщиной, что уж там говорить. Одаренная волшебница, талантливый колдомедик, она разбиралась в науке, журналистике, языках, да в чём только не разбиралась. Вот только когда дело доходило до человеческих отношений, Лорин порой могла вести себя как самая настоящая идиотка. Вот как сейчас примерно. Но почему, почему нельзя было не обратить внимания, промолчать?! О, Господи, Льюис, какая же ты всё-таки… Что тебе эти его подруги и коллеги, какое ты право вообще имеешь такие вопросы задавать? - Прости. – Едва слышно шепнула Лорин, опуская руки. Пальцы непроизвольно сжались в кулак, до боли впиваясь ногтями в ладони. Так тебе и надо, Льюис. Не будешь болтать глупостей. - Нет, что ты. Ты не отвлекаешь. Но если ты… у тебя дела… – Она вдруг подняла глаза на де Вриза и разом перестала улыбаться. Отчего-то показалось ей, что если он сейчас просто уйдёт – вот так, то случится что-то чудовищно неправильное. Она не могла понять или объяснить, что именно, но знала, чувствовала наверняка – оно слишком неправильно, чтобы позволить ему случиться. Настолько, что было больно от одной только мысли об этом. - Рэй. Ты меня не обидел. Она больше не подходит к нему, не берёт за руки. Наоборот, отходит на шаг назад, прислоняясь спиной к холодной стене. - Ты ведь не передумал? Насчёт отпуска, а? Так как насчёт Швейцарии? Соглашайся, Рэй, и я позабуду имена и фамилии всех Хогвартских профессоров. - Знаешь… когда я была маленькой, то всегда мечтала увидеть настоящий снег. Ведь Корнуолл – это не Шотландия, ведь в Корнуолле совсем не бывает снега. Там море… и пляжи. А когда мне было одиннадцать… в Хогвартсе так смеялись надо мной, когда я выбежала в школьный двор в жуткую метель. Это был настоящий праздник, Рэй! Хоровод снежинок над головой и сугробы по колено – под ногами. Настоящая зима. Такая удивительная. Соглашайся, Рэй, и я расскажу тебе обо всех своих детских мечтах. А если станет скучно слушать – ты можешь рассказать мне о своих. - А горы и их снежные вершины вообще казались мне чем-то далёким и неземным. Наверное, потому что в детстве я боялась великанов, которые там жили по словам моего отца. Соглашайся, Рэй, потому что сейчас я боюсь только одного – что ты просто уйдёшь и даже не обернёшься. Льюис, что ты несёшь, какие великаны? - У тебя сегодня был тяжелый день. А я тут со своей ерундой… Прости меня, Рэй.

Raymond de Vries: — Нет такого дела, которое нельзя отложить, — с фактами отношения у де Вриза складывались лучше, чем с женщинами. Грех этим не воспользоваться. — Правда, я не хотел тебя обидеть. В сорок лет становишься либо циником, либо покойником. Мне не подходят оба варианта, вот и… выживаю как могу. Легко быть циничным на публике. Легко выдавать собственную неадаптированность к жизни за повышенную степень мизантропии. В толпе вообще все дается гораздо, гораздо легче, чем наедине, тем более наедине с женщиной, которую так трудно и так не хочется отпускать и отпускать которую ты вынужден постоянно. Лицо Рэя начало бледнеть. Он успокаивался. Едва ли в мире нашлось бы с десяток человек, готовых назвать профессора де Вриза циником. Для этого профессору де Вризу не хватало одного очень важного качества, одной знаковой черты характера – Раймонд не умел ненавидеть. Хотел научиться, учился ежедневно, но получалось плохо и вместо опыта из своих уроков де Вриз извлекал только домашнее задание. Запирался в кабинете и долго, мучительно корпел над свитками. Конечно, выражаясь метафорически. В действительности нет учебника, способного научить ненавидеть. Вы или ненавидите, или нет. Де Вриз не мог и за слабость себя ненавидел. Верно, абсолютно верно: ненавидеть себя Раймонд умел первоклассно; ненавидеть себя у Раймонда получалось инстинктивно. Почти столь же просто, как дышать или передвигаться. Сейчас он тоже себя ненавидел. За неспособность посмотреть в лицо правде, за невозможность эту правду удержать. Удержать на расстоянии вытянутой руки, а, повезет, - в объятьях. — Как насчет июля? В июле я совершенно свободен. Де Вриз приблизился к доктору Лорин вплотную. «Какая она маленькая, - скользнула непрошенная мысль. – Хрупкая. А я вечно все ломаю». Осторожно, словно боясь спугнуть, прикоснулся к ее ладони, помедлил с мгновение и крепко прижал к щеке. Держал долго, вдохновенно. Ощущал кожей такие сочувствующие пальцы Лорин. Губы Раймонда подрагивали. Еще сантиметр и сочувствующие пальцы доктора Лорин так просто поцеловать... — Не забудь купить теплые вещи. В Швейцарии бывает очень холодно. Я не хочу, чтобы во время нашего отпуска доктор Лорин заболела. В отличие от тебя, у меня нет волшебных лекарств, Лори. Ни одного. Да, он хочет поехать в Швейцарию. Хочет влезть на самую высокую гору и пусть хоть трижды с нее свалиться. Зато потом де Вриз сможет сказать по праву: «Я был на Вершине». И со мной была доктор Лорин.

Lauren Lewis: Лучше будь циником, Рэй де Вриз, только не произноси при мне второго слова. Я готова слышать его от кого угодно, я сотню раз в день слышу его в этих стенах. Но только не от тебя. Умоляю – не от тебя. - Июль. Я согласна на июль. Потерпи два месяца, Лорин, и можно будет не считать минуты до редких встреч. Можно будет на несколько дней забыть о смертях, о войне, об одиночестве. Не то, чтобы одиночество сильно её тяготило, нет. У неё просто не было времени думать о том, что она одинока, не было времени жалеть себя. Только совсем иногда не хотелось возвращаться в пустую квартиру даже из расчёта – дойти до постели, упасть и проспать до следующей смены. В пустой квартире было пронзительно холодно. Что такое два месяца после всех этих лет одиночества? Ощущение неправильности происходящего вдруг вновь сменилось на тихую улыбку и ясный взгляд. Прикосновение Рэя было неожиданным, таким простым, таким нежным. Таким… нужным. Как воздух. Её ладонь касалась его щеки, и к чёрту все слова. - Вещи. Да. Только с тобой не бывает холодно, Рэй. Потому что ты и есть моё лекарство. Вглядываясь в глаза Раймонда де Вриза, Лори отчаянно боролась с желанием протянуть вторую руку и самой провести по его щеке кончиками пальцев. Почувствовать. Можно даже закрыть глаза. Можно не видеть его лица. Только чувствовать. Такой близкий, такой родной. И такой далёкий. - С тобой тепло. Всегда. – Выдохнула Лорин, всё-таки не выдерживая, касаясь тыльной стороной ладони его щеки. А потом – кончики тонких пальцев - нежно, ласково, почти невесомо. Очертить линию – от брови, по скуле, к губам. И больше ничего не имеет значение. Время, место, люди. О боги, как дрожат руки. О чём ты только думаешь, Льюис? Да ни о чём. Я вообще не думаю. Только чувствую. А ты чувствуешь, Рэй?

Raymond de Vries: — У тебя руки дрожат. У доктора Лорин не должны дрожать руки. Прикосновение на грани чувствительности. Пальцы скользящие по лицу. Всего-то по щеке. Вдоль бровей, губ… Нет, женщины решительно не подозревают какой эффект оказывают на противоположный пол их легкие, поверхностные… да слово-то какое!.. касания. Не нужно прижиматься к груди, не нужно обнимать за шею, вообще не нужно никаких объятий – достаточно просто кончиками пальцев коснуться кожи и… под кончиками этих пальцев вспыхивает надежда, разливается тяжелым теплом по телу, а потом… слишком трудно себя сдержать. Если бы они только оказались сейчас в Швейцарии. В этой далекой Швейцарии с ее горами, с ее холодом, в маленьком уютном домике, в тишине, в одиночестве… Де Вризу было трудно сконцентрироваться на одной единственной конкретной мысли. Женщины легко обращают эволюцию вспять, тысячелетний процесс усложнения форм, века преобразования духа и плоти – все насмарку после одного короткого, ничего по сути незначащего прикосновения. Нежное тепло на щеке и человек превращается в животное. Само собой, доктор Лорин ни о чем подобном не знала. Не знала, как трудно профессору сдерживаться и почему он так напрягся, почему почти не дышал и боялся сделать лишний вздох. Доктор кинестетик, живет пальцами. А де Вриз нет… Редко, очень редко чувствовал он эту приятную теплоту на лице, эту женщину, такую желанную и так близко. Запредельное, невыносимое испытание. Он перехватил ее руку, за запястье. Должно быть, чересчур сильно. Закрыл глаза. Поднес к губам. Прижал. Сильно, настойчиво, боясь отпустить, боясь потерять мгновение. Почему-то де Вриз совсем не мог уловить запах кожи Лорин. У каждого человека свой неповторимый аромат. Сотни людей могут пользоваться одним и тем же парфюмом, одним и тем же мылом, но двух одинаковых запахов вы не найдете никогда. Кажется, кожа Лорин не пахла. А если и пахла, ее запах слишком тесно переплелся с душной атмосферой Святого Мунго. Да, мы должны уехать. Отчего не сейчас? Как жаль… Как жаль. — Да ты и сама теплая, доктор Лорин. Тепло у тебя в крови. И это очень заразное тепло, доктор. Я ведь тебя не отпущу, доктор. Я же говорил тебе – никогда не пиши мне. Иначе я не смогу тебя отпустить. Никогда не смогу. — Я завидую твоим пациентам. Де Вриз не шутил. Голос прозвучал серьезно. Даже слишком. Но это была правда, и за нынешнюю правду Рэй не собирался извиняться.

Lauren Lewis: написано вот под это Наверное, всё это неправильно, невозможно, беззвучно, безнадёжно. Наверное, счастье придумали не для таких, как мы. Не для вечных одиночек. Позади, за спиной – холодная стена, а впереди – только он. И никуда не сбежать, да и сбегать куда-то хочется меньше всего на свете. А даже если Лори и захотела бы, то вряд ли бы уже смогла. Забыть обо всём, пока он здесь, рядом, так близко. Руки? Они дрожат только оттого, что слишком тяжело им сдерживаться, Рэй. Этими прикосновениями, кончиками пальцев, ими же решительно ничего невозможно сказать. Только отчаянную нежность, совсем-совсем на грани. Им бы обвить твои плечи, Рэй, моим рукам. И пальцам зарыться в волосы, и прижаться, прильнуть к твоей груди, и больше ни о чём не думать. Но отчего-то только так возможно чувствовать, что рядом с тобой – настоящее. Теплое, искреннее. И почему-то оно с тобой, здесь. А разве достойна ты чего-то настолько удивительного? Чего-то сверх обыденности и пустоты. Кинестетикам так важны прикосновения, так важно касаться кого-то, так важно ощущать кожей живое тепло на кончиках пальцев. Но ещё важнее, когда кто-то дарит свои прикосновения тебе. Вот тогда можно окончательно потерять голову. Он целовал её руку, так чувственно, так настойчиво, а она и сама на эти мгновения прикрыла глаза, только чтобы запомнить. Запомнить их, и никогда не забывать. Он называл её доктором Лорин, как никто и никогда больше, а она шептала тихонько – Рэй, потому что умела только так. - Завидуешь? – Лори как-то очень грустно улыбнулась, снова открыв глаза. И покачала головой. Нет-нет, не завидуй им, Рэй. Никогда не завидуй, прошу тебя. Пускай хранит тебя Бог от того, чтобы когда-нибудь тебе пришлось оказаться в их числе. - Глупый. – Снова улыбка и горькая нежность в серых глазах. – Я прошу тебя, Рэй. Не так уж часто я тебя прошу о чём-нибудь, правда? Просто… береги себя. А если не ради себя, то хотя бы ради меня. Чтобы никогда тебе не пришлось оказаться среди моих пациентов. Пожалуйста. Только это. Какой он всё-таки высокий. Но так просто оказалось приблизиться и почти привычно коснуться губами его щеки. Только, может быть, чуть дольше, чем обычно. А потом ещё раз… зачем-то. И ещё один поцелуй – в уголок губ. Чёрт возьми, не поцелуй… касание даже.

Raymond de Vries: Доктор Лорин, почему ты всегда доктор? Почему рядом с тобой я всегда чувствую себя пациентом? Вы ведь не пытаетесь меня излечить, доктор? Не пытайтесь, прошу не надо. Некоторым болезням противопоказано лечение. Понимаете, доктор Лорин, ради некоторых болезней только и стоит жить. У моей болезни короткое имя и твои инициалы. Я не хочу выздоравливать, Лорин. Совсем не хочу. Потому что вместе с болезнью уходят и доктора. А ты должна оставаться. Всегда должна оставаться. Рядом. И не поцелуй даже, просто губы дрогнули. Губам простительно дрожание. У губ нет долга, обязанностей и совести, губы не умеют накладывать обеты, губы не умеют запрещать, а еще губам очень трудно отказать. Особенно когда губы так близко и, думается, совсем не против оказаться чуточку ближе. Де Вриз чувствовал все и даже больше. Оказывается Раймонд де Вриз тоже умеет чувствовать, и эти чувства заставляют Раймонда де Вриз дышать глубже, дышать чаще, эти чувства заставляют сердце Раймонда де Вриза биться на износ, так болезненно замирая от краткого «Рэй», сказанного такими близкими губами. Он уже забыл о руках и совершенно не мог понять, держит ли ладонь доктора в своей, горячи ли пальцы и нужно ли их отпускать. Рэй совсем не понимал, что происходит, но не сомневался – происходящее должно происходить, иначе у него нет будущего. Лишь настоящее способно стать прошлым и лишь благодаря прошлому способно родиться будущее. Неважно насколько светлое и близкое, важно, что оно обязательно будет. Болезнь, конечно, прогрессировала. Сегодня ее симптомы оказались как никогда ярко выраженными, проходили как никогда тяжело и как никогда мучительно. В госпитале Святого Мунго постоянно кто-то страдает. В госпитале Святого Мунго разрешено испытывать боль. В госпитале Святого Мунго, рядом с доктором Лорин можно больше не притворяться. Можно забыть о здоровье и искренне надеяться на рецидив. Раймонд обнял Лорин за плечи. Он пытался ощутить запах волос доктора, но не мог. Пришлось обнять крепче. Так теплее. Кажется, ночной визит превратился в свидание. Это бывает. И с теми, кто на свидания не ходит. Раймонд не ходил… Все произошло случайно. - У меня отменное здоровье, доктор Лорин, - Рэй осторожно отстранил девушку от себя. Нужно смотреть в глаза. – А, сдается, рядом с таким добрым доктором о болезнях и проклятиях можно вообще не думать. Ты ведь всегда сможешь меня вылечить. Верно? Только не лечи, доктор Лорин. Ради твоего волшебного лекарства я готов болеть вечно.

Lauren Lewis: Мы ведь с тобой друзья, правда, Рэй? Самые близкие. Это ведь дружбой называется, или как? Если это называется дружбой, то у меня больше нет друзей. Потому что ни с кем больше не бывает так, как с тобой. Так, чтобы не было ничего важнее и дороже. Да не важно, как оно называется, главное, что оно у нас есть. Я поеду с тобой в Швейцарию, в отпуск, куда угодно, хоть на край света. Только потому, что ты позвал меня. Это так здорово, Рэй. Когда кто-то зовёт. Ждёт. Когда ты нужна кому-то. В этом мире чертовски много одиноких людей. Знаешь, сколько я видела их в этих стенах? Если я смогу, хоть изредка, хоть иногда, быть с тобой рядом, ты перестанешь чувствовать себя одиноким, Рэй? И вот Лорин уже оказалась в объятиях де Вриза, и её руки уже обвивают его шею. Так тепло. Так тепло, как никогда. И ей уже кажутся совершенно странные глупости, вроде того, что вот здесь и есть твоё место, Лори. Вот здесь, рядом с ним, в его объятиях. Чтобы уткнуться в его плечо, чтобы пальцы запутались в светлых волосах, чтобы слышать и чувствовать его дыхание. И чтобы так было всегда. Может быть, именно эти сны ты и видишь по ночам, Льюис? Видишь, а потом забываешь под утро, ощущая только тепло в кончиках пальцев и тоску по не сбывшемуся. Не случившемуся. - Я же просто доктор. Чудес совершать я не умею. Но я всегда готова тебя лечить. Только лучше бы мне этого делать никогда не пришлось. Она смотрела в его глаза, и вновь протянула руку, чтобы ещё раз коснуться его лица. В последний раз, только ещё раз. Пускай Господь хранит тебя от беды, от проклятий, от болезней. Он – не я, он точно умеет творить чудеса. Иногда отчаянно хотелось в это верить. «…доктор Льюис! Доктор Льюис, где вы? В четвёртую только что привезли двоих детей…» Вот и всё, Рэй. Несколько минут тепла, вот и всё, что может дать тебе твоя вечно занятая доктор Лорин. Твоя… надо же. Откуда только у тебя в мыслях это, Лори? - Мне пора. Прости меня, но… мне правда пора. Береги себя, Рэй. Ещё один быстрый поцелуй в щёку. Только один. «…доктор Льюис…» - Я напишу тебе. Я обязательно напишу! Дверь скрипнула, одна из свечей на столе тут же погасла, видимо, окончательно догорев. Уходя, она обернулась на пороге. Чтобы подарить Рэю де Вризу ещё одну улыбку. Спасибо, что ты есть, Рэй.

Raymond de Vries: Чудес не бывает, доктор Лорин. Да и кому нужны эти глупые чудеса, когда есть обыкновенный доктор, которого можно обнять и почувствовать волшебство? Нет, дорогой доктор Лорин, никаких чудес не бывает, но нам под силу творить чудеса своими руками… А, впрочем, достаточно самих рук. Она уходила. Раймонд де Вриз привык смотреть людям в спину. Слишком много он видел этих несчастных спин и слишком редко удавалось взглянуть в глаза их владельцам. Что бы не говорила доктор Лорин, но она умела творить самые настоящие чудеса. Без лекарств, без волшебных палочек, без волшебства – одним своим присутствием доктор Лорин умела творить чудеса. Вместе с доктором ушло и одиночество. Де Вриз почувствовал холод, однако холод не пробирал до костей и не грозился вылиться в лихорадку апатии. Должно быть впервые в жизни в де Вризе росла уверенность – ведь оно может и не вернуться, это проклятое одиночество. Нужно всего-то почаще держать Лорин в объятиях и тогда, пожалуй, будет совсем не страшно ее отпускать, потому что она научится возвращаться, а он научится ждать. Нет ничего страшного в ожидании. Если вы ждете, значит вам есть чего ждать и, конечно, кого ждать. Теперь де Вризу было. Рэй отпустил Лорин молча. На прощание не нашлось ни слов, ни сил, и, видимо, хорошо, что не нашлось. Слова портят, слова развращают, в словах отчаянно много наигранности, даже в самых светлых, теплых словах. Слова умеют лгать. Письма честнее. Мысль ложиться на бумагу ровными строчками, и вот вы уже забываете извиваться, забываете о казуистике и появляется доверие, так рождается правда. Только последние глупцы станут врать бумаге, когда ей так просто доверить истину. Разумеется, совсем другой вопрос – отправлять ли такие письма. Можно же и не отправить… Исписать тонны пергамента и просто запечатать в стол. Но правда от этого не выветрится, правда останется жить вечно, зафиксированная, выведенная чернилами, а, быть может, и кровью. Какая разница, если никто все равно не прочтет. Де Вриз не умел писать писем, не умел быть откровенным и совсем не понимал, как Лорин удается быть такой естественной. Так легко говорить правду. Наверное, это талант кинестетика. Плоть не умеет врать и, обладая талантом жить прикосновениями, больше нет нужды жить ложью. Дверь закрылась. Рэй проводил доктора до порога. Всего лишь взглядом. Впрочем, этого оказалось достаточно. Он поплотнее запахнул мантию и вышел в коридор. Несколько минут постоял в холле, надеясь хотя бы краем глаза заметить доктора Лорин. На заметил. Достал из кармана аккуратно свернутый листок пергамента, прочитал в тысячный раз и очень тихо проговорил: - Пиши мне, Лорин. Всегда пиши мне, Лорин. И я обязательно отвечу.



полная версия страницы