Форум » Архив «Lumiere-77» » Misunderstood, mistaken - ночь 02-03.05 » Ответить

Misunderstood, mistaken - ночь 02-03.05

Leonard Rosier: Хогвартс, Больничное Крыло. Леонард и Ивен Розье. Нелегко признавать свои ошибки. Особенно, если ошибкам есть, что на это сказать.

Ответов - 15

Evan Rosier: Можно сказать, что Ивену повезло: он и сам не заметил, как потерял сознание, и к тому же был избавлен от выматывающих переходов от бреда к яви и обратно, равно как и от горячечных видений - во всяком случае каких-либо четких, ибо Розье потерял сознание - словно в темный омут упал, а когда разомкнул веки, в больничном крыле, где он очутился, наверное, молитвами чудо-Снейпи, было уже темно. Он не помнил больного бреда, только на душе было липко и муторно - то ли от позабытых кошмаров, а то ли от того, что ему разодрало щеку, сломало руку и крепко приложило об стену существо непонятной природы. Пути до больничного крыла Ивен не запомнил совершенно - в голове осталось лишь смутное воспоминание о том, что в него, кажется, влили не меньше литра какой-то пахучей травяной дряни, а потом, кажется, слизеринец совершенно отключился. Пробуждение было не лучшим в его жизни, однако, надо сказать, что и не худшим - бывало пару раз, когда их с друзьями пьянка на утро оборачивалась кошмаром ничуть не меньшим, особенно в те времена, когда все четверо были еще молоды и неопытны. Определенно у теперешнего состояния Розье было много общего с похмельем: то же ощущение жуткой разбитости во всем теле, та же ненавязчивая, но изматывающая тошнота, подступающая к горлу, то же абсолютное нежелание двигаться и шевелиться... только что голова не болела: Ивену казалось, будто череп его набили ватой - мерзкое "послевкусие" долгой и сильной боли, странное ощущение, когда ты будто балансируешь на грани, чувствуя, что тебя и боль разделяет ничтожнейшее расстояние, малое настолько, что ты в любой момент вновь можешь упасть в ее объятия. Но ты не падаешь. Розье медленно и неохотно приподнялся на кровати и неловко попытался сесть - тело слушалось словно бы нехотя; негибкое, ватное и чужое, оно подчинялось своему хозяину с видимым усилием, так что Ивену пришлось трижды повторить попытку, прежде чем слизеринцу удалось удобно устроиться на подушке. Пострадавшая левая рука была обездвижена - Розье равнодушно оглядел лубок и медленно поднял голову, оглядываясь: со всех сторон слизеринца окружали ширмы, и судя по тишине, царившей вокруг, он был то ли единственным посетителем крыла, то ли единственным бодрствующим. Неужели Снейпи-малышу не совершенно не досталось от твари? Ну надо же. Ивен равнодушно вскинул брови: тягучие мысли медленно плыли в наполнявшем голову липком тумане - скорее всего, причиной тому было действие снотворных и обезболивающих, только Розье сейчас испытывал поразительное безразличие ко всему произошедшему и происходящему. Светильник на прикроватной тумбочке источал тускловатый желтый свет - приглушенный и "больной" он удивительным образом только усиливал ощущение общей разбитости; к тому же даже такой свет казался Ивену слишком ярким, так что Розье не решался распахнуть глаза полностью, глядя на мир из-под полуопущенных век. Еще одно ощущение роднило состояние Розье с похмельем: сглотнув, слизеринец понял, что в горле пересохло, и что он ужасно хочет пить. Он несколько раз собирался с силами, прежде чем позвать хрипло: - Эй? Эй, кто-нибудь? Воды можно? Хорошо бы рыжий и сегодня не изменял своей любви к ночевкам в Больничном Крыле... но за ширмами было тихо, словно бы никто и не слышал Ивена.

Leonard Rosier: Эта ночь окончательно перевернула представления Леонарда об этой жизни, как о спокойном и несколько скучном процессе. Хогвартс - оплот безопасности... ну если только не считать за опасность толпу агрессивных подростков, вечно головых набить друг другу все, что только можно, не из-за общей злонамеренности, просто возраст такой - но агрессивные подростки это одно. А трупы, оборотни, черная грязь и прочие дементоры на палке - совершенно другое. Тут надо заметить, что Леонарду даже в голову не пришла мысль о том, что эта пакость может каким-то образом быть полезна Лорду. Даже то, что она устраивает в Школе переполох и сеет панику было скорее во вред, потому что твари явно было безразлично, светлый ты, темный, или какой-то там еще волшебник. Тварь хотела... Да Моргана ее знает, чего она хотела. Может, есть. Может, она таким извращенным способом получала удовольствие. Но поведение ее прямо указывало на довольно-таки низменные инстинкты, а то и вовсе рефлексы. В мыслях Розье даже присвоил ей статус чего-то растениеподобного: и тут было мало логики. Скорее какие-то внутренние ощущения. В любом случае, за какие-то несколько часов жизнь старшего Розье вдруг стала очень интересной. И если поразмыслить, кое-что из того, что делало ее таковой, Леонард бы с радостью исключил из программы. Например вот это. Он никогда не отличался развитыми родительскими чувствами. Некоторое время назад он вообще думал, что природа его этим совершенно обделила: оказалось, достаточно было просто выгнать из головы засевшую там феерическую глупость. В старости люди становятся сентиментальны. Похоже, пора записываться в старики. Нет, не было такого, чтобы Леонард внезапно понял, как мечтает прогуливаться за ручку с очаровательным малышом и вообще быть гордым папой. И что он что-то там пропустил. Началось это, как ни странно, сразу после того приснопамятного судебного процесса, в котором оба Розье в совершенстве продемонстрировали свое феерическое упрямство друг другу и миру. Узнав о том, что сын выиграл дело, Леонард заперся в библиотеке, готовясь разбить пару стаканов о стену и высказать все портрету отца, но, закрыв за собой дверь, неожиданно расхохотался: "Хорош, чертяка". И почувствовал, что говорит это всерьез. И тогда стало страшно. А как ему было страшно в коридоре этим вечером, то просто словами не передать: никаких родительских инстинктов, говорите? Уже потом, по дороге к Больничному крылу, Розье осознал, что ведет себя по меньшей мере странно, но вдумываться в это тоже не хотел. Не так уж часто в своей жизни он испытывал тошнотворную, всепоглощающую и выключающую рассудок панику. Ширма с шелестом отодвинулась. - Ложись обратно, - сказал старший Розье младшему, протягивая стакан, - а то стошнит. Выпьешь воду, потом лекарство, потом поешь. Все, что ты имеешь мне сказать, я уже слышал, если что. Можешь повторить потом, а сейчас выпей.

Evan Rosier: Взгляд Ивена, которым тот встретил старшего Розье, был хмур, однако равнодушен: в данный момент слизеринец чувствовал себя слишком паршиво, чтобы удивляться - он лишь равнодушно отметил про себя, что, как ни странно, Леонард ему вовсе не привиделся, равно как и не был он порождением той непонятной твари, после встречи с которой Ивен и пребывал в столь плачевном состоянии. Вполне себе настоящий старший Розье, слегка потрепанный, а оттого непривычно не-холеный, но все же узнаваемый и слабо изменившийся со время их последней встречи, которая состоялась... Ивен слегка наморщил лоб - давно это было. По меркам отцовско-сыновних отношений, так и вовсе сто лет назад, но эти самые отношения Ивена с Леонардом почти никогда не связывали, так что младший Розье не видел в этом ничего удивительного. Странным скорее оказывалось нежданное явление Леонарда в школу, которое должно бы было насторожить Ивена... а впрочем - все равно. Младшему Розье уже давно было все равно - разочаровавшись когда-то в отце, Ивен твердо решил для себя, что даже не любить его не будет: слишком много чести, неприязнь - тоже какая-то эмоция, слизеринец же предпочитал платить безразличием. Именно тем, что Леонард, по его мнению, заслужил. Ивен равнодушным взглядом окинул протянутый ему стакан, однако брать его не спешил. - Ты же не думаешь, что я вот так просто возьму и выпью твой цианид? - хрипловатый голос Розье на удивление был лишен издевки, в нем звучало лишь безразличие. - И Леонард, я ничего не имею тебе сказать. То есть вообще. Кстати, я что-то не хочу пить. Единственное, что смутно беспокоило Розье - это необходимость на больную голову воспринимать декалитры яда (а может, надменной холодности) которые непременно обрушатся на него: в таком состоянии это могло создать проблемы даже для Ивена, для которого среда человеческого яда была практически родной. Общая разбитость, а так же давняя привычка не ждать ничего хорошего от старшего родственника, не позволили Ивену заметить странности в поведении Леонарда... которые, меж тем, можно было бы считать большими.


Leonard Rosier: - Ну и хорошо, - неожиданно спокойно согласился Леонард, - не имеешь, и прекрасно. Тебе вообще разговаривать сейчас вредно. А воду все-таки выпей, цианида там нет. Дабы подтвердить свои вполне благие намерения, он поставил стакан на тумбочку рядом с кроватью сына и тоже без издевки добавил: - Если хочешь, я могу попробовать. Пей и ложись. В лекарствах тоже нет цианида, если, конечно, их не кладет туда этот ваш рыжий колдомедик. Старший Розье присел на стул рядом - с этим чертовым стулом он уже за ночь сроднился. Можно сказать, полюбил его всей душой, и особенно полюбила этот стул его спина, которая сейчас ныла так, как не делала этого все еще срастающаяся рука. Чувствовал он себя до крайности неловко: и поэтому до крайности непривычно. Легко представлять себе, как вот сейчас пойдешь и скажешь, а сказать - тяжелее. Особенно, начинать. Особенно в таких обстоятельствах. Впрочем, в эту странную ночь что только не случается, к тому же здесь темно и тихо, идеальное место для беседы, которую больше никто не услышит. Но это потом. - Ты еще не только пить, ты и есть будешь, - ровно предупредил Леонард, - этот ваш рыжий сказал, что тебе нужно поесть, когда проснешься. Так что готовься.

Evan Rosier: - Буду есть, - безразлично согласился Ивен, лишь слегка поведя при этом бровью; взгляд его, однако, был устремлен вовсе не на старшего Розье, - я и без твоих советов планировал время от времени это делать в течение своей жизни. Сквозь вязкий туман обезболивающих и снотворных, заполнявший голову, медленно пробивалось более или менее сильное чувство - раздражение, причем сейчас для Розье это была скорее физическая реакция, чем эмоциональная: не раздражение-злость, свойственное высшим существам, но раздражение-ответ на отрицательное воздействие, знакомое даже простейшим. Добавить в воду с амебой кристалл соли - и она сожмется, реагируя на раздражитель... внутренне подобравшийся Ивен сейчас легко представлял себя такой амебой: он с удовольствием бы отодвинулся от так некстати присевшего рядом Леонарда, но увы, движения для Розье сейчас представляли определенную сложность. И все же Ивен заворочался на подушке, стараясь одновременно приподняться, чтобы не смотреть на старшего Розье снизу вверх, и отодвинуться от него к другому краю. - Зачем ты пришел? - устало поинтересовался слизеринец, неловко путаясь в одеяле. - Не стакан же воды мне подать, честное слово. Твои дела связаны со мной? Излагай и иди. Я все обдумаю с утра и пришлю тебе сову, если понадобится.

Leonard Rosier: - Пришел я вообще-то потому, что обещал Друэлле сопроводить ее домой после беседы с директором, - вполголоса объяснил Леонард, - а по дороге увидел в коридоре вас и эту тварь. Розье замолчал. Разговор не складывался, что неудивительно. Он не знал, как общаться с сыном, сын не хотел этого желать, что вполне логично - а если бы и хотел, то тоже не знал бы. Они еще никогда, в сущности, не пробовали. Леонард не курил. То есть, он никогда не отказывался от трубки под крепко заваренный чай и в хорошей компании, но не вел себя так, как тот же Кай, не расстающийся с сигаретой. Но вот сейчас старший Розье с удовольствием одолжил бы у друга его адское зелье, раздирающее горло и легкие. - Связаны, это правда. Он чуть отодвинулся на стуле, каким-то странным образом понимая, что сыну попросту некомфортно находиться рядом. Помолчал немного. - Нет, сову присылать, скорее всего, не понадобится. Но раз уж ты сам предложил излагать, то изволь. Изложу, как ни нелегко признавать себя законченным идиотом, - ровно говорил Леонард, глядя на собственные пальцы, - я пришел сказать, что мне жаль и я хотел бы... нет, не исправить, такое уже не исправишь. Просто хоть что-то сделать. Нет, вот сейчас ничего не говори. Послушай просто. Я был молод и да, отнюдь не ангел - в нашей семье не в кого, собственно. Я отличался дурной привычкой упорствовать в своих заблуждениях, и да, только чудом не исковеркал тебе жизнь окончательно, причем в этом чуде нет моей заслуги. Я понимаю, что ты мне этого не простишь - и будешь прав. Но тем не менее, я пришел попросить прощения и возможности сделать хоть что-то, чтобы... по крайней мере попытаться искупить хоть что-то из того, что я успел наворотить. Вот так. Моргана, какой бред...

Evan Rosier: Ивен немного помолчал, а потом протянул здоровую руку и все-таки взял с прикроватной тумбочки стакан. Поболтал воду в стакане, сосредоточенно глядя, как она плещется о края стакана. Сломанная рука безумно чесалась под лубком - костерост (или какой там еще дрянью рыжий всегда обрабатывает переломы?), кажется, действовал вовсю, так что можно было надеяться, что к утру Розье не только сможет спокойно двигать рукой, но и вообще забудет, что ломал ее. Ивен задумчиво отпил воды, с преувеличенной осторожностью поставил стакан обратно на прикроватную тумбочку, вздохнул, собираясь с мыслями, а потом не сдержался и все-таки громко фыркнул: смех начал разбирать слизеринца еще на середине прочувствованной речи Леонарда, так что все оставшееся время Ивен отчаянно старался сохранить серьезную мину... и как оказалось, вышло у него плохо. - Это даже смешно. Розье сгорбившись сел на кровати и здоровым локтем о колени - на Леонарда слизеринец поглядывал снизу вверх и искоса, и губы его не переставали едва заметно подрагивать от еле сдерживаемого смеха. Пожалуй, отчасти нервного - в любой другой ситуации у Ивена хватило бы сил сохранить спокойствие, однако сейчас Розье был неприятно близок к припадку нездорового истерического хихиканья. То есть Леонард, конечно, не мог говорить это всерьез - это Ивену было ясно, как божий день. И вообще по-хорошему уловка была настолько бесхитростной для тонкого интригана, каковым являлся Леонард, что младший Розье вполне решил бы, что старший говорит всерьез, если бы только это не было невозможно. - Короче, - Ивен все еще отчаянно пытался справиться с нервным смехом, - что тебе от меня надо? Давай сразу, минуя все эти... штуки. Про раскаяние и прощение. Ты попробовал - не вышло, так давай сразу к делу. Если это не касается лишения меня всего состояния и жизни в придачу, я даже не сразу скажу "нет", и ты сможешь меня заинтриговать.

Leonard Rosier: - Ложись. Тебе нельзя сидеть, - спокойно сказал Леонард, успешно подавляя порыв уложить сына обратно на кровать. Он вообще не был уверен в том, как Ивен прореагирует на прикосновение: сейчас достойный наследник фамилии Розье больше всего был похож на больного мальчишку... Каковым, собственно, и являлся. И нет, разумеется, старший Розье ни на минуту не был уверен в том, что сын его выслушает - а уж чтобы поверил... да что там, он бы сам рассмеялся в лицо, стоит уважать Ивена хотя бы за то, что он этого не сделал. Ну, или почти не сделал, да. Он старается. В общем, хорошо, что он хотя бы послушал. В принципе, ни на что большее Леонард не надеялся. - Я закончил, - он пожал плечами, - мне больше нечего сказать. А теперь ложись обратно и не делай вид, что уже здоров. "Все равно не поверю" Он все-таки здорово летел на ту дементорову стену. Надо думать, бывало и хуже: Загонщик, надо же. И как только профиля своего не жаль. Все отчетливее Леонард осознавал, что ничего не знает о сыне. И одновременно - что исправлять это, по всей видимости, уже давно поздно.

Evan Rosier: - А ты не делай вид, что тебя это беспокоит, - неожиданно зло огрызнулся Ивен. Он, конечно, не лег - наоборот, кажется, сильнее наклонился вперед, так что казалось, что Розье собирается встать с постели. Покорность и спокойствие Леонарда неожиданно раздражали, и если тот собирался дезориентировать таким образом сына - то он вполне справился с этой задачей. Образ молчаливого, извиняющегося и не отвечающим на колкость колкостью еще большей Леонарда совершенно не вязался с тем образом, который имелся в сознании Ивена: вспыльчивого, довольно раздражительного и исключительно ядовитого мужчины, который самые обидные свои слова, казалось, всегда приберегал для сына. Точнее для того, кого он не считал своим сыном. Слизеринец зло скривился, вцепляясь пальцами в одеяло: то ли от нервов, а то ли оттого, что ему и правда не стоило резко садиться, головокружение постепенно усиливалось и свет ночника на тумбочке начал расплываться тускло-желтыми пятнами, становясь каким-то колким и совсем уж неприятным для глаз. Только казалось, что это не свет становится ярче, но полутьма вокруг него постепенно сгущается. - Ты столько времени показывал, насколько я тебе безразличен, что сейчас это смотрится просто глупо. Брось, тебе такие штуки не к лицу. Ты всегда действовал тоньше. - Ивен сам не замечал, как постепенно опускает голову на колени. - Или ты просто решил повеселиться, глядя... на все это?.. Или вроде как... я все прощу и брошусь на шею?.. Слизеринец успел подставить руку, чтобы не упасть на бок, но тут же зашипел от боли: это была как раз сломанная.

Leonard Rosier: - Не простишь и не бросишься, - Леонард встал и молча взял за плечи Ивена. Тот явно терял сознание, и даже пожелай сопротивляться, ничего бы у него не вышло. Уложил обратно на кровать - в принципе, старший Розье имел катастрофически мало понятия о том, что такое жалость, но дементор побери, это было куда хуже. Это было сочувствие, и еще ужаснее оно становилось от осознания, что в немалой степени сам Леонард был виной тому, как себя сейчас чувствовал и вел его сын. Ну да, похоже "сам дурак" теперь надолго станет его личным девизом. - Я знаю, что так не будет, - в расширенных зрачках Ивена назойливо блестел блик от одной свечи, горящей дальше по проходу, у самого входа в кабинет мисс Помфри. Старший Розье методично накапал в стакан с водой адскую микстуру, которую ему оставил рыжий приятель сына. Он был совершенно уверен, что тот его не слышит, а потому говорил, кажется, даже больше сам с собой, поднося к губам младшего уже пахнущую чем-то таким горьким воду. - И я бы очень, очень удивился, если бы так произошло. И думать мне надо было раньше, теперь уже поздно. И спроси кто меня, я сказал бы, что был бы рад и дальше жить, не осознавая, как ошибся - это спокойнее. Но делать вид, что не осознаю, я - извини еще и за это - не могу. Есть вещи, которые надо сказать, независимо от того, как на это ответят. Я представляю, что ты обо всем этом думаешь, и потому не буду беспокоить тебя своим присутствием - потом. Но сейчас я о тебе позабочусь. Недолго. Пока тебе все равно.

Evan Rosier: Ивен отчаянно не хотел терять сознание - не сводя взора со свечи, горевшей в конце коридора, он словно цеплялся за нее взглядом, стараясь не соскользнуть в подступающую темноту, однако усилиям его, судя по всему, суждено было остаться безуспешными: свет свечи расплывался, расплывалось и лицо Леонарда, склонившегося над ним, а неосвещенный проход и дальние кровати и вовсе превратились в сплошное темное пятно, в котором ничего нельзя было различить. Розье рывками, но неумолимо падал в темноту: то приходя в себя, то снова проваливаясь в бред (причем сменялись эти состояния поразительно быстро), Ивен уже весьма смутно отличал сон от яви, и голос Леонарда, что-то негромко говорившего у него над ухом, казался каким-то неестественно низким и неразборчивым. Он неожиданно покорно выпил поднесенное к губам зелье - исключительно машинально, и не успел даже пожалеть об этом, как снова провалился в бред. Голос Леонарда, однако, продолжал звучать на фоне, неразборчивый - ни слова не понятно, только интонация - и Ивену отчего-то казалось, что он не на кровати лежит, а будто бы его несут по коридорам; проплывают мимо колкие свечи, выхватывающие иногда обеспокоенные лица портретов, которые пытаются заглянуть ему в лицо. И будто бы чей-то голос все время повторяет одно и то же - не спи, не закрывай глаза, не спи, не спи, не закрывай глаза, смотри на меня... Ивен вздрогнул, стряхивая с себя больное оцепенение. Протянул здоровую руку и неожиданно цепко схватил Леонарда за предплечье, подтягиваясь, чтобы сесть и заглянуть ему в глаза. - Это ты был, - выдохнул Ивен почти в лицо отцу, - ты тащил меня, так? И говорил... что нельзя закрывать глаза, так? Не Снейп, ведь верно, нет? Ты же всегда хотел, чтобы я умер, нет?

Leonard Rosier: - Я никогда не хотел, чтобы ты умер, - чуть не силой укладывая сына обратно, нахмурился Леонард, - что за чушь ты несешь... И это была правда. Что бы ни думал старший Розье, как бы ни был он много лет уверен в том, что Ивен - совсем даже не его сын, а - страшно сказать - сводный брат, но смерти его он никогда не хотел. Хотя бы потому, что тот был единственным наследником, последним из рода, и случись с ним что, не останется никого. По крайней мере, этой мыслью поначалу прикрывался Леонард, когда вдруг поймал себя на том, что беспокоится о сыне. Спустя месяц после этого он был готов признать того, чьим бы он на самом деле ни был. Спустя еще полгода закончил перебирать и осмысливать слова, сказанные отцом и Адрианной в скандалах - еще тогда - и понял окончательно, какого дурака вырастил Эврар Розье. Нет, это была не самокритика. Это было самоопределение. - Я никогда не хотел, чтобы ты умер, - повторил Леонард, - и сейчас хочу меньше всего. Прости меня. Спи.

Evan Rosier: Не Ивен выпустил руку Леонарда - пальцы сами разжались и Розье снова повалился на подушку, запрокидывая голову. Он был недостаточно вменяем, чтобы обдумывать сказанное старшим Розье, поэтому он его прочувствовал: с удивлением Ивен отмечал, что в кои-то веки его что-то задевает и заставляет переживать, но к некоторой печали своей понимал, что это скорее воспоминания, нежели свежие впечатления. Будто бы все эмоции, все, что беспокоило, задевало, саднило - оно осталось в отболело и осталось в прошлом, а что, что есть теперь - фантомные боли, отголоски, призрачная тень того, что мучило его когда-то. И все равно было чертовски непривычно переживать - или это все проклятые обезболивающие так действуют на рассудок? У Ивена, наверное, бред, и когда он проснется утром, будет досадовать на себя за все, что здесь происходит. - Когда я был маленький, - медленно произнес Розье, не сводя взгляда с потолка, - и я болел... я всегда ждал, что ты придешь. А ты останавливался у двери - я видел - и проходил мимо потом. Я всегда думал, ты занят... хотел думать, что ты занят. Ивен скривил губы в мечтательно-горькой улыбке, взгляд его был мутным, так что невозможно было сказать, понимает ли сам Розье, что говорит. - Так много раз было. Я сначала все ждал, потом делал вид, что уже не жду, но все равно ждал... а потом не заметил, как перестал делать вид. - он прерывисто вздохнул. - А теперь мне кажется, что я врал себе. И все это время только делал вид.

Leonard Rosier: - Я всегда хотел войти, - Леонард помолчал, с трудом подбирая слова, - а потом думал - как же так, я так хотел сына, но и он оказался не моим. Злился и уходил. Мы твоим дедом, видишь ли, и до этого были не в лучших отношениях, а Адрианной так и вовсе. Он не оправдывался, он просто не знал, как описать это отвратительное ощущение бессилия и злости, выматывающей, меняющей рассудок на тупое упрямство и желание сделать больно всем, кто попадется под руку. - Я так хотел сына, что даже когда у нас с твоей матерью все закончилось, и мы окончательно перестали понимать друг друга, я все равно пытался. Потом я потерял надежду, и когда оно все же случилось, я уже не поверил. Мой отец гостил у нас тогда... - старший Розье пожал плечами, - это было... неописуемо. Примерно, как если ты долго стараешься нарисовать картину мечтаешь. о дне, когда сможешь гордиться плодами своего труда, а тут приходит кто-то и дорисовывает ее сам, думая, что делает тебе великое одолжение. - Наверное я просто очень боялся, что сам ни на что не способен, вот и... Я даже не могу сказать тебе "возвращайся домой", - устало добавил Леонард, - и "возвращайся в семью" тоже не пойдет, потому что семьи, в сущности, нет. Может, если я просто скажу "возвращайся", ты поймешь?

Evan Rosier: Розье медленно опустил веки, не произнося ни слова: так вот оно как... ему всегда казалось, что злость отца направлена именно на него, хоть и не понимал никогда, чем он так насолил отцу еще в младенчестве, что вынужден был выслушивать упреки ровно с тех пор, как начал эти самые упреки понимать. На самом деле, Ивен был уверен, что претензии к нему начали высказывать гораздо раньше, но по счастью он какое-то время их не понимал. Иногда он предполагал, что раздражение Леонарда направлено не на него, но на мать и на их брак, воплощением которого стал Ивен, и потому получал сполна порцию яда, адресованную Адрианне и высшим силам. Правда, матери тоже доставалось, а та потом считала нужным выплеснуть негативные эмоции на сына... Розье поморщился: от неприятных воспоминаний начинала болеть голова, будто бы они были осязаемы. Вот оно как оказывается. Дед... Ивен вздрогнул, потом вздрогнул еще раз, мелко затрясся, закашлялся - казалось, что у слизеринца начинается припадок, однако через пару мгновений стало понятно, что Розье... смеется. - Ты... идиот, - шепотом сообщил Леонарду Ивен между приступами кашляющего смеха, - ооо, какой же ты идиот, Леонард... ты считал меня сыном деда? Ооох... проклятие, это так... забавно... Розье приподнялся с подушки, сгибаясь пополам. - Сыном деда... твоим братом... кхе-кхе-кхе... а отчего ты сейчас уверен... что я не его?



полная версия страницы