Форум » Архив «Lumiere-77» » Милосердие » Ответить
Милосердие
Raymond de Vries: Где, когда: госпиталь Сент-Мунго, июнь 1977 г. Участники: Уинифред Лермонт, Раймонд де Вриз События: Говорят, цвет надежд - зеленый. Глупость. Цвет надежд бывает еще и рыжим. Примечание: [quote]- Наверное, вы очень несчастливый человек, - говорила девушка, глядя на обездоленного. - У вас совсем ничего нет. - Ну почему же? - отвечал обездоленный. - У меня есть все. - Правда? - Конечно. - Когда-то давно у меня в руках было полно золота. Так много, что я просто не мог отвести от него взгляд. А потом золото исчезло. Исчезло вместе с руками. И я впервые стал поистине счастлив. - Но как? - Просто. Мир в руках ничего не стоит. Теперь я научился смотреть на звезды. [/quote]
Ответов - 11
Winifred Lermont: я правда не хотела писать тааакой бред >< Может не стоило туда идти? Если бы вы спросили тогда Уинни о том, что она забыла в Больнице Св. Мунго, то она бы вряд ли смогла ответить вам. Рыжеволосая девушка уже полчаса стояла у входа в здание и не могла зайти внутрь. Люди путались перед её глазами. Все куда-то спешили, лишь только она стояла прислонившись спиной к стене и смотрела себе под ноги. Было сложно. Крайне сложно встретиться с глазами профессора де Вриза и не заплакать. А Уинни ещё дома решила, что низачто не будет плакать перед ним, даже под прицелом авады. Но сейчас, когда она уже почти дошла до цели, Лермонт начала сомневаться в своих силах. Она боялась, что не справится. Ситуация же была настолько сложной, что она не имела право на ошибку. Де Вриз потерял всё. Нет, Уинни так не думала, но она знала, что для профессора потеря рук могла означать именно это. Ещё пара минут и Лермонт зашагала за толпой людей. В больнице было шумно. Но лишь при входе. Стоило подняться наверх и этот шум совсем исчез, оставляя лишь какую-то слишком умиротворенную тишину. Медсестры проходили мимо неё, а она не знала куда именно ей надо идти. Уинни лишь сжимала в руках сумку и смотрела по сторонам. Наверное страшно находится здесь, хоть и всё кажется очень спокойным. Её родителей не было в больнице, когда они погибли. Маму попросту не успели туда доставить, впрочем как и отца. Сама же Уинни порой боялась больниц. Она любила жизнь, а не смерть, которая чаще всего у неё ассоцировалась именно с больницей. Поэтому Лермонт всегда знала, что спасать жизни она не сможет, так как ей не удастся побороть смерть. Наверное по этой же причине Уинни хотела работать в родильном отделении. Там жизнь. Там плачь детей. Там надежда. Хотя бы маленькая. -Извините... - остановив молодую женщину чуть смущенно начала рыжеволосая хаффлпаффка, - Я ищу профессора де Вриза... Раймонда де Вриза... - медсестра с каким-то сочувствием посмотрела на неё и кивнула в сторону палаты неподалеку. -Спасибо вам, - Уинифред зашагала в сторону дверей. Она чувствовала как руки начали чуть дрожать, и комок застрял в горле, но она не собиралась плакать. Ей на мгновение даже показалось, что она не сможет выдавить из себя ни слезинку, если даже захочет этого. Она остановилась. Медстестра всё так же смотрела на неё. Может она думала, что Уинни дочь несчастного человека, который остался без рук. Или его младшая сестра. А может просто знакомая? Но ведь знакомые не приходят на помощь в такую сложную минуту? Нужно было сделать всего лишь шаг. Один единственный. Но она боялась. Уинни не знала чего именно сейчас боялась. Может встретиться с потухшими глазами профессора де Вриза? А может она просто не могла увидеть его без рук? Рук, которые всегда грели её, всегда давали ей надежду? Но скорее всего Уинни просто не представляла себе, что она должна сейчас сделать. Она не считала, что жизнь кончилась. Жизнь никогда не кончается, пока твое сердце не перестанет биться. Всегда можно увидеть надежду. Даже если это просто оторванные крылья бабочки. Даже в них порой греется надежда, и что-то может зародиться вновь. Что-то новое, и прекрасное. Но ведь она совсем не умела поддерживать... -Вам плохо, мисс? - Лермонт чуть вздрогнула и повернулась в сторону медсестры. -Нет, со мной всё в порядке. -Вы уверены? -Да, спасибо, - она снова повернулась в сторону дверей и коснулась пальцами ручки. Сердце посильнее забилось в груди, но Уинни знала, что она обязана сейчас помочь профессору де Вризу. Может быть её помощь будет совсем крохотной, но она всё равно хотела попытаться. Он помогал ей столько раз... Уинифред приоткрыла дверь, и зашла внутрь. Профессор лежал на кровати. Как всегда он не спал. Наверное стоит его научить хоть иногда спать. Сердце у Уинни сжалось внутри от взгляда на него, но за пару секунд она привыкла к его внешнему виду. Это не главное... Но у него не было рук. Она конечно знала об этом, и была готова, но всё равно. Уинни улыбнулась ему и сделала пару шагов в его сторону. Улыбка же её была совсем не насильной, а самой искренней. Лишь сейчас Лермонт ощутила, что очень скучала по нему за всё это время. -Профессор де Вриз... извините меня, что я так... без приглашения и предупреждения, но я... - и снова она начала запинаться и не находить нужных слов, - я просто очень по вам соскучилась... - Уинни подошла поближе к нему и присела на стул рядом с кроватью. А ведь очень хотелось его обнять, как раньше. Но она не решалась. Боялась причинить ему боль. А может боялась, что де Вриз просто не сможет этого вынести? В палате было душно. Солнечные лучи пробивались сквозь стекло, но нельзя было прочувствовать всю прелесть лета. Уинни чуть склонила голову изучая эту маленькую комнату и кое-что обдумывая про себя. -Вы не выходите на прогулку? Вам пока нельзя? - что ещё можно ожидать от маленькой глупенькой рыжей хаффлпаффки?
Winifred Lermont: А она совсем не боялась его. И это было чистой правдой. Уинифред не была актрисой, поэтому не могла сейчас играть. Она вообще не умела притворяться. Не умела врать, даже когда очень хотелось. Если бы она боялась, то де Вриз первым бы это почувствовал, увидел, заметил, что угодно. Уинни не могла скрывать свои чувства. Не умела. Каждая эмоция отражалась на её лице. В глазах. На руках. Возможно она немного боялась самой себя, но ничуть не профессора де Вриза. Но вместо этого она боялась за него. Уинни смотрела в его глаза и видела тот же самый знакомый цвет. Могла слышать его голос, который стал очень родным. Но несмотря на это она чувствовала. Чувствовала что-то совсем чужое. То, что ей не нравилось. Она не знала как бороться с этим. Не знала как бороться с ним самим. Что вообще надо говорить в таких ситуациях? Мама знала. Эйлин могла ударить. Избить до крови и научить. Показать как надо жить. Когда не стоит падать. Где вставать. Но Уинифред не была такой как Эйлин, она была намного мягче, намного слабее неё. Сейчас она хотела хоть как-то оживить профессора де Вриза. Именно, что профессора, и неважно что скажут окружающие. Неважно, что он уже не преподает в Хогвартсе, да и вообще наверное никогда не сможет вернуться к этому делу. Главное, что он жив. Это и правда самое главное, хотя бы для Уинни. Ещё она боялась, что он будет не рад ей. Если даже Уинни понимала, что этого не могло случиться, то она всё равно боялась, что своим визитом озадачит профессора де Вриза. Наверное ему не хотелось чтоб его видели таким. Не хотелось встречаться с знакомыми и видеть в их глазах сожаление. Только сожаления в глазах Уинни не было. Она выплакала всё это ещё в Хогвартсе, когда узнала о случившемся. А сейчас она не будет его жалеть, хотя бы до тех пор пока не уйдет из его палаты. -Жаль, а ведь сегодня такая прекрасная погода. Мы бы с вами прогулялись. Вам бы обязательно полегчало. А вам ещё долго нельзя подниматься? - Уинифред привстала и подошла к окну изучая его. Вообще больница была довольно старой, да и окна были не так уж и новыми. Было душно, а это уже плохо. Лето Уинни любила, ведь летом солнце всё ярче светится, прямо как её алые волосы. Но не любила духоту, всегда кажется, что вот-вот потеряешь сознание от нехватки кислорода. Она коснулась ручки и потянула её на себя. Она не поддавалась, но после третьего толчка окно распахнулось. Нельзя сказать, что на улице было свежее, но Уинни показалось, что в палату сразу же влетела сама жизнь. Можно было ощутить запах цветов, и расслышать пение птиц, что лучше? -Разница есть всегда, - повернувшись к профессору де Вризу произнесла Уинифред и присела на свое место, - И не говорите так, - на этом Лермонт решила затормозить и больше не говорить об этом. Она конечно могла бы говорить о том, что стоит ценить жизнь. Стоит ценить второй шанс, который тебе дает судьба. Но она не хотела ранить Рея ещё больше. Пока такой необходимости не было. Пока. -Бабушка мне каждый день пишет. Мне придется туда поехать, да и папа говорит, что мне обязательно надо их навещать хотя бы во время каникул. Не то чтоб я не хочу. Я люблю бабушку с дедушкой, да и скучаю иногда по родному дому, хоть и бываю там редко. Но у моей бабушки в последнее время одна навязчивая идея... - Уинни даже не знала как начать говорить об этом, поэтому по привычке начала теребить кольцо на пальце. -Она у меня строгая, притом очень. Когда меня взяли к себе Лермонты, она была против. Дедушка у меня более спокойный, а вот бабушка. Она не хотела меня отдавать, но ей пришлось. А сейчас она хочет найти мне жениха. И этот жених должен быть немцем, притом это обязательно. Конечно я привыкла к той мысли, что в наших кругах так и делается, но я больше доверяю папе с мамой, чем бабушке. Она слишком своенравная, поэтому меня пугает эта поездка, - Уинифред вздохнула и подняла глаза на профессора де Вриза, - Фин конечно шутит по этому поводу и говорит, что всё равно в конце решение будут принимать он и папа, но мне как-то не по себе от всего этого, - она чуть улыбнулась. Если честно это лето и правда обещало быть сложным, хотя бы судя по письмам бабушки. Но Уинн не собиралась вот так сдаваться, да и не думала о том, что брат проигнорирует её мысли насчет жениха, но она уж больно боялась бабушки. Хотя с другой стороны её оберегала Эйлин, которая могла быть пострашнее... -И я наверное буду считать дни до возвращения. Просто я знаю свою бабушку. В прошлый раз она меня каждый день заставляла наряжаться и знакомиться с новыми людьми. Скучнее занятия не придумаешь, - Уинифред рассмеялась, - Извините, иногда я забываю о том, что порой можно и помолчать. Знаете... когда я приеду, а благодаря бабушке это наверное будет скоро, я обязательно к вам зайду. И мы с вами обязательно прогуляемся, - Уинни улыбнулась профессора де Вризу, - Отказ я не принимаю. Вы просто обязаны со мной прогуляться. Это совсем не страшно. Я буду с вами, - она хотела дотронуться до него, но побоялась. Может ему это не понравится? Страшно бывает когда человек совсем один. Вы не одни, профессор.
Raymond de Vries: — Понятия не имею, сколько мне еще нельзя подниматься, — Рэй старался говорить непринужденно, словно речь шла о чем-то несущественном, вроде домашнего ареста, причиной которого стало мелкое нарушение общественного порядка. — Может, день. Может, неделя. Колдомедики уж очень скрытные. Они с радостью расскажут вам способ приготовления зелья, но ни за что на свете не раскроют тайну того, когда оно наконец начнет действовать. Даже забавно. Честное слово. Странное дело. Де Вризу было весело. И окно открытое. В открытое окно всегда смотрится легче. По крайней мере так стало с некоторых, дементор бы их подрал, пор. Раньше Рэю не нравились открытые окна. Он помнил – человеку не дано коснуться неба, но он способен прикоснуться к его стеклянному отражению. Суррогат, бесспорно, зато вполне достойная замена отсутствию крыльев. Почему люди смотрят в небо? Ответ прост – они желают его покорить. Ну прямо как птицы. Ан-нет. Пальцы не покроются перьями и как бы широка не была ладонь, она не заменит крыла. Рэй улыбнулся каким-то своим совершенно абстрактным мыслям. Действительно, очень приятно было погрузиться в чью-то чужую жизнь и слушать ее, словно давно забытую, оставленную где-то в детстве сказку. Иногда Рэй готов был поклясться, Уинифред Лермонт – идеальный собеседник. Уж как-то легко у нее получалось говорить о главном, затрагивая только периферии. Это было здорово и помогало забыть о себе. Единственное, чего не хватало де Вризу – так это возможности поманить Уинифред пальцем и попросить сесть рядом с его постелью, на неудобный, но такой близкий стул. Зато слышать ее он мог прекрасно, и дышать летним воздухом, который хлынул в палату, стоило только распахнуться оконным створкам. — Спасибо, — тихо, почти неслышно произнес де Вриз. — Спасибо, что открыли окно. На самом деле тут чудовищно жарко. Я просто извелся, ожидая, пока кто-то из целителей догадается, что пациентам тоже необходим свежий воздух. Вы прямо читаете мои мысли. Рэй попробовал удобнее лечь на постели. Он стыдился признаться себе, но пока что все эти маленькие упражнения под названием «сделай без помощи руки» провоцировали в нем какие-то ребяческие вспышки азарта. Ему действительно было интересно, сумеет ли он сесть без помощи рук, подняться без помощи рук, подтянуть брюки, в конце концов. Это была своего рода игра, до нынешнего момента обходившаяся без свидетелей. В присутствии мисс Лермонт хвастаться своими куцыми достижениями не хотелось. Однако Рэй не смог отказать себе в удовольствии продемонстрировать Уинифред, как здорово он умеет принимать почти вертикальное положение без помощи рук. Рэй сел на постели, опустив ноги на пол. Пол оказался прохладным, но недостаточно холодным, чтобы хотелось вернуться в постель. — А зачем вам муж немец? — удивленно спросил Рэй, забывая, как, должно быть, странно смотрится сейчас – аморфное нечто с белыми бинтовыми полосами там, где должны находиться руки. — Чем немцы отличаются от англичан? Ну, вот я, предположим, потомственный немец, но я ничем не отличаюсь от других людей. Любых сословий, вероисповеданий и наций. Выходить замуж нужно за того, кого любишь, а не за того, кто говорит на твоем кровном языке. Может быть, ваши бабушка с дедушкой просто шутят? С людьми взрослыми это бывает. Знал бы Мерлин, как приятно было окунуться в чужую жизнь. Рыжеволосую такую, юную, с зелеными глазами. Рэй снова ощутил совсем забытое чувство собственной важности. — Уверен, бабушка с дедушкой у вас отличные, но жить с мужем придется все-таки вам. И смех Уинифред приятно щекотал слух. — Прогуляемся? Конечно, прогуляемся, раз вы не терпите отказа. Только…— Рэй совсем не хотел произносить то, что собирался: — Только не делайте мне одолжений, мисс Лермонт. Не надо. Рэй врал. Он хотел одолжений. Хотел того тепла, которое ему могли дать Уинифред, рыжая хаффлпаффка, умевшая рассказывать сказки; Алиса Флинт, пришедшая к нему, как и обещала, в выпускном платье (ну и что, что не видел! зато знал!); Лорин… просто доктор Лорин и еще два-три человека… — Впрочем, я солгал. Хотите быть со мной? Будьте сейчас. Прогулки оставим на потом. Расскажите еще что-нибудь. Вот вы говорите о женихах-немцах, а вы сами кого бы предпочли… Может, я его даже знаю? Уж очень хотелось продолжить эту странную беседу. И пусть говорить Уинифред, Рэю достаточно слушать.
Winifred Lermont: -А вы знаете, - начала Уинифред оглядываясь по сторонам, - иногда мне кажется, что больницы специально так оборудованы. Что бы держать больных тут подольше. И колдомедики всё молчат и молчат. Конечно я не такой профессионал как Мордред, но я могу с уверенностью сказать, что прогулка прошла бы вам на пользу. И цвет у вас стал бы получше, и настроение бы поднялось. Мне кажется, что обыкновенные вещи порой могут излечить получше любых зелий, - Уинни прекрасно понимала, что состояние профессора де Вриза намного серьезнее, чем какая-то простуда. Даже если он сейчас не говорил об этом, надо было быть слепым чтоб этого не заметить. Но Лермонт специально пыталась всячески подчеркнуть, что это не трагедия. Понятное дело, он лишился рук. Это очень плохо, и очень сложно. Придется изменить всю свою жизнь. Но можно привыкнуть и принять эту жизнь такой, какая она есть. Гвинед упала с лестницы и умерла, оставив свою дочь с мужем. У неё не было никакого шанса. Даже маленького. Конечно прозвучало бы очень эгоистично, но Уинни была бы рада еслиб мать лишилась ног. С этим можно жить. И тогда многое было бы по-другому. -Почему же вы не попросили их об этом? - с непониманием спросила хаффлпаффка, - Целители тут не только для того чтоб лечить, но и помогать в таких простых вещах. Они сами никогда не догадаются, ведь они всегда куда-то спешат, а для того чтоб догадаться до чего-то надо иметь время, а у них почти нет времени, - Уинни поднесла стул чуть поближе к кровати, - Нет проблем, я всегда могу открыть окно для вас, вы только скажите. Хотя и говорить не нужно, я обязательно догадаюсь. На движения профессора де Вриза Лермонт почти не обращала никакого внимания. Она не собиралась делать акцент на это, хотя обрадовалась тому, что профессор всё равно двигается и пытается привыкнуть к новым обстоятельствам. Она только проследила за тем как де Вриз присел и задумалась над его вопросом. Сама она и вовсе не задумывалась о кандидатуре своего мужа. Тем более она не искала его среди немцев, уж больно они холодные порой. Но бабушка... да, она порой была невыносимой. -Вот и я пытаюсь объяснить ей это! - воскликнула Уинифред и даже чуть подпрыгнула на стуле, - Понимаете, я ничего против немцев не имею, но я как-то не задумывалась о том чтоб возвращаться в Германию после окончания учебы. Моя жизнь в Англии, там где Лермонты. Моя бабушка просто пытается закрыть глаза на очевидное. Порой мне кажется, что она просто боится потерять меня на совсем. Понимаете, у моего отца не было братьев, лишь кузены. Поэтому я единственная наследница, и бабушка боится, что я не оправдаю её надежд. Мой дедушка не настолько беспокоится. Он понимает, что я — девушка, а значит "со мной всё намного легче", - Уинни рассмеялась, - Если честно это даже хорошо. Просто бабушка у меня жесткая, и она хочет превратить меня в такую же "железную леди" как она сама, что мне кажется почти нереальным учитывая мой характер. Да я и не хочу становиться такой, меня вполне устраивает мой характер. Ну, не считая конечно того, что я после каждой грустной фразы начинаю рыдать, но это пройдет с возрастом. Я надеюсь, - Лермонт закончила свою тираду насчет своей бабушки и облегченно вздохнула. Говорить с профессором де Вризом всегда было очень легко, даже если он был намного взрослее неё самой. Она могла говорить с ним о любых темах и не стесняться этого. -Я вообще как-то не задумываюсь о замужестве. Нет, когда-то я выйду замуж и у меня будут дети, но пока я не думала об этом. Пока я в школе... - Мысли о школе в последнее время не были радостными учитывая то, что Фианна в школе больше не будет. От одной мысли об этом Уинифред хотела плакать. Слова профессора де Вриза заставили Лермонт замолчать. Она даже чуть побледнела. Не от страха, а от злости. На секунду Уинни даже была готова встать и пулей вылететь из палаты. Это прозвучало как оскорбление для неё. Но девушка пересилила себя и сделала глубокий вдох. -Одолжение? - переспросила она, - А я вам не буду делать одолжений. Вы просто мне многое обещали этой весной, или вы забыли? - Уинифред дружелюбно улыбнулась, - А обещания надо держать, неправда? Если у нас не получается ехать в путешествие, то надо прогуляться, - но злость очень быстро прошла. Лермонт уже улыбалась в следующую минуту и была готова говорить неумолкая, лишь бы де профессору Вризу было хорошо. -Я и так к вам пришла. Поэтому я ещё долго буду здесь, пока вы сами не попросите меня уйти, - и снова улыбка. Надо как можно больше улыбаться, это всегда заменяет тепло рук, - Я была влюблена всего лишь один раз, суть дела это не меняет, потому что я любила долго, но как-то ничего не вышло... если честно сейчас мне кажется, что я просто сама напридумала себе эту любовь. Понимаете, очень сложно когда ты всегда в кругу друзей своего брата. А круг общения Фианна такой огромный, что это вдвойне сложнее, вот и я как всегда по-детски себя вела. Но сейчас я как-то не задумываюсь об этом. У меня очень много друзей среди мальчиков. Это конечно скорее заслуга Фина, чем моя. Но моим самым близким другом я всё равно считаю Джека Лантерна. Как сказать... вот Ив, и Люц, и Мордред, они мои друзья, но без Фина я бы не подружилась с ними. А вот Джек... он как будто только мой. Вы понимаете, меня?
Raymond de Vries: Уинифред все говорила и говорила, гладко, почти без пауз. Бесконечный поток слов молодой Лермонт наверняка сбил бы де Вриза с ног, окажись он способен на эти ноги подняться; пока тяжело, едва выносимо было просто сидеть. Голова слегка кружилась, должно быть, чуть-чуть подташнивало, но возвращаться в постель не хотелось – только в крайнем случае, только осознав, что собирается упасть в обморок, де Вриз согласился бы лечь. Слушать Лермонт было приятно. Рыжая хаффлпаффка заставляла профессора помнить – там, за пределами больничных стен по-прежнему есть жизнь, настоящая людская жизнь с настоящими людьми; преемственность поколений, бабушки и дедушки, помолвки и свадьбы, мысли о продолжении рода, дети – настоящая людская жизнь с настоящими людьми, любящими жизнь, ценящими жизнь и способными жить, просто жить, как позволено, положено и обязано жить каждому человеку и как никогда не получалось жить у Раймонда де Вриза. Видать, не судьба. Ну, это, конечно, сильно сказано. Какая судьба, так – неопределенность, передышка на старте. Очень хотелось верить – финиш еще впереди… Говоря по чести, Рэй старался не думать о том, что ждет его по выписке из Святого Мунго. Или кто. Все нынешнее существование бывшего профессора де Вриза сегодня заключалось в четырех стенах унылой, выкрашенной в традиционные бело-синие цвета больничной палаты, от одного вида которой хотелось незамедлительно очистить желудок – вот до чего скучной, унылой, тошнотворно безрадостной она была, зато прекрасно гармонировала с крахмально-чистыми бинтами, едкими, по вкусу похожими на огуречный рассол зельями, пресными лицами колдомедиков и их лимонными мантиями – казалось бы, веселенький цвет, теплый, но душу почему-то не грел. Глядя на колдомедиков Рэю хотелось повеситься. Не было средств: ни мыла, ни веревки, ни рук. Обидно, впрочем, переживаемо. Шок давно прошел. Рэй больше не просыпался в холодном поту, с ужасом оглядывая мрачную комнату, пытаясь в ночных тенях отыскать следы того чудовища, с каким судьба свела его в подземельях Хогрватса и больше не пытался плотно прижимать ладони к закрытым глазам, словно уверенный, будто темнота способна огородить от призраков прошлого, настоящего и грядущего. Больше Рэй не пытался закрывать лицо руками; понял – отныне он открыт перед всеми, отныне нечем защищаться, а значит, приходится смотреть опасности в лицо, с вызовом, не моргая. Никакой опасности не было. Ночная палата была тиха, пуста и одинока. Ни одного призрака, ни одного звука, лишь по-прежнему сиротливо заглядывала внутрь, сквозь прозрачное оконное стекло бледная, неполная луна. Все кончилось. Все давно кончилось. Шок прошел, осталось временная неопределенность. Затруднительная ситуация, из которой обязательно найдется выход. Нашелся бы тот, кто поможет повернуть отполированную до блеска дверную ручку. Но, начинать надо с малого. Уже нашелся тот, кто помог открыть окно. Впрочем, и этого было много. Рэй с удивлением взглянул на Уинифред. Почему не просил медиков открыть окно? Он и сам не имел понятия. Должно быть стыдился. Лишний раз подчеркнуть собственную беспомощность. — Я и сам не знаю, почему не просил открыть окно, — Голова кружилась все сильнее. Лучше будет лечь. Рэй вернулся в постель. — Забывал. Я за последние недели стал забывчив. С этими бесконечными процедурами можно и имя-то свое забыть, не только оконные рамы. Да, мисс Лермонт, я стал чудовищно забывчив. Забыл, что вы никогда не делаете одолжений. На самом деле это хорошо – не делать одолжений. Не делайте и впредь. Ни мне, ни бабушке, никому, — Рэй устало посмотрел в потолок. Белое на белом. — Тот факт, что вы остались единственной наследницей рода, конечно, говорит о большой ответственности, но и предлагает большую свободу выбора. Все в ваших… хм, руках. Только вам под силу решить, каким оно будет – продолжение вашего рода, где и с кем. Рэй подумал о Германии. Имей он возможность прямо сейчас вернуться на родину тем, кем отныне стал – считай, беспомощным калекой – согласился бы? Нет, разумеется, нет. С исторической родиной давно ничего не связывало. Порою де Вризу начинало казаться, что и язык своих предков он окончательно забыл; тогда Рэй вздрагивал, хмурился, давая обещание несколько дней к ряду думать только на немецком – помогало. Все-таки плохо терять родственные связи, даже если никаких родственников у вас не осталось. А еще Рэй помнил. Помнил, как собирался путешествовать вместе с Уинифред Лермонт, и путешествие это должно было оказаться очень счастливым, очень веселым путешествием, о котором потом захотелось бы рассказать собственным детям, собственным внукам. И которому, увы, не суждено было случиться. По крайне мере этим летом. И котенка. Я обещал вам подарить котенка, мисс Лермонт. Да, я стал чудовищно забывчив. Но о некоторых вещах помнишь до смерти. Некоторые обещания ты просто обязан выполнить, выполнить или умереть. — Джек Лантерн? — Рэй мельком взглянул на Уинни, улыбнулся. — Я его помню. Хороший молодой человек. Правда, никогда не проявлял особенного рвения к учебе, но это, безусловно, не главное. Мне кажется, из таких людей, как мистер Лантерн получаются отличные семьянины. Готов поспорить, он прекрасный собеседник и умеет слушать. По-моему, вам нужен именно такой человек – умеющий слышать и умеющий слушать. Он не позволит вам превратиться в «железную леди». И это снова хорошо, потому что железо, каким бы крепким оно ни было, все-таки металл. Металл не греет, мисс Лермонт. А без тепла, согласитесь, жизнь кажется довольно скверной штукой. Такая жизнь холодна даже летом. Ох… Похоже, я пытаюсь учить вас жизни. Это я случайно, — Рэй усмехнулся. — Верно, это я случайно. У меня давно не было собеседников, вот я и решил восполнить недостаток общения одним махом. А знаете что? — тяжелый, застоявшийся воздух в палате постепенно вытеснялся свежим, летним. — Я не буду давать вам никаких новых общений, я скажу вот что – мы не пойдем с вами на прогулку. Мы пойдем с вами выбирать котенка. Помните? Я обещал. Это обещание я сдержу. Ну, а что касается Джека Лантерна. Я все понимаю – у вас может быть полно друзей, полно родственников и знакомых, но обязательно должен быть кто-то один, единственный и уникальный. Тот, кто будет считать единственной и уникальной вас. Надеюсь, что с Джеком вам повезло. Да, приятно обсуждать чужую жизнь, вместе разбирать чужие планы на будущее – так легче позабыть о будущем собственном; забывать и выкинуть за ненадобностью.
Winifred Lermont: Я начинаю ненавидеть эту девочку за то, что она меня не слушается. *_* Наверное если бы Уинифред любила жизнь меньше, то ей было бы очень сложно. Она была романтиком в душе и верила, что в этом мире для всех хватает света. Она многое видела в этой жизни. Теряла близких людей, наблюдала за страданиями некоторых из них. Но она по прежнему любила жизнь всем сердцем. Любила тот мир который окружал её, и никогда бы не поверила, что что-нибудь может заставить её любить эту жизнь меньше. Рыжеволосая хаффлпаффка смотрела на профессора де Вриза. Он выглядел усталым, утомленным. Наверное всё меньше и меньше спал, если и вовсе не перестал спать. Уинни видела в его глазах тоску. Видела, что что-то разбилось в них. Он не касался её ладоней, ведь у него больше не было рук. Но Уинифред могла поклясться, что даже если бы они сейчас у него вдруг появились, то руки профессора де Вриза были бы ледяными. Ведь именно лед разбивает всякую надежду. Уинни верила в надежду, она была у неё в руках. Если бы не надежда, то она бы наверное давно перестала быть такой. Она бы перестала улыбаться и верить. Верить, что где-то есть свет. И он одинаково будет греть всех, даже если кто-то не сможет протянуть к нему руки. -Я попрошу кого-нибудь позаботиться об этом, - Уинифред улыбнулась профессору де Вризу. Она смотрела на него. Видела знакомое лицо, но такой незнакомый взгляд. Она видела и тоску, и некую боль, и немного отчаяния со смирением. Она видела в глазах де Вриза всё. Всё то, что она бы никогда не хотела видеть, особенно в глазах любимых людей. Уинифред не боялась профессора, как не странно. Она не боялась отсутствия его рук, и это можно было понять с первого же взгляда. Уинни просто не хотела чтоб де Вриз терял всякую надежду вместе со своими руками. Она боялась этого больше всего, и именно поэтому понимала, что она обязана вернуть ему надежду. Она обязана греть его, пусть и нельзя коснуться его рук. Уинни было страшно. Она боялась, что будучи настолько хрупкой и ранимой, ей не удастся кого-то поддержать, особенно такого взрослого человека как профессор де Вриз. Но несмотря на этот страх хаффлпаффка не собиралась сдаваться. -О, нет, что вы! - воскликнула Лермонт и чуть не вскочила со стула, но заметно покраснела, - Джек просто мой друг, в не так поняли. Можно сказать, что он мой самый лучший друг. Просто Джек никогда не опекает меня, он вообще редко что-то мне советует или говорит что делать. Он умеет слушать, и я ценю в нем это больше всего. Джекки способен согреть одними словами, а я всегда тянусь туда где тепло... - Лермонт улыбнулась своим словам, - Честное слово, я как маленький ребенок, который везде ищет что-то теплое и мягкое, иногда меня это саму забавляет. А что касается Джека... я не знаю, - и снова Уинифред покраснела, - я никогда не задумывалась о своей собственной семье. Мне как-то всегда казалось, что это очень далеко от меня, в будущем. Но сейчас я начинаю осознавать, что я уже не девятилетний ребенок, и вполне себе взрослая. Но семейная жизнь... я не представляю себя в роли жены, ведь супруги они поддерживают друг-друга, а я не способна кого-то поддержать, - какая-то грустная улыбка покрыла губы Уинни, но она тут же исчезла. Сегодня нельзя грустить. Сегодня надо улыбаться и греть профессора де Вриза. Словами, улыбкой, даже прикосновениями. Ему необходима надежда, даже крохотная как сама Уинни. -Ой, профессор де Вриз! - рыжеволосая тут же вскочила с кровати и подошла поближе к мужчине. Она была рада услышать его слова. В ту минуту она поняла, что ещё не всё потерянно. Надежда была. Она пряталась глубоко в тайнике сердца, но она всё равно была. Оставалось лишь чуть подогреть её и дать волю чтобы она вышла наружу, - Но вам же нельзя! - хотя Лермонт сейчас и была на седьмом небе от счастья, но она всё равно не могла позволить ему вот так встать на ноги. -Я помню... я конечно всё помню... - Уинни улыбнулась и не смогла удержатся чтоб не прижаться к нему, совсем легонько, даже чуть поддерживая его, ведь Лермонт боялась, что в любой момент профессор де Вриз потеряет сознание, - Мы с вами обязательно погуляем. Мы обязательно увидим другие страны, и будем путешествовать. Всё это будет, я вам обещаю. И спасибо за котенка которого вы мне подарите, я его буду любить так же сильно как вас, хотя наверное вас я буду любить сильнее. Только прошу вас... - тут Уинни чуть отстранилась от профессора и посмотрела в его глаза, - Не слушайте никого. В первую очередь свой внутренний голос, он самый первый враг, по себе знаю. В этом мире есть надежда. Она есть и у вас, даже если сейчас вам кажется, что вокруг нет света... тепло есть везде, даже внутри вас. Вы думаете, что теплоты нет? А я её чувствую сейчас, - Уинифред дотронулась ладонью груди профессора де Вриза, - Пока сердце бьется, пока кровь течет по жилам... внутри нас есть теплота, и она греет не только вас и меня, но и всех кто с вами. Вам не нужны руки чтобы дарить и самому получать тепло. Оно греется у вас в сердце. Самое главное не дать ей замерзнуть, - Лермонт улыбнулась в конце своих слов. Руки творят волшебство. Люди касаются друг-друга пальцами и таким образом чаще всего говорят больше любых слов. Но руки лишь передают тепло, которое хранится в сердце. -Вам наверное лучше лечь, иначе я буду чувствовать себя очень виноватой. Я и так пришла к вам и говорю не умолкая, наверное вы устали. Вы ничего не хотите, вам правда ничего не нужно? Я могу позвать целителей... кого угодно.
Raymond de Vries: «Он мне просто друг» или «она мне просто подруга», или «о, нет, что вы! мы просто друзья!». Вот так и начинаются все беды, пара неловко брошенных фраз, сомнение в голосе – мы только друзья, ничего больше, хочешь я расскажу тебе историю? – слова, звучащие не впопад и какой-то странный, сбивчивый пульс. О, безусловно, дружба прекрасна; безусловна, великолепна и бесконечно важна. Если бы де Вриз мог так легко поверить словам Уинифред. Конечно, она гораздо моложе и в голосе ее звучит неподдельная радость, но… осторожнее нужно быть со словами. Сегодня ты назовешь кого-то «другом», а завтра кто-то назовет «другом» тебя. А теперь подумайте, подумайте дважды, быть может, вам хотелось услышать не это? Быть может, вам хотелось услышать иное? Быть может, пора сказать «выходи за меня» и услышать в ответ «ну, конечно!». У де Вриза была Лорин, просто друг. Просто лучший друг. Что вы! Ничего больше. Пока они вместе – это просто дружба, и вот Лорин исчезла – черт, подери куда? – и больше дружбы не было, и очень хотелось сказать «выходи за меня», и очень хотелось услышать в ответ «ну, конечно!», да только кругом тишина и больничные простыни по-прежнему белые. Совсем, как свадебное платье, но колючие, холодные, лишенные женского тепла. Что бы не говорила Уинифред, как бы она не относилась к их, с Лантерном дружбе, де Вризу было, что сказать. Нет, не напутствие даже, не совет, история. Наверное, История. С большой буквы, потому что некоторые истории, они начинаются с заглавия и им ни в коем случае нельзя позволить остаться заметкой на полях. — «Лучший друг» - это очень много, мисс Лермонт, — голос де Вриза звучал тихо и, быть может, чуть-чуть надломлено. — Гораздо больше, чем просто друг, а иногда и первая любовь. Говорят, первая любовь – самая сильная. Если честно, не имею понятия. Но если есть первая любовь, должно быть, есть и последняя. «Последняя любовь», хм, странно звучит. Странно, потому что последнюю любовь можно обрести только потеряв первую. Это немного грустно, хотя вполне закономерно. Так вот, Уинифред, в отличие от любви, дружбу совсем не обязательно терять. Дружба, она непременно остается дружбой, просто иногда лучший друг перестает быть лучшим и становится одним единственным. Подумайте об этом. Подумайте о Джеке. Кто знает, не он ли такой лучший друг, общества которого вам будет достаточно на всю вашу жизнь. Вы сами сказали – с ним легко говорить и он способен дарить тепло. Мне кажется, для счастья этого немало, — Рэй перевел дыхание. Вот ведь странная штука – ностальгия. На какой-то миг ему показалось, что прямо сейчас он сможет скрестить руки на груди, взглянуть на Уинни сверху вниз, сказав что-то до абсурда банальное, улыбнуться, а потом… потом просто опустить собственную руку на ее плечо и, как когда-то давно в Хогвартсе, сказать, что все, конечно же, будет хорошо и у вас обязательно появятся дети. Быть может, они будут носить фамилию Лантерн и когда-нибудь поступят на Хаффлпафф. Вместо этого Рэй печально опустил глаза к полу и целое очень долгое мгновение молчал. — А зачем вам кого-то поддерживать? Поддерживать семью – задача мужа. Вы должны быть рядом. Если муж любящий, одного взгляда на вас будет достаточно, чтобы хотелось смотреть снова и снова, чтобы хотелось поддерживать вас саму. Все очень просто, мисс Лермонт. Достаточно быть вместе. Господь милосердный, он опять начал нести патетическую чушь. Стало смешно. Возможно, он бы рассмеялся, не будь голова такой тяжелой, не будь жизнь такой сложный и будь рядом кто-то, кого хотелось бы поддержать ему самому; кто-то, кто мог бы видеть в нем не учителя, не профессора; видеть опору. Повезет, даже семьи. Увы, в больничной палате было светло, по-летнему солнечно, рыжая хаффлпаффка говорила чудесные вещи, которым хотелось верить, и все, кажется, было очень хорошо. Почти… На прикосновение Уинифред ответить он не мог. Так и стоял? сидел? неважно, просто ответить на прикосновение Уинифред Лермонт он не мог, а поэтому… поэтому молчал. Одно очень долгое мгновение за другим. Нет, бесспорно, рыжая хаффлпаффка права. Тепло, оно в сердце. Тепло в душе. Тепло в крови, струится по венам. Да, оно там, в глубине, на поверхности только кожа, но… Но каждый раз, когда тепло захочется разделить – ты не вырвешь сердце, не вывернешь на изнанку душу, не вскроешь вены – так легко не поделишься. Руки значительно упрощали задачу. А, впрочем, должно быть, можно и без них. Нет рук, приходится пользоваться словами. — Вы ни в чем не виноваты, — Раймонд в очередной раз лег, взгляд перевел на Уинифред. — И вы правы. Тепло в сердце. Вся жизнь в сердце. И это не только цитата из медицинского справочника. И мне ничего не нужно. И я ничего не хочу. Вернее, пусть будет что угодно, кроме целителей. Знаете, за время, проведенное здесь, я – кажется – видел их всех, а ни одного имени запомнил. — Он лгал. Одно имя де Вриз все-таки помнил. Имя женщины, доктора, единственный из всего персонала Мунго, которой не было, нет и, сдается, не могло быть здесь и сейчас, поэтому: — Не нужно никого звать. Лучше рассказывайте. Если я вас еще не утомил – рассказывайте, о себе. Это очень интересно. Мне ничего не нужно. Мне достаточно слов.
Winifred Lermont: Она как-то никогда раньше не задумывалась об этом. Джек. Её Джекки? Он же всегда был просто другом, или нет? Уинифред чуть склонила голову слушая профессора де Вриза и призадумалась. Долгие годы она была уверена в том, что она влюблена в Мордреда. Возможно так оно и было. Почему? Уинни до сих пор не понимала. Наверное она просто слишком много времени проводила в обществе друзей брата, а это не всегда самая удачная идея. Она не жаловалась, наоборот Уинни обожала каждого из Демонов. Люциус хоть и был снежным принцем, но порой очень тонко чувствовал состояние окружающих. Ивен мог очень ядовито ранить любого, но обязательно улыбнулся бы Уинни после этого, и что самое главное его улыбка была бы искренней. А Лис просто никогда не мог допустить ту мысль, что маленькая сестричка Фианна могла как-то иначе на него посмотреть, поэтому порой он был очень заботливым. А Уинифред всегда искала тепло. Она и правда походила на маленького котенка, который везде ищет тепло. Но может она не там его искала? -Я никогда раньше не задумывалась об этом, - Уинни улыбнулась. В этой улыбке было что-то загадочное и немного странное, как будто она только что сделала какое-то необычное открытие. Лермонт словно впервые увидела Джека другими глазами. Она всегда его любила. Любила за то, что он всегда был рядом. Любила его заботу, ей нравилось, что он всегда готов прийти на помощь. Ведь в таком случае она никогда не будет испытывать одиночество? А одиночества Уинифред боялась, хоть и никогда в этом не признавалась себе. У всех близких ей людей был кто-то, кто был намного важнее чем она — Уинни. Вот тот же Фианн, её брат и опора, он любил Арти. Он искренне любил Арти, и она занимала первое место в его жизни. Уинифред совсем не ревновала, как не странно. Она даже не обижалась, чего тут обижаться? Просто она боялась, что вот у неё никого рядом не будет. Не будет того, кто может всегда дарить тепло и защищать тебя. -Спасибо вам, - Лермонт улыбнулась, - спасибо за эти слова. Просто иногда нужен кто-то кто скажет всё это, спасибо вам, - она повернулась в сторону окна. Легкий ветерок приносил с собой запах летних цветов. Можно было закрыть глаза и представить маленькие бутоны, которые вот-вот раскрываются и дурманят своим ароматом. И вдруг стало очень легко от этого. Уинифред слегка улыбалась и не знала от чего. Она повернулась в сторону профессора де Вриза. Мужчины, у которого больше не было рук. Она не боялась его. Она не боялась за него. Такие люди всё выдерживают. Они не тонут. Этому просто не случится. Но она хотела чуть-чуть обрадовать его. Заставить его улыбнуться. Заставить поверить, что в этом мире до сих пор есть место для тепла. Порой мир жесток. Порой он отрывает не только руки, но и отнимает всё самое родное. Люди могут ранить в самое сердце, причем очень жестоко. Они могут изуродовать твою жизнь одними словами, но... но жизнь всё равно прекрасна, ведь так? Есть ради чего жить. Ради самой жизнь. Да хоть ради весны, лета... ради этих цветов, которые цвели под окном. Ради ветра, который играл с рыжими волосами. Ради людей. Даже тех которые причиняют боль. Даже тех, которые пытаются навредить тебе. Путь не должен закончиться раньше времени. История нельзя прервать в середине. -А вы должны хотеть, - Уинифред сидела рядом с профессором и смотрела на него, - нельзя просто плыть по течению. Только мертвые рыбы плывут по течению. Не помню кто это сказал, но он был прав. Понимаете, вы живы, и это правда самое главное. Это самое ценное, что у вас есть — жизнь, - Уинни снова улыбнулась, лучезарно и искренне после чего привстала со своего места и направилась в сторону окна. -Я бы хотела рассказать вам сказку, но не умею , увы, - с неким сожалением начала хаффлпаффка протянув руку из окна. Она словно пыталась поймать воздух, но ей нравилось как легкий ветерок щекочет её кожу, - но я могу вам спеть, если вы хотите. Я пою с малых лет, конечно у меня есть одно правило — петь только для гитары Фина, но сейчас по любому не получится петь под музыку, - Уинифред повернулась в сторону профессора и уставилась на него. -Я всё равно считаю, что мне жутко повезло в жизни. Неважно, что порой бывало очень сложно. Но я наверное счастливый человек. Я помню когда была маленькой, я часто расстраивалась когда гости в нашем доме говорили о том, что было неправильно брать чужого ребенка, пусть и племянницу к себе в дом. Я однажды чуть не разрыдалась, но каждый раз в такие моменты рядом со мной был Фин. Он бывал порой очень грубым когда кто-то мне что-то говорил, и я вот сейчас думаю, что наверное всё в жизни правильно... будь всё иначе, то я была бы совсем другим человеком, и я не уверена, что была бы лучше, - хаффлпаффка снова вернулась на свое место.
Raymond de Vries: — Да что же вы такое говорите, мисс Лермонт? Даже ложь всегда найдет свою нишу. А у вас есть не просто ниша, у вас – статус, мисс Лермонт, Уинифред. Одна единственная, других не будет. Гордитесь, Уинни, вы неповторимы, а значит, все в ваших руках. Но… знаете, мой вам совет – будьте с Джеком Уинифред Лермонт, только не Железной Леди. Уинифред Лермонт – у вас прекрасная, так что свое место вы заняли. Да, мисс Лермонт, не бывает чужих детей. Бывают дети любимые и дети по необходимости, а вас, безусловно, любят. Я же не слепой. Вы очень, очень счастливая. Это правда, мисс Лермонт. Очень. Счастливая. Рэй улыбнулся. Мягко так, по-человечески. Маленькая рыжая хаффлпаффка умела говорить долго, забавно умела говорить и слушать ее, конечно, было одним удовольствием. Если бы мир населяли сплошные хаффлпаффки с рыжим каскадом волос, то, наверное, жизнь не казалась бы такой… безжизненной. Если бы еще рыжие хаффлпаффки не умели врать. Нет, что вы! Он верил Уинни, не мог не верить – она не смеялась, не бросала в лицо глупое «да куда же вы полезли, Раймонд де Вриз! Вам ли сражаться с темными силами!». Поэтому он хотел верить и знать – заканчивается одна судьба, начинается другая – действующие лица не в счет. И воздух пахнет. Сиренью. А, может быть, нарциссами. Или же это розы. Запах не важен. Важно присутствие. Конечно, он смотрел на мисс Лермонт и с радостью протянул бы руку, но. Это ведь не главное. Правильный человек придет к вам первым. Нужны объятия? Обнимет. Нужны слова? Скажет. А пока можно оставаться спеленованным, зажатым в крахмальной белизне здесь и сейчас, потому что остается надежда… Вдруг? Все иначе и все сызнова. Получится, все, сызнова. И каждый будет счастлив. — Знаете, я верю, мисс Лермонт, что вы хорошо поете. Я не буду вас просить. Я могу вас послушать. Захотите – я вас услышу. И голос запомню тоже. Лишь бы не было боли, и бояться не надо совсем. Слушать хорошо: себя, чужих, истории. Рэй улыбнулся. Он ждал. Голоса Уинифред Лермонт и надежды на светлое будущее… Ну, правда – хорошие люди не бывают одинокими. У маленькой рыжей хаффлпаффки был Джек, у высокого седого профессора – надежда на будущее. Одна, невнятная, и все же… — Споете?
Winifred Lermont: Воздух пах сиренью. Уинифред любила их запах. Они были простыми цветами, но могли дурманить своим ароматом. Лето наступило. Это означало, что солнца будет много, и тепла. Нет, не обязательно жары, а именно тепла. Людям необходимо что-то светлое и теплое в жизни, неправда? Лермонт внимательно слушала профессора де Вриза и улыбалась. Ей повезло в этой жизни, она не сомневалась в этом. Даже если порой становилось страшно и одиноко, она знала что кому-то может быть ещё хуже. Она верила своим друзьям, верила в тех людей которых любила, верила в своих родителей. Но больше всех она верила в саму жизнь. Она порой ранила, иногда настолько сильно, что хотелось укрыться от всего мира, но несмотря на это она была прекрасной. Уинни склонила голову на бок и кивнула профессору де Вризу на его слова. Она не будет меняться. Она не станет подстраиваться под другими людьми. Уинифред Лермонт всегда останется собой, и это не так уж плохо. Ведь её любят такой какая она есть? Конечно ей стоит немного повзрослеть, как говорила её подруга Рианнон МакКехт. Но быть взрослой не значит быть бесчувственной, ведь так? Уинни не собиралась настолько меняться. Она бла уверена, что в её жизни не будет дня когда её не будут радовать солнечные лучи. Когда аромат весенних цветов не заставит её улыбнуться. Не будет дня... Лермонт вдруг очень захотелось взять профессора за руку. Сжать его большую ладонь в своих ладошках и согреть её. Но она сразу же отогнала эти мысли от себя и лишь уставилась на него. Она не любила петь на людях. Наверное именно поэтому она пела лишь для гитары Фианна, но сейчас она совсем не смущалась. Ей хотелось петь со всей душой. Петь так как она никогда прежде не пела. Лишь для профессора де Вриза. В этот раз только для него чтоб он ощутил всю теплоту этого мира. Уинни прикрыла глаза и начала петь. Песня была немного грустной, но в то же время светлой. О надежде, о любви, о людях и их переживаниях. Голос Уинифред совсем не дрожал, и она всё пела и пела. Музыки не было. Не было никакой гитары и звона её струн. Её песню аккомпанировала лишь тишина, и дыхание профессора де Вриза. Песня подошла к концу и Уинни открыла глаза чтоб увидеть своего слушателя. Она расплылась в улыбке и привстала подходя ближе к нему. Девушка склонилась и поцеловала мужчину в лоб. -Пока бьется сердце есть смысл в этой жизни. Пока есть свет, то и есть путь к нему. Этот мир стоит того чтоб в нем жить...
Raymond de Vries: Раймонд де Вриз обладал полным иммунитетом к музыке. Будучи наделенным прекрасной памятью, тем не менее он не мог выдержать ритм простой детской считалочки – строчки путались, такт летел ко всем чертям, а слова – слова превращались в нескончаемый поток маловразумительной, крайне монотонной тарабарщины. Случись де Вризу по какому-то жутчайшему недосмотру выступать на сцене, он бы не продержался и пяти секунд – раздраженная, доведенная до отчаяния публика забросала бы бывшего профессора не обычными помидорами, забросала бы стульями и, возможно, наспех выломанными досками паркета. Де Вризу везло. Выступать на сцене его не приглашали, а один единственный раз, когда Раймонду довелось попасть в центр внимания закончился пожаром, пожаром и пожизненным местом в анатомическом театре. Само собой, в роли главного экспоната. Слов песни Уинифред де Вриз не разбирал. Иногда достаточно пропустить мелодию через себя – почувствовать; не услышать, но запомнить; не понять, но осознать; не полюбить, но желать продолжения. Пела юная мисс Лермонт, наверняка, хорошо. Пожалуй (наивная мысль) ей стоило задуматься о карьере певицы. Впрочем, работа с детьми – тоже прекрасно. Если первое, что услышат эти дети, будет пение Уинифред Лермонт, они вырастут очень счастливыми взрослыми. Де Вриз вырос давно. Время колыбельных истекло, а вот с реквием вышла небольшая задержка. «О, Господи, она меня отпевает!», - мелькнула шальная мысль и тут же погасла. Нет, какое там отпевание?! На похоронах де Вриза не решится завыть даже самый сентиментальный пес – много чести. А мисс Лермонт – замечательная юная леди, всего лишь пока не усвоила один из основополагающих законов жизни: иногда чье-то «да» означает отказ. И все-таки пела Уинифред хорошо. Лишь счастливые люди способны петь в обществе законченных идиотов, глухих на оба ухо неудачника каким был, есть и будет Раймонд де Вриз. Скоро песня кончится, мисс Уинифред закроет окно, закроет за собой дверь и звуки мелодии, запах иллюзорной сирени разобьются о густую тишину больничной палаты, только койка будет изредка поскрипывать – больничные койки всегда скрипит. Должно быть, это их собственный, уникальный способ пения. Баллады о заживляющих эликсирах, грязных повязках и чьих-то бесконечно загубленных жизнях. Это пение де Вриз успел возненавидеть. — Спасибо, — тихо произнес он, когда песня все-таки кончилась. — Спасибо за все. Больше сказать нечего. Грустная песня о надежде, о любви, о людях отзвучала, не хотелось кормить мисс Лермонт очередной порцией банальностей. Кабы взять за руку… Хотя глупость. Кинестетик в этом мире существовал один и его в этой комнате не было. Зато был легкий поцелуй – такой милый, что де Вриз, конечно же, покраснел. Даже в тот день, когда мисс Лермонт впервые появилась на пороге его комнаты и этот дурацкий свитер вечно норовил свалиться на пол Раймонду не было так стыдно. Теперь он стыдился за то, что больше не способен прикрыть свою – боже, сколько пафоса! – предельную наготу старым, изношенным свитером. Стыдно за больничную пижаму, бинты, желание проспать целую вечность и невозможность ответить взаимностью, разве что: — Еще раз спасибо, мисс Лермонт. Этот мир действительно стоит того, чтобы в нем жить. А теперь, наверное, вам пора. Не хочу вас задерживать. Да, скоро мисс Лермонт уйдет. Но де Вриз навсегда запомнит ее песню и обязательно, покинув Святого Мунго, вернувшись домой, выпьет бутылку виски – просто, желая согреться – вспоминая высокий девичий голос. Голос, не скрип больничной койки, который – что поделать – он тоже запомнит на всегда. Унесет в могилу. А сегодня лето, сегодня лето и воздух пропах несуществующей сиренью, и мир достоин того, чтобы в нем жить. Вот только он, Раймонд де Вриз, он этой жизни достоин? Однако… какая разница.
полная версия страницы