Форум » Архив «Lumiere-77» » Do I know you? » Ответить
Do I know you?
Madeline Murphy: Дата: 13 декабря 1983 Место: паб "Три Метлы", Хогсмид Участники: Winifred Lermont & Madeline Murphy События: Шесть лет - это большой срок? Можно ли за шесть лет стать другим человеком? Можно ли остаться точно такой же? Можно ли за шесть лет потерять дружбу? Можно ли найти её вновь? Примечания: отыгрыш имеет место быть в будущее
Ответов - 11
Winifred Lermont: Она не любила зиму. Очень сильно не любила несмотря на то, что раньше в её жизни всё самое волшебное происходило именно зимой. Но сейчас ей казалось, что и так в душе слишком холодно чтоб ещё на дворе ощущать этот мерзкий мороз. Раньше всё было иначе. Два, три, четыре года тому назад всё было иначе. Не так как сейчас, не настолько холодно. В глазах Люциуса не было столько тоски, Ланфир не испытывала такую невыносимую боль, часть Фианна с Арти не была ещё мертва, и голос Нарси не был настолько тусклым. Несколько лет тому назад Уинифред Лермонт была ещё ребенком. Рыжей сестренкой Фианна, которая всё время таскалась за ним и каждый раз бегала к Ланфир с Арти за очередным советом. Тогда она не знала, что такое настоящая боль. Не знала тоску и отчаяние. Не знала вкус реальности, и не знала насколько жестокой она могла оказаться. Многое изменилось с тех самых пор как она улыбалась прижимаясь к плечу Алека в коридорах. Почти всё изменилось с тех самых пор как Ивэн был убит. Сколько времени прошло? Наверное не так много, ведь волосы бывшей хаффлпаффки не успели отрасти. Короткое каре возможно не шло Уинифред, но это её ничуть не волновало. В тот день когда она узнала о том, что Ив умер, для неё многое закончилось. Возможно детство подошло к концу? Или это было начало конца? А ведь Уинифред раньше мечтала вырасти. Она так отчаянно хотела стать взрослой. Не плакать как сущий ребенок по любому поводу, но в тот день она не плакала. Впервые когда ей по-настоящему хотелось плакать, у неё не было слез. Джек едва дотронулся её руки, а она всё так же прижимала к груди маленькую Гвинед. Но Уинифред не двигалась. Она словно не дышала. Лишь смотрела в одну точку и не могла поверить, что Ивэна больше нет. Нет. Что значит его больше нет? Неужели он никогда не подойдет к ней и не взлохмочит ей волосы? Неужели никогда не назовет её «рыжиком» и не скажет, что за лето у неё округлились формы и грудь стала намного привлекательнее? Она тогда покраснела и не знала куда деваться от стыда, словно Розье раздел её взглядом. А потом они ещё долго смеялись по этому поводу. И сейчас надо было смириться с тем, что Ивэна нет. Нет. Какое-то непонятное слово. Какое сложно слово. Нет. Что значит нет? В ту ночь Уинифред тихо поднялась с кровати. Она смотрела на Гвинед которая посапывала в кровати. Несколько мгновений она не двигалась и наблюдала за дочерью. Она даже не запомнит одного из тех людей, кто был очень дорог её матери. Джек спал в кровати. Он наверное услышал как его жена поднялась, но решил не тревожить её покой. Уинифред надо было побыть одной. Совсем ненадолго. Оторвав взгляд от дочери она вышла из спальни и босиком зашагала по коридору. На дворе была зима. Холодная, морозная. Но она совсем не чувствовала холод лишь медленно приоткрыла дверь и вышла во двор. Неподалеку стояла ива. Старая, помнится ещё прошлой зимой они все играли под ней. Смеялись, и радовались как дети. Все вместе. Наверное в последний раз? Уинифред закуталась в шаль и босиком прошлась по тропинке. Снег совсем не обжигал ноги, она даже не чувствовала холода. Лишь какую-то пустоту. И непонятную тоску. В руках Уинифред блестели ножницы. Она уже знала что будет делать. Рыжие волосы развивались по ветру. Те самые которые все эти годы были гордостью младшей сестренки Фианна. Уинифред опустилась на колени у самого дерева и опустила голову. Волосы рассыпались по плечами, дотрагиваясь до земли которая была покрыта снегом. Они были как единое пятно крови на белом снегу. Недолго размышляя девушка провела ножницами по волосами. Рыжие пряди один за другим падали на снег, и вместе с ними уходила боль. Вскоре всё было кончено. Всё. Уинифред смотрела на свои рыжие волосы и почувстовала как морозный ветер ударил ей прямо в шею. Она начала копать землю перед ивой. Вначале ножницами, а потом уже руками. Не чувствуя ни мороза, ни боли, ни крови которая уже текла по пальцам. Собрав рыжие волосы в кучу она бережно положила их в яму и медленно начала покрывать их землей и снегом. Вот и всё. Детство закончилось. Я надеюсь ты в лучшем мире, Ив. Молодая девушка шагала по Хогсмиду. Не было никакого желания покупать разные нужные и ненужные вещи, но маленькая Гвинед нуждалась в них. Уинифред невольно остановилась у паба «Три Метлы». Несколько минут она смотрела на входную дверь и не решалась войти туда, словно она снова возвращалась в какой-то омут воспоминаний. А потом её что-то потянуло внутрь, и она потянулась к ручке. Внутри было тепло. Тепло и как всегда шумно, но Уинифред смотрела лишь в одну единственную точку. Самый дальний столик. Они часто там сидели. Сейчас там никого не было, и рыжеволосая направилась прямо туда. Опустившись на привычное, точнее уже непривычное место, девушка провела пальцами по поверхности стола, словно не веря своим глазам. Она сняла с себя зеленую мантию и уставилась в никуда. Они сидели здесь все вместе. Всего шесть лет тому назад. Они все. Улыбались и смеялись, и никто из них не думал, что жизнь окажется настолько жестокой. Нельзя ей нервничать в таком состоянии, и пить нельзя. Уинифред просто хотелось посидеть. Совсем немного. Ещё чуть-чуть.
Madeline Murphy: Люди любит делить себя на группы, выдумывая порой самые невообразимый признаки для деления. Так, к примеру, очень популярным является деление на осенефилов, зимнелюбов, фанатов весны или же поклонников лета – при том представители каждой из этих групп совершенно не понимали предпочтений других, и считали их как минимум немного странными. Маделайн не понимала людей, она не понимала их по многим причинам и это была одна из них: как можно сознательно выбирать «любимое время года», когда мир, безумный, волшебный, очаровательный, изумительный, чудовищно бесчеловечный мир прекрасен всегда. Она сходила с ума при первых признаках капели, собирала себе корону из золотых листьев осенью, тонула в тепле летом. И конечно же она любила зиму, хрупкий холод льда, завораживающий танец снежинок и это бесконечное ощущение сказки-прямо-за-углом, которое разлито в воздухе. Маделайн потерла ладони, стараясь заставить кровь быстрее течь по сосудам и надеясь хоть чуть-чуть согреться. Что поделать, ни её тонкие перчатки, ни теплое только по меркам Италии пальто не спасали здесь, в Шотландии, где холод царил с самого конца октября и как минимум по начало апреля. Потом – потом может и можно было бы ходить в таком пальтишке, хотя лучше подстраховаться и подождать до начала мая. Эх, как же давно она не была на Острове, что забыла все это, три года, пять? Что поделать, смерть горче эмиграции, тем более не долгой. Маделайн, сжавшись в комок тонкой шерсти и рыжих волос, проскользнула под рукой мужчины, открывшего было дверь в паб – она мало изменилась со школьных времен, так что с её небольшим ростом и ещё менее значимым весом это было не сложно. Войдя во внутрь, она первым делом отряхнула снег с волос и шарфа, после чего начала разминать заледеневшие пальцы, морщась от терпимой, но резкой боли. Наконец, когда тепло наконец проникло сквозь кокон уличного ветра, который, казалось, окружал Мэдди, она огляделась, улыбнулась нахлынувшим было воспоминаниям и, подойдя к стойке, заказала пинту теплого сливочного пива. Заплатив за свой напиток, она прошла в зал, ища к кому бы присесть – пустых столиков уже не осталось. Её взгляд скользил по незнакомым лицам – сколько новых людей в нашем мире! – пока неожиданно не зацепился за одно, показавшееся чужим в первый миг. Да это же... - Уинни? Уинни Лермонт? – удивленно спросила Маделайн, подходя ближе и, по привычке без приглашения присаживаясь за стол, глядя в знакомое, но чужое лицо девочки, девушки, а теперь уже молодой женщины, обрамленное непривычным, если не сказать смотрящимся дико каре медно-рыжих волос. Да, это бесспорно была Малютка Лермонт, Плакса Лермонт, рыжий ребенок, за прошедшие с их последней встречи годы сильно повзрослевший ребенок. И все равно, не смотря на годы, мили, и события, Маделайн улыбнулась, светло и открыто, словно они снова были в Хогвартсе и все было хорошо.
Winifred Lermont: На какое-то время Уинифред снова попала в прошлое. Она как будто четко слышала голоса своих друзей. Надо было просто прикрыть глаза и прислушаться к ним. Слушать ровный голос Люциуса, который привычно говорил что-то сверх серьезное. Слушать Фина, который дурачился и не презирал весь мир хотя бы на этот вечер. Уинни слышала голос Ивэна. Такой приятный на слух, и такой далекий. Слышала не совсем смешные шутки Мордреда про смертных. Она скучала по тому времени, скучала по школе. Словно от тех лет ничего не осталось. Совсем ничего. Лишь воспоминания которых она собирала в одну кучу и надеялась не потерять ни одну из них. Она не хотела терять их. Хотя бы свои воспоминания. Детские и наивные, но такие теплые. Уинифред чуть дернулась когда перед ней появилась рыжеволосая девушка. Она не сразу узнала Маделайн, но скорее потому, что была слишком погружена в собственные мысли. Но Мерфи ничуть не изменилась, или может только Уинифред так показалось? Она невольно расплылась в улыбке. Не той, которой она улыбалась в школе, чуть серьезной и сдержанной, немного больной и взрослой. Но она всё же улыбнулась ей, и почему-то обрадовалась, что кое-что неизменно. Каждый раз когда она возвращалась сюда, то у неё были не только воспоминания, но и люди. Люди, которые находили её, и которые играли важную роль в её прошлом. -Мэдди. - Вырвалось у Уинифред само собой. Она смотрела на рыжеволосую девушку, которая в школе казалась ей взрослой. Хотя тогда ей все окружающие казались взрослыми кроме себя, а теперь у неё было такое чувство, что только она изменилась, а всё остальное осталось таким как было раньше. Даже на этом деревянном столике можно было увидеть старые царапины — имена. Такие важные ей имена, но словно чужие и немного далекие, совсем далекие. -Я рада видеть тебя, - искренне произнесла девушка и убрала прядь рыжих волос, которая всё время падала на лицо и мешала видеть. Наверное даже её голос изменился. Иногда по вечерам, когда Уинифред стояла перед зеркалом и смотрела на своё отражение, то она не узнавала себя. Возможно всему причиной были волосы, которые у неё всегда были длинными, но Уинифред думала, что дело совсем в другом. Она изменилась. Той маленькой, глупенькой рыжеволосой хаффлпаффки словно никогда и не было. Она как будто жила в другом мире, и единственное, что напоминало Уинифред о её существование это сокращенное имя «Уинни». Только самые близкие так называли её, или же те которые знали её - той которой она была очень-очень давно. -Я не думала, что встречу кого-нибудь здесь. Какими судьбами? - рыжеволосая смотрела на Маделайн и одним взмахом руки заставила молодого юношу обратить на неё внимание. Тот оказался рядом с ней за минуту и заказав горячий шоколад Уинифред положила на стол несколько галлеонов, после чего её внимание полностью вернулось к Мэдди. И всё равно не верилось во всё это. Как будто зов из прошлого, а она не была готова к ней. Совсем не готова, хотя могла справится с ней очень легко. Уже могла. Уинифред больше не была той эмоциональной девушкой, которая начинала плакать по любому поводу. Она многому научилась. Слезы словно высохли, какая досада. Интересно, а для окружающим она очень изменилась? По лицу Мэдди можно было сказать, что очень. Ведь Мерфи не сразу её узнала. От чего-то вдруг стало очень холодно внутри, а Уинифред совсем не знала причину для этого.
Madeline Murphy: Маделайн крепко сжимала в ладонях стакан, чувствуя, как тепло, смешанное с едва ощутимой болью в отмороженных пальцах, начинает растекаться по телу. Скачала руки, потом до плеч – и жаром ударяет в голову, заставляя щеки пылать румянцем, а мысли путаться и трепетать, как перепуганные птицы, и вниз, заставляя сердце снова биться, разбивая тонкую корку льда, которая его, казалось, сковала, оживляя заледенелую душу, наполняя все тело теплом. И, наконец, последними начинают оттаивать пальцы ног, которые, как кажется до последнего момента, уже ничто не спасет, потому что их забрала в жертву Зима. Маделайн довольно зажмурилась, радуясь этому не самому приятному, но такому знакомому ощущению. Все же на Континенте все эти годы её не хватало этого мороза – и этого ощущения сладкой победы, когда он отступал, когда ты знал, что выжил, не смотря на стужу и метель, через которые тебе пришлось пройти. Хорошо быть дома. - Она самая, - Маделайн открыла глаза и лучезарно улыбнулась девушке, нет, молодой женщине. Казалось, что все беды и несчастья последних лет, весь ужас войны, вся боль, ломавшая людей, ломавшая самых сильных, и светлых, и достойных, весь страх, выедавший сердца и души, все та мерзость, которая проступила из-за масок людей, лишь только привычный мир пошатнулся, вся жесткость, которая стала единственным спасением для тех, кто хотел хоть что-то сохранить, пусть только свою жизнь, все утрату, все смерти тех, кто просто объязан был выжить и быть счастливым - все это совсем не коснулась Маделайн, которая будто бы вышла из фотографии «выпуск ’77 года». Разве что темных кругов под её глазами раньше не было. - Я тоже очень рада тебя видеть. Я тебя и не узнала, ты очень изменилась! Уиннифред действительно изменилась, и Маделайн никак не могла понять, к лучшему, или как все. Она была безумно рада видеть подругу, или лучше сказать «бывшую подругу», потому что с это Уинни Медди была не знакома, но при этом чувствовала себя немного странно. Уинни повзрослела, стала серьезней и собранней, и это бесспорно было хорошо, такие вещи идут на пользу людям, но Мэдди чувствовала, что эти перемены произошли не сами собой, не естественным путем. Словно кто-то взял её за руку и втащил во взросление, и теперь Маделайн явно видела «синяки на запястьях» души, оставшиеся от этой хватки. Почему-то вспомнилась фраза, сказанная её менеджером как-то во время вечерних посиделок за бокалом вина после концерта, когда разговор зашел о травмах: она тогда сказала, что люди никогда просто так не станут резко коротко стричься, или делать пирсинг, это всегда – крик о помощи, знак того, что человеку сейчас не хорошо. И, глядя на Уинни, Маделайн была склонна с ним согласиться, но не понимала пока, можно ли ещё помочь Рыжику, или прошлое ушло безвозвратно. - О, я совсем недавно вернулась в Великобританию, и сейчас как раз ищу себе новую квартиру, - все так же легкомысленно и радостно ответила Мэдди, делая большой глоток теплого сливочного пива. Поверх чашки она внимательно, но не слишком нагло и прямо, наблюдала за Уиннифред. - А ты как? Замужем?
Winifred Lermont: Чашка грела замерзшие пальцы. Ломала костяшки, но ничуть не грело ей душу. Уинифред смотрела на Маделайн и ловила себя на мысли, что она стала немного чужой. Причина была не в Маделайн, ничуть не в ней. Просто будучи уже такой бывшая Лермонт не знала как себя вести с ней. Подругу она давно не видела, ещё после окончания Хогвартса, а теперь... теперь она не была той хаффлпаффкой которая плакала по всякому поводу, и нуждалась в поддержке. Словно Уинифред заменили. Как будто какой-то чужой человек жил её жизнью. Но наверное самое плачевное это лишь то, что сама девушка вполне спокойно к этому относилась. Она же всегда мечтала вырасти. Вот тебе и результат. Гордись, Уинифред! -Ты ничуть не изменилась, Мэдди, - прежняя рыжеволосая хаффлпаффка обязательно кинулась бы Мерфи на шею. Она бы крепко обняла её и возможно даже расплакалась, но Уинифред не двигалась. Она совсем ничего не делала, кроме того как сжимала в пальцах горячую чашку. Она смотрела на Маделайн. Изучала каждое её движение, каждую улыбку. Можно было заметить маленькие изменения в ней, но перед ней всё же сидела та самая Мэдди которая часто гладила её по волосам и готова был выслушать её плачь. А сейчас Уинифред как призрак наблюдала за ней, и не понимала что она делала рядом с ней. Почему она сидела с ней, ведь сейчас их как будто ничего и не связывает. Совсем ничего. Лишь потрепанные и никому ненужные воспоминания. -Да. Многое изменилось после окончания школы. - Рыжеволосая чуть опустила взгляд. Слишком многое изменилось с тех самых пор когда Уинифред казалось, что она смогла узнать жизнь. Почему-то она вспомнила профессора де Вриза, который отчаянно повторял ей ещё в школе о том, что мы в состоянии защитить тех кого любим. Интересно, так оно и есть? Сейчас она уже не верила в это, хотя тогда маленькая девушка прижималась к груди профессора и тихо плакала. Так как может только дочь плакать на груди своего отца. Де Вриза она не видела. Уже давно как не видела. Но знала всё и боялась встречи с ним до того как узнала о смерти Ивэна. Она не могла тогда встретится с ним... -Ты путешествовала? - она отпила от горячего шоколада и подняла глаза на старую знакомую. Наверное это и есть то самое слово которым можно было сейчас назвать Маделайн. Она для Уинифред была из прошлого. Того самого которого у неё больше нет, поэтому она не могла так быстро найти её места в теперешней своей жизни. Что-то екнуло в сердце. Может непонятная боль? Что же случилось с ней, с Уинни? -Да, замужем, как видишь, - рыжеволосая улыбнулась и подняла руку с обручальным кольцом, - причем давно. Я почти сразу же после окончания школы выскочила замуж. - Была ли Уинифред счастлива? Должна была. Она пока не особо хорошо себя чувствовала чтоб что-либо об этом говорить. Она должна была быть счастливой потому, что всё в её жизни было именно так как она того желала. Просто смерть друга оказалась слишком большим ударом для маленькой, глупенькой, рыжеволосой девушки. Неужели она такой была когда-то? -У меня есть дочь — Гвинед. Назвали её мы в честь моей матери. - Вспоминая дочь Уинифред невольно расплылась в улыбке. Малютка и правда была самым большим чудом которую преподнесла ей жизнь. -И скоро мы ждем появление второго... - Всего три месяца, ничего не заметно. Но она чувствовала как внутри неё билось маленькое сердечко. -А что у тебя что случилось в жизни?
Madeline Murphy: Ты ничуть не изменилась. Как часто Маделайн доводилось слышать эти слова? Наверно достаточно часто, чтобы она и сама в это поверила. Вот Эмбер все время твердит, что она, Маделайн, то ли просто ундина, то ли пришелец из магловского космоса, потому что люди не могу быть настолько неизменными. Помнится год назад Линд специально сравнивала фотографии Маделайн со школы и сейчас, и заявила, что отличий пугающе мало, после чего ещё долго звала её только «Пришелец». Действительно, лицо бывшей гриффиндорки, не смотря на все пережитое за время войны, оставалось все таким же юным – дело даже не в морщинах, в нем просто вообще не чувствовался возраст, и взгляд был точно таким же. Однако многое изменилось, слишком многое, и хотя этого не было заметно внешне, Маделайн чувствовала эти изменения, и принимала их, не задумываясь о том, стоит ли им радоваться или же наоборот печалиться. Война не каждому калечит тело, но всем – души, и Маделайн, тонко чувствовавшая чужие шрамы, безжалостно видела и свои – и потому искала утешения в радостях плоти, которая позволяла хоть ненадолго забыть, хоть немного не видеть в отражении себя настоящую, а лишь себя такой, какой её видели другие. И, конечно же, было ещё взросление, жестокое, резкое взросление, которое пришлось пережить лишь только отыграли последние отзвуки выпускного бала, когда понимаешь, что никому в этом мире ты в общем-то не нужен, и никто о тебе больше не позаботиться. У других были семьи, родители, даже у Алека был отец, который о нем искренне заботился. Маделайн же была одна, почти без денег и без будущего. Хорошо Алек, Эмбер и Ямбор помогли в первые месяцы, а то ведь могла её закончится слишком рано и слишком трагично. Опыт – это время, помноженное на мили. И милей, и времени у Маделайн было в достатке, даже, пожалуй, слишком много, хотя иначе жить она просто не смогла бы, а опыт – его просто не было видно на лице. Он был в её крови, он бился в её сердце, от красил во все оттенки боли, радости, печали и памяти её душу. И, становясь совсем невыносимым, он конечно же был в её песнях, которые ласкали слух, но резали сердце, нет, не как острая сталь – как тупой и выщербленный клинок, оставляя страшные, рваные раны, которым уже не зажить, раздирая в клочья, разбивая, заставляя болеть и жить так, как не бывало раньше, так что вашему сердцу и вам никогда не быть прежними. Вы думаете Маделайн Мёрфи – легкомысленная светлая фея? Вы просто ни разу не слышали её песен. - Замуж? Почему-то я не удивлена, я уверенна, что ты была очень красивой невестой. А за кого? За Джека? – рыжая женщина довольно улыбалась, как девочка, небольшими глотками отпивая своё пиво, глядя на сидевшую напротив неё знакомую незнакомку с интересом и радостью, которые просто нельзя было испытывать к чужому человеку. Это молодая женщина была совсем другой Уинифред, нежели та, которую Маделайн знала в школе, но она Мэдди тоже нравилась, и с ней тоже хотелось подружится. Каждый из них носил под мантиями свои шрамы, у кого-то страшнее, у кого-то – глубже, у кого-то – по телу, у кого-то только по сердцу, все они изменились, все повзрослели, некоторые за эти несколько лет просто-таки постарели, но они выжили ,и теперь этот исковерканный послевоенный мир – их. Не получится забыть и сказать, что ничего не было, не получится! А значит надо учиться жить в этом новом мире, надо снова учиться улыбаться и смотреть на других людей без страха или ненависти. Надо учиться снова доверять. А если не получится, если забыть, кто твои друзья, если не улыбаться людям – не фальшиво, делая вид, что ничего не произошло и все, как говорят американцы, «окей», а через шрамы, и боль и потери – то может лучше было бы умереть. И потому Маделайн улыбалась этой новой Уинни, взрослой и красивой женщине, матери, жене, сестре и дочери, и радовалась за неё, потому что эта Уинни будет жить, потому что эта Уинни помнит, как любить, потому что эта Уинни улыбается – искренне, от всего сердца, когда говорит о своих детях, потому что этой Уинни не нужны песни Маделайн, чтобы плакать и чувствовать. И хотя они, проучившись бок о бок шесть лет, полных совместных приключений, сейчас были почти чужими, Маделайн хотелось снова подружиться с этой женщиной, отчаянно хотелось. Потому что перемены – это хорошо, какими бы они не были, и идти вперед для человека, взрослея и меняясь – это нормально, естественно. А не меняются только ундины или магловские пришельцы. - Ох, моя жизнь была насыщенной, но однообразной. После школы, я, как ты, наверно, помнишь, вышла замуж за Алека Лермонтова, но где-то через год мы расстались – не смогли мы жить вместе, хотя у нас все ещё отличные отношения. Я пела, сначала в пабе у Ямбора, потом Эмбер Линд – помнишь её? – познакомила меня со своей знакомой импресарио, которая очень удачно организовал мне гастроли во Франции – к тому времени для таких, как я, здесь было не слишком хорошо, - Маделайн явно говорила про травлю маглорожденных, которую организовывали Пожиратели, но в голове её, что странно, не было ни гори, ни злобы, словно она действительно рассказывала о каком-то интересном путешествии, а не смертельной опасности и лишениях. – И после этого как-то так получилось, что я все время ездила по континенту – Франция, Германия, Бельгия, Дания, Норвегия – я там гостила у Герды Габриэль, помнишь её? Я ещё раз была замужем, но все же я не могу долго жить с одним мужчиной. Последний год я жила в Италии, даже альбом записала, и вдруг поняла, что хочу домой. Матильда – это, собственно, и есть мой импресарио – организовала мне серию концертов в Лондоне. У меня тоже есть дочь, от второго брака, её зовут Ребека, ей уже четыре года. Правда не в честь кого-то, мне просто это имя нравится. И Гвинед тоже нравится, очень красивое имя. Я уверена, что ты прекрасная мать, уж точно лучше меня. А ты сейчас где-нибудь работаешь, или сидишь с ребенком?
Winifred Lermont: За Джека. Джека. Да, Джека. Уинифред с какой-то непонятной тоской вспомнила о муже. Она словно не видела его очень давно, с самой смерти Ивэна. Они жили в одном доме, лежали в одной кровати, и по ночам она чувствовала теплые руки Джека вокруг своей талии. Он прижимал её к себе, зарывался носом в её волосы, и скучал... Он так скучал по своей жене, а Уинифред притворялась, что спит. Она не могла смотреть в его глаза. Боялась разочаровать её своим бессилием, ведь она не справлялась. Можно было играть взрослую девочку и твердить обратное, но некоторые вещи до сих пор не укладывались в её голове, и она наверное никогда не сможет смириться с тем, что Ивэна больше нет. Не сможет понять почему такой человека как Рэй де Вриз должен был остаться без рук. Не сможет принять, что Алиса уже не Алиса. Жизнь жестокая штука. Жизнь и правда очень жестокая штука, но Уинифред не могла принять её такой. Возможно она была наивной. В детстве она и правда такой была, несмотря на то, что после её рождения её родители погибли. В школе она была ещё более наивной когда плакала из-за любой глупости, и искала поддержку в теплых руках окружающих её людей. Руках, которых она больше не сжимала. Уинифред уже давно не плакала. Она словно забыла какого чувствовать холодные слезы на собственных щеках. Но от этого она не стала сильнее, по-крайне мере глубоко в сердце она могла признаться себе в этом. -Да, за Джека, - рыжеволосая почувствовала какое-то неприятное чувство когда произнесла имя мужа. Возможно чувство вины? Она и правда чувствовала себя виноватой перед Джеком. Особенно перед ним, ведь он ни в чем не виноват, а она превратилась в осколок льда к которому невозможно даже прикоснуться. Она чувствовала себя виноватой перед ним за то, что вспомнила о его существовании только сейчас, когда Маделайн спросила её о нем. До этого он был покрыт пеленой тумана. - Не знаю, свадьба не была настолько пышной, я сама этого не хотела. Я хотела тебя пригласить, но к тому времени у меня не было никакой связи с тобой, - Лантерн замолчала сжимая в руках чашку. Рыжеволосая помнила школьные годы. Помнила Мэдди, которая была настолько непохожей на других, настолько уникальной. Только сейчас она чувствовала себя немного неуютно с ней. Мэдди не изменилась, почти не изменилась, а что она? Она из наивного ребенка превратилась в потерянную женщину, которая не могла разобраться со своими мыслями. Не могла принять реальность такой какой она была. Не могла свыкнуться с мыслью, что ничего не вернется из прошлого. Ивэн мертв, и этого не изменить. Рэю не вернуть рук, и хоть рыдай все дни напролет. Алиса никогда не станет прежней, и хоть каждый день приходи к ней в больницу. -Я помню. Я очень огорчилась узнав, что вы с Алеком расстались, но думаю так было лучше для вас обоих, - что Уинифред имела в виду сложно было понять сразу, так как фраза казалась двусмысленной. Но она и правда огорчилась узнав, что они расстались. Алек был ей братом, а она подругой, поэтому их семья была родной для неё. Но в жизни многое случается и Уинифред искренне верила в то, что это решение они приняли из лучших побуждений. Или хотя бы думали так. -Да, Эмбер я помню, она была великолепной, хоть и пугала меня порой, - рыжеволосая незаметно улыбнулась, - Герда? Неужели Герда Габриэль? О ней я ничего не слышала после того как вы выпустились. У тебя была и правда насыщенная жизнь за то время, что я не видела тебя, - Уинифред отпила от чашки и подняла глаза на Маделайн, - Ты надолго тут? Хотелось бы услышать твое пение снова, - она помнила её голос. Можно было закрыть глаза и слушать целый хор, но Уинифред всегда смогла бы различить голос принадлежащий Мэдди. Такой нежный и прекрасный, что казалось это вовсе не человеческий голос, а плачь дождя, дуновение ветра, пение ундины. Молодая девушка ненадолго замолчала. Она давно не пела. Очень давно. В детстве Фианн часто говорил ей, что однажды она станет певицей. Ничто другое не подходило ей, так считали окружающие. Но в школе Уинифред решила, что не будет петь для другой гитары, кроме как своего брата. Тогда эти слова казались настолько детскими и наивными, что никто не верил, а теперь... теперь она не пела. Уже не пела. -Сейчас да, хотя это порой и невыносимо. Не сидеть с ребенком, а проводить дни дома. Ты же знаешь меня всегда тянуло на свободу. Я работаю в Больнице Св. Мунго. Мордред до сих пор ворчит по этому поводу, впрочем как и Фианн. Они оба считают, что это не моё. Самое ужасное, что я с ними согласна, но ещё в школе у меня была навязчивая идея, что больница мне поможет принять настоящую жизнь. Поможет вырасти и стать взрослым человеком. Не могу сказать, что мне не нравится моя работа, только я слишком устаю. Всё так же принимаю всё близко к сердцу, а это порой угнетает. - Уинифред попыталась выдавить из себя улыбку, и это у неё даже получилось. Она опустила чашку на стол и несколько секунд не сводила взгляд с поверхности стола. -Я так давно не пела, Мэдди, - и в этой фразе было что-то настолько горькое, словно в ней проснулась прежняя Уинни, которая рвалась наружу.
Madeline Murphy: - Да, так было лучше, - согласилась Маделайн, и в её улыбке впервые появился намек на грусть, который впрочем пропал через секунду пропал, оставив о себе только воспоминание, словно и не было его. Пожалуй Алек был единственным её любовником, перед которым она действительно ощущала свою вину за то, что не получилось “навсегда”. Наверно потому что он действительно любил её, и наверно любит до сих пор, а она так и не смогла побороть свою природу. Он отдал ей свое сердце, а она не смогла ответить ему, ибо сердце ундины не может принадлежать смертному, ибо сердца-то у неё нет, как нет и души. И потому негде взойти семенам влюбленности и страсти побегами любви и верности, и потому она всегда уходи прочь в поисках нового, в надежде, что чье-то сердце наконец сможет биться и в её груди – одно на двоих. Маделайн внимательно слушала рассказ бывшей подруги, кивая в такт, внимательно глядя в лицо этой молодой женщине, в эти знакомые и чужие глаза. Она не комментировала, ожидая, когда же закончится поток слов, жалоб, которые Уинни явно не хотела говорить, но и сдержать которые не могла. У самой Маделайн не было такого опыта и таких проблем: её никто не удерживал, никто не ограничивал её свободы, а если на неё пытались надавить и заставить где-то остаться против её воли, то она сопротивлялась до последнего. Даже рождение ребенка не смогло привязать её к дому. - Знаешь, я наверно с ними бы согласилась: в жизни есть вещи, которые лучше никогда не знать, и на мой взгляд они никак не связаны с взрослением. Не весь опыт нужен, и порой мне кажется, что лучше бы Еве было не кусать тот плод, а нам - не знать Добра и Зла. Я знаю, что не мне это говорить, но по-моему Мунго – это не для тебя. И рыжая певица вновь умолкла, маленькими глотками допивая свое пиво – как же она соскучилась по нему, ведь в Италии-то его не делали, только вино – и глядя куда-то мимо Уинифред. Казалось, что пауза в разговоре уже выросла до настоящей тишины, порождения различий людей, которым не о чем сплетать общие слова. Но нет, просто Маделайн была слишком поглощена своими мыслями, а в таких случаях она не чувствовала ни неловкости, ни давления тишины. А вот это ей не нравилось, не сколько слова, которые говорила Уинни - нет, наверно теперь уже Уинифред, ибо слова были самые обычные, сколько тон, которым они были произнесены, то страшное отчаянье, тщательно скрываемое ото всех, которое все равно, проступало, изменяло, уродовало. Те самые шрамы от войны, которые остались не на теле, а на душей. Как болезнь, сжигающая человека изнутри, скрытая от посторонних глаз, они все равно проступало – только не серой кожей и мертвенными пятнами, а страхом и болью во взгляде, дрожью в голосе и мольбой о помощи – не высказанной, но слышимой в каждом слове. - А хочешь? – вдруг негромко, но неожиданно серьёзно спросила Маделайн, глядя прямой ей в глаза. И словно бы проступили все эти годы тенью на лице.
Winifred Lermont: В жизни многое сложилось не так как хотелось бы, к сожалению. Многое ударило по больному месту, и этого не изменить. Уинифред порой чувствовала себя потерянной. Она просыпалась по ночам и долго сидела у окна в темноте. Она смотрела на луну и вспоминала. Столько всего вспоминала. Порой она вспоминала ту же Мэдди. Её рыжие волосы и её чудный голос, который никогда нельзя уже забыть. Она слышала смех друзей, и видела лица всех тех, которых уже не было с ней. Раньше, в школе всё казалось намного легче. Какой же она была глупой когда мечтала поскорее вырасти и стать взрослой, привыкнуть к реальной жизни. Ведь в сущности оказалось, что реальная жизнь слишком жестока и порой требует чтобы ты сломалась. И она сломалась. Маленькая рыжеволосая хаффлпаффка по имени Уинни сломалась. Теперь же ей казалось, что она и вовсе не знала ту девочку. Словно она всегда была такой как сейчас. Но только с Джеком та девочка иногда просыпалась и возвращалась в его объятия. Ведь он мог всё... он единственный мог всё. -Почему всё так изменилось, Мэдди? - начала рыжеволосая и вгляделась в чашку, не решаясь встретиться со взглядом Маделайн, - Почему мы стали такими? Порой я смотрюсь в зеркало и вижу совсем чужого мне человека. Порой мне кажется, что той девочки — Уинни, совсем не было в моей жизни. Иногда я не могу вспомнить какие-то вещи. Эта война... она уничтожила нас всех. Всё так осложнилось. Я не была глупой, лишь немного наивной. Я верила, что где-то для каждого из нас найдется кусочек неба. Для каждого из нас. А потом... потом столько моих друзей погибли. Ивен мертв. И как бы я не старалась справиться с этим, я всё равно ничего этого не понимаю, - Уинифред вздохнула и убрала прядь рыжих волос с лица. -Я пошла в больницу из-за Джека. Из-за Мордреда. Из-за Фианна. Мои бабушка с дедушкой хотели чтоб я вернулась в Германию, но к счастью тем же летом Джек сделал мне предложение, и как ты понимаешь я не могла уехать без него. Оставалось лишь сидеть дома. Сидеть и ждать его каждый день. Ждать, когда на дворе каждый день убивали моих близких. Наших знакомых. Я не могла. Я знала, что он в Мунго. Я видела, что он возвращался усталым, почти мертвым, и я не могла. А ещё... - Уинифред чуть улыбнулась на этом месте, - Я просто скучала по нему. Каждый день скучала. Мне не хватало его рядом с собой. Не хватало его запаха и прикосновения. Я просыпалась в постели, где уже не было его. Я начала ненавидеть Мунго. Я правда ненавидела эту больницу, но в конце стала её затворницей, потому что там был Джек. И я могла первой узнать если бы что-то случилось с ним. И защитить в случае чего, - Лантерн снова улыбнулась. Не своей прежней улыбкой, хоть и появился старый отблеск Уинни. Некоторые вещи не подвластны времени. Их не может контролировать ни жизнь, ни сама смерть. Ничья смерть. Даже если Уинифред сейчас страдала. Сильно, и очень больно, её любовь к Джеку не изменилась. Она становилась всё сильнее и сильнее с каждым днем и помогала ей двигаться дальше, не сорваться. Что бы не случилось она знала, Джек всегда будет рядом. А пока он рядом, ей нечего бояться. Она сможет устоять на ногах. -Наверное я мечтаю об этом, - поднимая взгляд на Маделайн ответила молодая женщина, - за последние годы единственный кому удалось слышать мое пения, это моя дочь. Она любит когда я пою ей колыбельную. Но оказывается настолько сложно не петь, - склонив голову на бок продолжила Уинифред, - иногда так и кажется, что что-то рвется наружу... пытается выйти изнутри, из самой души.
Madeline Murphy: оос: что-то я как-то увлеклась О.о Стакан в её руке опустел, но Маделайн не спешила подойти к стойке чтобы наполнить её вновь. Этот разговор был важнее для неё той толики тепла, которую она сейчас здесь потеряет, потому как что перспектива какой-то там простуды или даже гриппа в сравнении с возможностью помочь подруге. А в том, что Уинни требуется помощь Мэдди не сомневалась. - Я понимаю, о чем ты говоришь, - она действительно понимала, вспоминая их первую осень после окончания школы, когда она была счастливой юной невестой, а её жениха обвинили . Она не знала где он, не знала, что с ним происходит и жила с постоянным чувством надвигающейся опасности – не для себя, а для него. А главное, она не могла ни чем ему помочь, кроме как ждать. Ничто в жизни не казалось ей столь ужасным, как то бесконечное ожидание. – Если бы не группа, я бы наверно тоже не выдержала когда на Алека с Финном охотились, но мне просто не дали броситься на поиски, - она тяжело вздохнула, отодвигая в сторону опустевшую чашку. Как же хотелось, чтобы можно было так же легко отодвинуть все тревоги, все воспоминания, всю боль. Потому что мир не справедлив, Уинни, - Маделайн и сама не очень поняла, почему вместо «Уинифред», которое так подходило этой взрослой чужой женщине она произнесла «Уинни», звон весеннего колокольчика из прошлого, солнечный зайчик, не понятно как потерявшийся в сером сумраке зимнего дня, она просто чувствовала, что так будет правильней. – Потому что тем, кто, как нам кажется, достоин жить долго и счастливо жить, отмерен короткий и несчастный срок. Потому что, как бы больно не было это признавать, люди умирают и теряют близких без какого либо повода, либо по причинам, которые кажутся не достойными их. Мне хочется верить, что на все это воля Господня, что это часть Его замысла, и эта вера поддерживала меня все эти годы. Я не знаю, почему Он к нам так жесток, но я верю что это не случайно и для нашего же блага. И парой только это не позволяет мне опустить руки. Почему-то то, что их беседа, начавшаяся как обычный разговор двух давно не встречавшихся знакомых вдруг стал таким серьёзным, почему они, ставшие почти совсем чужими, вдруг заговорили о том, о чем не смели заговорить с самыми близкими, совсем не удивляло Мэдди - она просто знала, что так и должно было произойти, чутье Пророка подсказывало ей, а может она просто убедила себя в этом – какая уже разница. Мэдди кивнула в ответ на признание Уинифред, и нахмурилась, но не так, словно её что-то огорчило или печалило, а так, будто она что-то про себя вычисляла изо всех сил стараясь не сбиться а своих расчетах. Но как бы она не пыталась предсказать возможный будущий результат своей сумасшедшей на первый взгляд идеи, оказывалось, что в конце концов опыт тут был не помощник и оставалось лишь глубоко вздохнуть и поверить своей интуиции и удаче. - Это очень хорошо, - наконец ответила она, наконец улыбнувшись – решение явно было принято. - Тогда я приглашаю тебя завтра на мой концерт – в качестве второй вокалистки. Понимаешь, мне давно хотелось организовать концерт вместе с кем-нибудь, чтобы и дуэтом петь, и по очереди, и ты – идеальный на мой взгляд вариант. Я думаю с Гвинед сможет посидеть миссис Лермонт или кто-нибудь ещё, на один-то вечер ты точно сможешь вырваться, или Джек может с ней прийти – пусть посмотрит какая у неё замечательная мама, - Маделайн замолчала на несколько мгновений, словно вдруг осознав, насколько безумно то, что она предлагает, и отвела взгляд к окну, за которым наступала ранняя зимняя ночь, и улицы освещались мягким золотистым светом. По её лицу было видно, как отступает запал новой идеи, обнажая настоящие чувства, более глубокие, искренние, отчаянные. Она продолжала улыбаться, но мягче, как улыбаются старшие сестры и матери, учительницы и целители, с понимание своей роли как спутника и помощника, но никак не главного героя чужой жизни, принимая и гордясь своей миссией. Она начала говорить, всё так же глядя в окно, но на середине второй фразы вдруг обернулась к подруге, и взгляд её был полон спокойствия и уверенности, но так же боли и мольбы. - Уинни, не отказывайся, Я очень прошу тебя. Да, эта чёртова война нас изменила, покалечила, пережевала и выплюнула. Да, мир жесток и несправедлив и что бы преуспеть в нем нет выбора кроме как ожесточиться и вырасти, измениться, оставив в прошлом детские мечты и юношеские сны. Я не исключение из этого правила. Но я ещё помню кто мне друг, и я не могу просто стоять в стороне эти люди хоронят себя заживо. А ты именно этим и занимаешься, даже если и не понимаешь этого сама. Хотя ты всегда была умной – и мудрой, и сейчас я вижу, что понимаешь. Уинни, по Нельзя жить только ради других, нельзя только жертвовать. Я знаю, не мне говорить такое – я сама жертвовать никогда не умела и наверно и не научусь, что поделать, я – страшная эгоистка, умеющая жить только ради себя, и за это я буду гореть в Аду. Но о себе думать нужно каждому, потому что нельзя жить только прошлым, нельзя жить только виной! Уинни, она была ужасна, кровава, отвратительна, но эта война закончилась, мы её пережили и мы должны жить дальше, мы должны научиться снова наслаждаться жизнью, любить её и жить, глядя вперед, а не назад на прошлое. Если ты проживешь сою жизнь так, как тебе хочется, ты не придашь тех, кто уже не с тобой, тех, кто погиб подарив тебе шанс на это. Наоборот, я уверена, что они будут счастливы за тебя. Ты ещё так молода, у тебя вся жизнь впереди, но я сейчас смотрю в твои глаза и мне кажется, что ты ждешь не дождешься когда же все это кончится. Пожалуйста, приходи завтра на концерт и спой со мной. Мы будем петь не только для тех, кто соберется в зале, но и для тех, кто уже не с нами. Я позову всех – Олли, Арти, Джонни, Яэль, Фианна и Эмбер, чтобы они сыграли и вспомнили с нами. Да, надо помнить, обязательно надо помнить, но надо ещё и уметь отпускать – так пусть этот вечер станет вечером прощания и начала новой жизни. Ты будешь петь для них для всех – и для Джека, и для Гвинед, и для Ивена, и для Джеймса с Лили. Но главное, что ты будшь петь для себя, потому что ты – самый важный человек в твоей жизни, Уинни, если ты не сможешь спасти и защитить себя, то ты не спасешь и не защитишь никого. А иногда для этого надо не быть сильной и держаться до последнего, а наоборот плакать, петь и кричать. - Она начала говорить негромко, медленно и спокойно, но потом темп все ускорялся, она сбивалась, пытаясь успеть высказать все то, что переполняло её в этот момент, успеть пробить эту корку мертвых чувств, что сковала Уинифред и достучаться до неё настоящей, до того, что ещё оставалось живым в её душе и в сердце. Успеть, пока той не надоело слушать и она не расплатилась по счету, не попрощалась и не ушла назад к своей пыльной, разваливающейся жизни, от которой уже некому будет её спасти. Маделайн действительно не умела нести ответственность, и не раз уходила от тех, кто когда-то был её близок в момент, когда им нужна была помощь и поддержка – вспомнить хотя бы Алека, но она чувствовала, что это её шанс искупить прошлое – или наоборот безвозвратно погубить себя. Как никогда ясно Маделайн понимала, что если сейчас она позволит Уинни уйти, то все будет кончено.
Winifred Lermont: Рыжеволосая хаффлпаффка наверное осталась в стенах Хогвартса. Осталась в далекое прошлое, которое казалось сейчас совсем чужим. Порой не верилось, что она и правда жила когда-то в этой великой школе. Да что уж там говорить, даже если многое изменилось этот замок всё равно хранил в себе грезы многих поколений. И её мечты тоже остались там. Хотелось бы повернуть время вспять. Вернуться в ту беззаботность и просто жадно хвататься за каждую минуту, словно от неё зависит ваша жизнь. А может жизнь Уинни и правда зависела от этого? Наверное рыжеволосая девочка жила в сказке. Придумала себе красочный мир и не желала видеть темные пятна которые начали появляться на стенах этого самого мира. Но потом пришло время просыпаться, и Уинни проснулась. Вокруг неё было столько пролитой крови, что казалось всё покрасилось в багровый цвет. Сколько же слез она пролила, они все пролили. И что случилось? Ничего. Ровным счетом ничего. Даже если мир спасется, даже если они выживут... каждый из них по-своему изуродован внутри. Каждый из них немного мертв. Мир и правда был несправедлив. Слишком несправедлив. Многое говорили вокруг неё. Она многое слышала, о том же Ивене. Писали какой же он негодяй, и что каждый Пожиратель Смерти достоин смерти, но... Уинн же знала его со школы. Всю жизнь знала и верила ему. Если он принял метку, то значит... так оно и нужно было? Значит у него на то были причины. Как же сложно было разобраться во всем. Ещё сложнее было понять всех, и не усомниться в своих друзьях. Но Уинни никогда не сомневалась в них. Ивен, каким бы он не считался негодяем, для неё он всегда останется старшим братом. Братом, которого она всегда будет помнить и любить. Рыжеволосая слушала слова Мэдди. Сердце ныло в груди. Она так давно хотела всё это услышать. И сейчас Уинни поняла, что не всё ещё потеряно. Жизнь жестоко с ними обошлась, но у них пока ещё есть шанс. Они могли умереть, но не умерли. Каждый из них может как-то справится, пережить эту боль, и начать с нового начала. Молодая женщина вздохнула и уставилась в пустую чашку. И почему Мэдди так давно не появлялась в её жизни? Ей было бы намного легче говорить с ней. Они всегда понимали друг-друга, и их дружба отличалась от дружбы с Ланфир. Фир была как крестная для Уинни. Она оберегала её и давала советы, а с Мэдди она могла говорить наравне, не чувствовать так четко её превосходство над собой. Слова Маделайн ранили в самое сердце. Лед кажется начал таять, а вместе с ней и боль начала просыпаться. Перед глазами начали метаться воспоминания со школьных времен. Вот Демоны в очередной раз решили поколотить друг-друга. Лис как всегда занят в Больничном Крыле, и что-то быстро-быстро ей говорит. Вот и Ланфир решила проводить первокурсников до гостиной. Арти играет на скрипке, и кажется что мелодия греет сердце. Вот и Мэдди поет свою песню, и так и кажется что слышишь звук морских волн. Фей убеждает её, что с её метлой всё в порядке. Профессор де Вриз держит её за руку. И Джек... Джек обнимает её, крепко-крепко. С глаз Лантерн потекли слезы. Первые слезы за последнее время, но от них даже стало легче на сердце. Уинифред чуть склонила голову пытаясь скрыть слезы, но в душе она была благодарна Маделайн за её слова. -Спасибо тебе, Мэдди, - через пару минут Уинни подняла глаза на подругу и чуть улыбнулась. Возможно всё ещё было больно, но теперь ей хотелось пережить эту боль. Не только для себя, нет, не для себя. Для Джека. Для своих детей. Для Фианна с Арти. Для Ива. Для всех тех, кто был так дорог ей. -Мне очень не хватало тебя, Мэд, - рыжеволосая чуть улыбнулась и привстала. Положив золотые галлеоны на столик она пару секунд смотрела на подругу каким-то совсем другим взглядом. Могло показаться, что та самая хаффлпаффка из Хогвартса сейчас вернулась. К Уинни вернулась надежда. Может быть такая слабая, что в любой момент могла угаснуть, но сейчас она грела ей душу. -И я приду, Мэдди, мы с тобой обязательно споем завтра. Споем обо всем, что мы хранили в наших сердцах всё это время. Споем о том, что нам пришлось пережить, - она улыбнулась рыжеволосой и неспеша направилась в сторону дверей. Остановившись прямо у выхода Уинни ещё раз повернулась к подруге и улыбнулась ей, а потом растворилась в пустоте. Но они споют вместе. Завтра они снова вернутся в прошлое и вспомнят всё, чем они жили тогда. Может и боль немного угаснет...
полная версия страницы