Форум » Архив «Lumiere-77» » [Хорошая зимняя прогулка - 04.12] » Ответить
[Хорошая зимняя прогулка - 04.12]
Dietrich Lumier: Окрестности Дурмстранга, лес. Часть "спасателей" отнесло лавиной довольно далеко от школы. Чудом они все выжили и чудом же не оказались похоронены глубоко под снегом. Однако, не стоит расслабляться, сначала хорошо бы найти друг друга, а сделать это сложно, поскольку Хельга под снегом, у Моргенштерна выбито плечо и сломана нога, причем последняя щеголяет открытым переломом, а Михаэль чем только не ударился, став гордым обладателем раны на голове, расплывающегося зрения и, вполне возможно, потерявшейся палочки.
Ответов - 25, стр:
1 2 All
Helga von Neumann: Хельга пыталась вдохнуть, хотя бы так для начала, а потом уже определить, где верх, а где низ - ей повезло сжаться в комок и поэтому получить только тысячи ушибов и, возможно, сломать себе ребра. Что там с лицом и отчаянно раскалывающейся головой - даже думать не хотелось. сначала вычистить снег изо рта, выкопаться... кстати, это вообще возможно. Через несколько секунд короткой панической борьбы со снегом, она выбралась на его поверхность и крепко обхватила какой-то обломок толстой ветки. Просто так. Чтобы почувствовать хоть что-то твердое. Сверху тоже падал снег. Мягкий, не такой, какой только что чуть не ободрал с них кожу, а потом не перемолол в себе, или об скалы с деревьями. Кажется, им... то есть, наверняка - ей, сегодня очень, очень повезло. Нойманн попыталась встать на ноги и тут же провалилась по пояс. Хотелось лечь и заснуть - голова кружилась невыносимо, лицо горело, словно его облили кипятком. По крайней мере, правую, половину. Тогда, втыкая в снег носки сапожек, она выбралась на поверхность снова. - Кто... кто-нибудь? Здесь есть кто-нибудь? Снегопадная тишина после грохота лавины пугала. - Кто-нибудь живой?
Michael Edenharter: Если это загробный мир, то почему так тихо? Наверное, только эта мысль не дала ему сейчас потерять сознание, поверив в то, что все кончено. А свет перед глазами это всего лишь небо, только такое, что глаза невыносимо режет. Почему-то кроме просто мутного света он ничего не видел. Ни вершин гор, ни очертаний башен замка. Бесконечная серость. Так и умирать даже скучно. Все произошло так быстро. Вой, крики, жуткий гул. Нога, запутавшаяся в стремени, от чего его перевернуло головой вниз. Дальше темнота и полная прострация. Где он? Что с ним? Кто-нибудь живой? Последний вопрос прозвучал не у него в голове, а где-то в стороне, но понял он это лишь спустя пару секунд. - Я здесь, - облизнув пересохшие губы, крикнул Михаэль и закашлялся. Чем-то соленым. Кровь? Недоуменно Эденхартер поднес руку, на счастье, целую, к губам и нащупал след, что протянулся от его лба к верхней губе. Запустив руку дальше под волосы, юноша поморщился. Рана, но, кажется, не слишком глубокая. Возможно сотрясение, но следовало попробовать привстать. Приподнявшись, алхимик оперся на руку и часто заморгал. Перед глазами плыло, слегка тошнило, но жить в целом можно.
Dietrich Morgenstern: Сначала не было ничего. Только темнота и тишина, отсутствие совершенно любых ощущений. Не-бытие. Дитрих не знал, сколько пролежал так: может, пять минут, а может, пять часов. Потом темнота и тишина стали медленно отступать, и вместе с этим потихоньку, неспешно, стала просыпаться боль: она прошла путь от слабого жжения до отвратительного, ноющего ощущения, и, кажется, не собиралась останавливаться на этом. Пожалуй, именно боль вернула Дитриха в сознание: сквозь едва разомкнутые веки забрезжил свет, и Моргенштерн, морщась попытался пошевелить рукой, что вызвало лишь очередной острый приступ боли. Лицо словно сковало коркой запекшейся крови - жжение был столь сильным, будто кожу с лица содрали напрочь. А может, и правда содрали. Дитрих попытался вдохнуть поглубже, но грудь болезненно заныла, а в нос тут же набились колкие снежинки, и Моргенштерн закашлялся: каждый спазм болью отзывался в разбитом теле. Пожалуй, даже с точки зрения Дитриха, день не задался. Двигаться было тяжело, однако Моргенштерн вовсе не собирался сдаваться на прозивол судьбы: главное, что он все еще жив, а слой снега над ним - это ничтожно мелкое препятствие по сравнению со смертью. Прикрыв глаза, Дитрих медленно шарил рукой в снегу, безуспешно пытаясь засунуть руку в карман за палочкой, когда услышал приглушенные, словно бы очень отдаленные голоса. Слов разобрать Моргенштерн не мог, однако ясно было, что рядом люди. Люди, которые могли бы помочь ему выбраться. - Э-эй, - язык еле ворочался и губы не слушались, - Э-эй, - повторил Дитрих, с усилием повышая голос, - кто там... есть? Я здесь.
Helga von Neumann: Хельга выбралась из ямы и поползла на голос - ну да, на четвереньках. Вот тебе и семейная гордыня, вот тебе и "человек-царь природы". На ноги не встать, голова кружится - в снег прямо перед лицом капает кровь. Потом капать перестала, видимо, слишком много снега в волосах. Сейчас замерзнет и будет все совсем хорошо. Было, как ни странно, совсем не холодно, даже руки не мерзли - однако, Нойманн понимала, что это ненадолго. Голос, как оказалось, принадлежал Михаэлю Эденхартеру, алхимику. Интересно, что он вообще забыл в этом походе? Девушка подползла ближе и тяжело оперлась рукой на снежную глыбу - ого, вот это им повезло в месиве лавины с такой не повстречаться... - Д...держи, - Хельга с третьей попытки таки сняла с пояса накрепко приколдованную утром к нему фляжку (ну как знала, честное слово!), протягивая товарищу по несчастью. Черт с ним, кем он там был в школе. Черт с ним, кем он будет потом, но сейчас они просто были теми, кто вылез из-под снега, - глотни. Я сейчас... палочку... достану. У тебя... голова в крови. Снег пошел сильнее. Нойманн без особой надежды огляделась, даже не думая, что увидит что-то в начинающейся метели. И не увидела - ничего, кроме серо-белого мира, совершенно одинакового сверху, снизу и по сторонам, мира, в котором цветными были только пятна крови, потому что даже они с Михаэлем были серо-белые. Но она услышала - отдаленный звук чьего-то голоса. Прислушалась, легла на снег, приложила к нему ухо (тоже будет еще одно кровавое пятно) и да, услышала. Стало страшно. Хельга глянула на Михаэля, хотела было покачать головой, но это было очень болезненное действие. Колдовать удалось с третьей попытки, вывернутое запястье таки решило о себе заявить, отчего и колдовство получилось так себе эффективным, наверное, руками даже быстрее она откопала бы голову заваленного снегом Моргенштерна - буквально тут же, стоило только потянуться. - Я... здесь, здесь. Все... будет нормально, - слова давались ей с трудом, пока Нойманн смахивала с лица Дитриха снег, - сейчас. Вытащим. Михаэль, ты... в состоянии мне помочь? Дитрих, у тебя... ты все чувствуешь? Ноги? Руки? Черт с ним. Черт с ними со всеми. Они просто те, кто выбрался. - Дай... ему тоже глотнуть, - обратилась она к Эденхартеру. Не до церемоний, наверное, он извинит ее тон - честное слово, она не со зла. Вот сейчас они выкопают Дитриха и можно будет отдохнуть. Главное выкопать. А потом она, пожалуй, отползет и познакомит мир со своим сегодняшним завтраком.
Michael Edenharter: Вот тебе и сова. Одинокая мысль вырисовалась медленно и тем более ничего не проясняла, но зато давала повод свалить сошедшую лавину на странный знак. Легче от этого не было, но течение мыслей, кажется, замкнулось в петлю, снова и снова возвращаясь к проклятой сове. Наверное, это от шока мозг блокирует целую кучу важных вопросов, заменяя все каким-то бредом. Михаэль вздрогнул от голоса совсем рядом, выдернув себя из этого циклического помутнения сознания. Юноша завозился с фляжкой, сделал глоток и только потом, поднял глаза на спасительницу. Это была фон Нойманн. Ну как же, та самая девушка, что так выделялась в начале поездки своим умом и сообразительностью перед остальными студентами и перед герром Деканом, конечно же. - Спасибо. Хельга. Ее звали Хельга, точно. Как маму..то есть, женщину, что его родила. Подняв лицо навстречу крупным снежинкам, алхимик стиснул зубы, чтобы не поддаться слабости, жгучему, перехватывающему дыхание комку в горле. В глазах горело. Рвались наружу постыдные соленые капли. Не от боли, нет. От собственной мерзости и живучести при этом. Лишь названный по имени, Эденхартер снова вывел себя из оцепенения, слегка встряхнув головой. Посмотрев в сторону, откуда позвали, он, наконец, сообразил, что от него требуется. Состояние-то было премерзкое, но тому, кто по голову застрял в снегу, определенно было еще паршивее. Так что Михаэль подполз к голове Моргенштерна с флягой, приложил ее к губам студента и медленно наклонил, аккуратно придерживая одной рукой его затылок. При этом ему подумалось, что хорошо, что среди них был кто-то, кто знал, что делать и был столь деятелен как Нойманн, иначе делу совсем труба. Вот она уже и о палочке вспомнила.. Кстати о палочке. Михаэль запустил руку под тулуп, собираясь вытащить и свою, но во внутреннем кармане ничего не было. Он проверил пояс, но там был лишь бесполезный сейчас кинжал. Карманы брюк – пусто. Проклятие. Алхимик схватился за прядь на затылке, запрокинув голову в немом ругательстве. - Палочка пропала, - убито произнес он, подумав заодно и о том, что любимая сумка для зелий осталась на Зорком. Эх, жалко было бедолагу жеребца. Но не о лошадях стоило думать, когда с людьми еще не разобрались. Недолго думая, Михаэль стал подкапывать снег с одной стороны от Дитриха.
Dietrich Morgenstern: Нормально дышать было одновременно странно и больно: воздух обжигал легкие, и Моргенштерн долго кашлял, болезненно морщась. Сейчас не удивляло ничего, даже неожиданное беспокойство в голосе обычно холодной невесты - все они из врагов, друзей, соперников, партнеров, недоброжелателей и тому подобного в одночасье превратились в просто "выживших". А кстати, сколько их - выживших? Дитрих разомкнул веки: свет казался непривычно ярким, и Моргенштерн долго щурился, пытаясь сфокусировать взгляд - перед глазами все расплывалось, превращаясь в мешанину бледных пятен, но в конце концов (правда, скорее по голосам) Дитриху удалось определить, что тут их всего трое. Он, Хельга и Михаэль - Эденхартер, очевидно. Моргенштерн скосил глаза, чтобы посмотреть на немца, поднесшего к его губам фляжку с коньяком и едва заметно кивнул в знак благодарности. А остальные? Погибли? Горькие обжигающие капли - сейчас должно стать тепло. Дитрих медленно опустил ресницы: чувствует ли он свои ноги, спрашивает она? - Еще как, - все так же еле ворочая языком проговорил немец, - сильнее, чем обычно. Рука... левая... там перелом или выбита. Не могу пошевелить. Или это все... снег... Он перевел дух и медленно сглотнул, не открывая глаз. - А что... с остальными? Не то, чтобы его сильно волновало их благополучие, но хотелось узнать, на что они втроем могут рассчитывать. Еще выжившие - это или еще нагрузка, или еще руки, в зависимости от того, насколько сильно им досталось. Кстати, герр декан был бы особенно полезен - неужели масса снега все-таки оказалась сильнее несгибаемого Валленстрёма? Снег падал прямо на лицо, и отчего-то это ужасно раздражало Дитриха.
Helga von Neumann: - Пей еще, - вместо "не за что" сказала Михаэлю Хельга, - и ему... дай. Палочку... палочку возьми мою. Хоть попробуй. Я много... не наколдую. И неловко попыталась вручить Эденхартеру свою волшебную палочку - одиннадцать дюймов полированного черного тиса, источающего холодную сосредоточенность и склонность говорить "мое" обо всем, на что упал взгляд владелицы - инструмент совсем не для чужих рук, но свои ее держать отказывались, не с выбитым запястьем исполнять сложные пасы. Да и простые-то не осилишь. Буквально силой вручив палочку алхимику, Нойманн принялась копать снег здоровой рукой, зло стиснув зубы - пальцы заледенели, впрочем, это ничего. Не может же Эденхартер не победить хотя бы на один раз чужой инструмент и не сделать что-нибудь? Ведь не может. - Выбито, - коротко выдохнула она, осторожно ощупав плечо Дитриха. Перевела дух - вот главное прямо сейчас не изобразить тут похмельного гоблина, - не так... страшно. Я вправлю. Хельга снова вдохнула-выдохнула. Все происходящее напоминало какой-то страшный сон, в полном отрыве от реальности. Может, потом, когда она все это осознает, то выпьет с Анникой... если Анника жива. Локи, хоть к тебе и бесполезно обращаться. Хоть ты уже и дал удачи на сегодня. Пожалуйста, пусть она будет жива. - Не знаю. Здесь только мы, - отвечала она Дитриху, смахивая падающие хлопья с его лица, - Молчи. Выпей еще. Слой снега начинал открывать кровавое пятно у левой ноги Моргенштерна. Хельга замерла. - Михаэль. Ты. Умеешь... лечить открытые переломы? Хотя бы фиксировать? И вцепилась в перчатку зубами - ну все, сейчас точно вывернет.
Michael Edenharter: Снег был жестким настолько, что пальцами приходилось буквально вгрызаться в него, чтобы копать все дальше и дальше. Дело потихоньку спорилось даже подобным допотопным методом, но палочка Хельги все изменила. Пускай сейчас Нойманн и была похожа на некое светлое доброе существо, от ее палочки рука юноши словно онемела до локтя, таким холодом от нее разило. Алхимик знал не понаслышке, что самым опасным ядом будет не жуткая светло-зеленая жидкость, а нечто нейтрального оттенка и едва уловимого запаха. Так что внешности Михаэль вообще никогда не доверял, и никакие белокурые локоны его с этого убеждения не собьют, тем более когда чужая палочка так красноречива. Сомневаясь в том, что сможет укротить чужой инструмент, Эденхартер вертел в руках палочку, словно первый раз в своей жизни. А что если и правда выжили только они? Что-то не укладывалось в голове. Михаэль всегда считал, что декан Валлестрём из тех, кто могут из-под земли выкарабкаться, не то, что всего лишь из-под снега, а тут эту аксиому поставили под сомнение. Наверное, стоило поискать. Покричать еще. Не опускать руки так скоро ни в коем случае. Но для начала следовало вытащить Моргенштерна. Надо сказать, что у Михаэля был базовый курс целительства, но в этой дисциплине он никогда не был лучшим, да и выбрал себе совершенно другую специализацию. Однако теоретически..да, теоретически с переломами он когда-то дело имел. Вот только.. - Чужой палочкой? – алхимик с сомнением покачал головой, готовый сдаться, но вовремя посмотрел на Хельгу. - Надо кровь остановить. И зафиксировать. Я попробую, - в этот раз Эденхартер посмотрел на почти откопанного Дитриха, стараясь не думать, что может с помощью чужой палочки разворотить ему ногу так, что потом уже и сращивать будет нечего. Экспериментировать сразу на человеке ему было действительно страшно, так что для начала Михаэль выбрал для «пристрелки» ледяную глыбу в стороне от них. Взмах палочкой, и ту разнесло на кучу осколков. Хорошо, что хотя бы их не задело. Алхимик сглотнул, стараясь отмести мысли неудачного эксперимента, а внутренне собраться. Ну, давай же..Давай, милая. Не упрямься, помоги мне, а потом вернешься к своей прежней хозяйке, обещаю. Михаэль закрыл глаза и забормотал заклинание, останавливающее кровь в зоне перелома. Теперь повреждения были видны еще более отчетливо. Ужасная рана кожного покрова и жуткое на вид смещение костных отломков. Затем он заклинанием левитировал к себе прямую, твердую на вид ветку, благо лес был вот он, вокруг них, и аккуратно подложил ее под пострадавшую ногу Моргенштерна. Еще одним усилием воли наколдовались бинты, что крепко перевязали самодельную шину. От приложенных стараний на лбу у Эденхартера выступил пот, и он подался назад, глубоко вдыхая свежий воздух, чтобы не потерять сознание.
Dietrich Morgenstern: С медленным умиранием пора было завязывать и брать ситуацию под контроль, как и следовало бы поступить Моргенштерну. Практически откопанный Дитрих перекатился на бок и, опираясь на здоровую руку - выбитая в плече левая безвольно болталась - приподнялся, чтобы посмотреть, из-за чего так побледнела Хельга. Зрелище и правда оказалось малоприятное: штанина медленно промокала от крови - если раньше холод несколько приостановил кровотечение, то теперь, извлеченная из-под снега, рана принялась кровить с новой силой - а вот эта белая штука, пропоровшая штаны - это, очевидно, его собственная кость. Похоже, когда учеников несло лавиной, нога Моргенштерна застряла в стремени, и какое-то время немца так и тащило массой снега, пока ступня наконец не выскользнула. Повезло, черт возьми, если в данной ситуации применимо слово "везение": не высвободись Дитрих из этой своеобразной ловушки, был бы сейчас похоронен рядом со своей белоснежной кобылой где-то глубоко под снегом. А так у него выбитая рука, сломанная нога, красная рожа - зато пульс, дыхание, реакция зрачков на свет и какое-никакое, но сознание. Неплохое достижение, особенно учитывая, что судьба остальных учеников все еще оставалась загадкой. Дитрих лишь слегка поморщился, когда бинты обхватили ногу с самодельной шиной. - Благодарю. Моргенштерн сел на снегу, хмуро разглядывая покалеченную ногу и одновременно шаря по карманам в поисках палочки. На счастье Дитриха та все же обнаружилась, отчего-то во внутреннем кармане тулупа, причем сам Моргенштерн абсолютно не помнил, как ее туда засунул. Немец поразмыслил пару мгновений, а потом произнес заклинание направления: палочка взлетела над ладонью, вздрогнула пару раз и замерла, безошибочно указывая направление на школу. Дитрих перевел дух: даже слабое магическое усилие отдалось болью в голове. Он попробовал пошевелить сломанной конечностью, чтобы встать самостоятельно, но добился лишь очередной вспышки боли, и с досадой нахмурился, словно бы задумавшись, а потом решительно кивнул своим мыслям. - Надо подняться, - произнес Моргенштерн, - и идти. До ночи... искать не будут. Мы замерзнем тут. Вы... идите. Оставьте мне только... коньяк. Я дождусь, палочка есть. Пришлете... помощь. Собственно, вот так Дитрих брал ситуацию в свои руки: план его носил характер не предложения, но распоряжения. Самоотверженность, говорите? Что-что? Моргенштерн не был знаком с этим словом. Зато он отлично знал, что такое "рациональность" - и вот она подсказывала, что человек со сломанной ногой, примотанной к самодельной шине, далеко не уйдет. А колдунья с сотрясением мозга "мобиликорпусом" переместит его на расстояние еще меньшее, поэтому вполне логичной Дитриху казалась идея о том, чтобы отправить более здоровых за помощью. А он подождет. Не сойдет же еще одна лавина, право слово, а для всякого рода непредвиденных обстоятельств у него есть палочка. Моргенштерн вопросительно посмотрел сначала на Хельгу, а потом на Михаэля и, словно бы только что вспомнив об этом, добавил: - Но если решите искать остальных... я не помощник. - он криво усмехнулся, кивая на ногу.
Helga von Neumann: Хельга кусала перчатку и настороженно наблюдала за действиями Эденхартера. нет, ее беспокоила не судьба своей палочки, но это тоже не так уж важно. Слегка зажмурилась, когда во все стороны полетели комья спрессованного снега, потом настороженность переросла в еле заметное одобрение. Впрочем, то, что оно было вообще заметно, прямо указывало на его глубину - обычно Хельга себя заметностью не утруждала. Нойманн положила здоровую руку на плечо Михаэля и молча сжала пальцы, осторожно забирая у него палочку. Спасибо. Ты настоящий. Дитрих заговорил - его слова в наступившей мертвой тишине снегопада звучали как-то зловеще и слишком отчетливо, стало особенно понятно, как беззвучно все вокруг, как эти мягкие хлопья глушат все, и если только прислушаться, то можно услышать легкий шелест бесчисленных снежинок, ложащихся друг на друга. Девушка выслушала, на мгновение в ее глазах мелькнуло нечто, заставляющее предположить, что однокурсник сейчас получит если не проклятие, то пощечину. Но ничего такого не последовало - Хельга обернулась к Михаэлю: - Не слушай его. Это посттравматический шок. Я сейчас... руку вправлю и... кого-нибудь вызову, чтобы за помощью послать. А ты, Дитрих... А что Дитрих, она договорить не успела - в тумане захлопали крылья и сквозь снежную завесу донесся отдаленный вой. А потом они услышали шаги - остороженое легкое поскрипывание, словно кто-то ступал по снегу маленькими ножками.
Michael Edenharter: Навалившаяся слабость мешала действовать. Тело будто налилось свинцом и было слишком тяжелым для подъема и даже малейшего движения. Параллельно с подобным бездействием в голову била мысль о том, что следовало бы проверить то место, где он очнулся, возможно, палочка была неподалеку, заметенная шедшим снегом. Следовало делать хоть что-то, но тело явно боролось со столь инициативными идеями. Ему хотелось лишь лечь устало на наст из снега и ждать то ли конца, то ли начала. Инстинкт самосохранения буквально разрывался мудрыми предостережениями, что если последовать телесной слабости, то это значит смириться и замерзнуть, но последовать голосу разума было куда сложнее, чем все это лишь осознавать. Бездумно всматриваясь вглубь леса, Михаэль слушал слова Моргентштерна, признавая, что смысл в них определенно есть. Тащить на себе неспособного идти или даже ползти тяжелого парня или же воспользоваться для этих целей магией..Все равно. Все это было в данный момент проблематично и оставляло им троим еще меньше шансов на успешный исход. Логика подсказывала, что бросить третьего, не есть великое зло, если вдвоем они смогут найти еще выживших под снегом и позвать на помощь. С другой стороны, на своем опыте Эденхартер уже убедился, что в случае чего его память и совесть так просто не забудут замерзшего в одиночестве Дитриха Моргенштерна. А взваливать на свою и без того отягощенную ошибками прошлого душу еще один камень он не хотел бы ни за что на свете в эту минуту. Хельга очевидно определилась со своим мнением по этому вопросу куда быстрее и категоричнее алхимика, хотя ее слабые доводы не привносили дополнительной уверенности. Казалось, что в любом случае они обречены на провал. И тут началась вновь недавняя жуть. У Михаэля мурашки по коже пробежали от очередного воя. Сход лавины был в прошлом, и ему не хотелось думать о другом возможном происшествии, однако его воля в расчет не принималась. Только чья-то еще. Вот тебе и сова.. Ледяной ужас накрывал с головой, доводя до степени крайнего эмоционального напряжения. Михаэлю начинало казаться, что он сходит с ума. А потом в наступившей тишине послышался медленный скрип снега, и будто кто-то очень холодный вцепился своей рукой ему в кишки. Алхимик поднял указательный палец, призывая то ли к тишине, то ли к готовности, но это было без надобности, потому что все и без этого среагировали на звук. Биение собственного сердца отдавалось в ушах юноши, а рука медленно потянулась к кинжалу на поясе. Что за чертовщина?
Dietrich Morgenstern: Немец даже не успел удивиться отповеди Хельги, так легко и незамысловато признавшей его невменяемым, когда вокруг начала твориться та же чертовщина, что и в самом начале: хлопанье крыльев, собачий вой... мать Тьма, да неужели и правда их сейчас повторно накроет волной снега? Вроде как контрольная лавина, добивающая всех, кому повезло выбраться. В Дитрихе начинало просыпаться нездоровое и совершенно несвойственное ему раздражение, обращенное даже не на кого-то конкретного, а в целом на судьбу и на дурацкую ситуацию, в которой немцу по ее милости, пришлось оказаться. Он был ранен и - что во много раз хуже - практически беспомощен; голова кружилась, руки заметно подрагивали, сабля потерялась и лошадь погибла - словом, сегодня могло бы считаться без преувеличением худшим днем в жизни Дитриха Моргенштерна. И кто-то должен был за это ответить. Злость придала Моргенштерну сил, и, пожалуй, Дитрих даже был бы рад, окажись у виновника всего происходящего материальное воплощение: сейчас он готов был выступить хоть против толпы оборотней, и к дьяволу сломанную ногу и выбитую руку - у него еще достаточно конечностей, чтобы устроить веселую жизнь недругу. Злому року было бы нелегко перегрызть глотку, а вот вполне осязаемому существу - вполне. От жеста Эденхартера Дитрих только отмахнулся: какой смысл в попытках сделать вид, что их тут нет, если они очень даже есть? Если бы выжившие еще до этого вели себя тихо и беззвучно - так ведь они довольно громко разговаривали, а помимо того тяжело дышали, колдовали и совершенно явственно пахли кровью, так что и человеку, и животному не составило бы совершенно никакого труда их обнаружить. - Что за чертовщина, - негромко пробормотал Моргенштерн и по привычке попытался было подняться, но тут же снова повалился в снег, приваливаясь к плечу Хельги, - выжившие что ли? И повысив голос, позвал, на всякий случай все же поднимая палочку: - Эй, кто идет?
Helga von Neumann: Хельга настороженно прислушалась было, но тут же бросила эту затею, потому что на нее буквально оперся Дитрих, а Дитрих - это вам не хрупкая феечка, это Моргенштерн: йотунова туча тяжелых костей и стальных мышц, способных доставить неудобства даже тоже не самой хрупкой Хельге. Нойманн издала звук, напоминающий сдавленный писк, и ухватилась за жениха - как-то, вроде поперек торса, чтобы вернуть его в вертикальное положение. зачем? А вот зачем: пока тот вопрошал пространство, кто тут ходит, девушка обхватила ладонями его плечо и резким движением вернула сустав на место, тут же сунув магу фляжку - как детям суют бутылочку с молоком. Посыл был ясен - глотни и выдохни. Собственное запястье тут же отозвалось резкой болью, такой, что на глазах немки невольно выступили слезы - и они попросту брызнули, когда, не останавливаясь на достигнутом, здоровой рукой Нойманн вправила сустав себе сама... и тут же согнулась, пытаясь вдохнуть и баюкая руку. Вдохнула - кажется, целый снежок. Закашлялась. И вот уже после этого осознала звуковое сопровождение их посиделок. Собака тем временем завыла громче - и ей откликнулись волки, где-то совсем близко, а шаги стали отчетливее. Каждому показалось, что в пелене падающего снега различается какое-то мелькание, словно кто-то перебегал между снежными глыбами - каждый раз все ближе и ближе. Нойманн вздохнула, тыльной стороной ладони вытирая глаза. Она в полной мере понимала, чем им грозит это явление - вот только что поняла, сопоставив собачий вой, явление белой совы и детские шаги. Понимала, но испугаться, как нужно, не смогла - видимо, сказывалось уже почти профессиональное отсутствие пиетета по отношению ко всякой нечисти. Хельга понимала, что вот сейчас у них будет очень, очень много неприятностей, по сравнению с которыми вся лавина - это просто легкая разминка. Девушка опустила голову, на секунду непроизвольно уткнувшись в шею Моргенштерна, и тут же села прямо. Секунда на слабость и ужас, точно как завещал преподаватель. лучше выпустить сразу, чем потом не сдержаться и не выжить. А теперь спокойно и точно. - Акцио, палочка. Оставалось надеяться, что палочка Эденхартера не сломана - и она таки сломана не была, где-то через полминуты показавшись из-под снега, словно прорастающая ветка. Волки выли все ближе, детские шаги замерли, а потом послышались за спинами. - Придется драться. Главное - не бежать. Это утбурд, - напряженно-ровным голосом человека, морально готового к драке, но ни разу не готового к мучительной смерти, сообщила Хельга.
Michael Edenharter: В такие минуты главное – не заржать, потому что сдавали нервы, и это было не самое поганое. Даже вернувшаяся палочка не вселяла особой надежды. Утбурд..? Драться? Вы серьезно?! Не нарушить запрет и не побежать отсюда куда подальше Михаэлю помешала только все еще раскалывающаяся голова. Чего уж говорить о том, что и нормально соображать она тоже мешала. К тому же волчий вой и нарочито кажущиеся безобидными шаги пробирали до жути. Казалось, они так близко, но обернуться не хватало смелости, и к черту любопытство. Кроме того алхимик чувствовал себя практически обреченным, потому что, казалось, только ему было так безумно страшно. Хельга держала себя в руках, и кто знает, какого ей это стоило труда, но по виду трусихой ее точно не назовешь. От Моргенштерна похоже тоже страха не дождешься. Они люди вообще, а? Или к старшим курсам к общению с нежитью уже более-менее привыкаешь? Ох, дожить бы ему еще до старших курсов..мамочки.. Как известно, у страха глаза велики. Так что Михаэля явно преследовала параноя, что безумный дух подкрадывается именно к нему, будто чуя холодные волны страха, что исходили от юноши. Выхватив из ножен кинжал левой рукой и зажав в другой свою палочку, он был похож на людоеда-волшебника, приготовившегося к приему пищи, еще только салфетку на шею оставалось повязать, и готово. - Уходи прочь! Не выдержали все же нервы. А самое главное, что прозвучало то вовсе не как угроза или устрашение, а от того, что боится так сильно, что даже не может вспомнить, что бы дельного сделать, кроме как бросать слова на ветер. Если Эденхартер и обрек всех троих на растерзание озлобленному духу, то ему было действительно стыдно.
Lina Miroslavizch: Каролине повезло – рефлексы сработали даже быстрее, чем она успела сообразить, что же происходит. Сжаться в комок вокруг сумки, прикрывая голову, она успела вовремя, так что повреждения должны были быть сведены к минимуму. Вот только лошадь, рядом с тушей которой оказалась девушка, оказалась менее проворной, и потому все старания Лины по защите жизненно важных органов и группировке оказались по большей части бессмысленны, и оставалось надеяться только на удачу. Которая, видимо, ещё не совсем оставила чешку – как оказалось, она довольно легко отделалась. Правда узнала она это только после того, как вылезла из-под завала. Выбраться из снежной могилы оказалось самым сложным. Перед глазами плыло, руки болели и в какой-то момент она совсем перестала их чувствовать, тошнило, клонило в сон, а главное было совершенно не понятно что делать дальше. В какой-то момент Каролине показалось, что она уже несколько часов, если не дней копает и будет копать ещё трижды столько же, и вообще она ползет не в ту сторону, но тут она почувствовала ветер на своем лице. Впрочем, нельзя сказать, что она – все тело ссадило, левая рука была выбита, в голове неприятно плыло – видимо сотрясение, а все либо было залито кровью из разбитого носа, но она была жива, без переломов, разрывов и раздробленных костей, во всяком случае на первый взгляд. Ох, правильно она не хотела ехать, а зря пани Декан настояла на участии в погоне. Но тогда казалось, что эта охота будет совершенно безопасной, чуть ли не просто прогулка по зимним горам, и единственное, с чем ей придется бороться как колдомедику – это с простудой, когда кого-нибудь после долгой езды застудит. Действительно, ну что могло произойти, если вместе с ней ехали и Дитрих, и Хельга, и Анника, и сам Профессор Валлестрём. Но, как говорится, человек предполагает, а все все равно случается наоборот. Сейчас, когда рядом не было ни зрителей, ни помощников, перед которыми можно было быть слабой, надеясь на их поддержку, пани Мирославич была предельно собрана и эффективна в своих действиях. Первым делом она осмотрела себя, оценивая ущерб, потом осмотрела свои вещи, точнее то, что от них осталось. Палочка, к счастью, была цела, каким-то чудом упав в рукав. Сумка же с лекарствами была более чем наполовину пуста – что-то побилось, что-то выпало, к сожалению согревающее зелье в том числе, но часть все же осталась цела. Первым делом Лина высушила и починила свою куртку и штаны и очистила лицо от крови - промокшая и рваная одежда в такой холод была намного опасней вывернутой руки. Она, конечно, могла вправить руку с помощью магии, но в ручную это всегда полезней, а сотрясение лечить самой было опасно, особенно одной рукой. Значит надо было искать других. В наступившей после схода лавины тишине, голоса, звучавшие где-то невдалеке были хорошо слышны, и Каролина, накинув на голову, за неимением шапки, капюшон, поспешила в том направлении. Кто бы это ни был, пусть даже и сбежавшие из школы глупцы, Лина была уверена, что её помогу – она целитель, она всем полезна. Ну хотя бы руку вправят, а остальное она уже сама сможет. - Дитрих? – ещё несколько шагов по глубокому снегу, и вот она уже на небольшой поляне, образовавшейся усилиями лавины. Она подошла как раз вовремя, чтобы услышать последние слова фон Нойман и яростно-испуганный выкрик Эденхартера. - Хель...га? - Мирославич настороженно и испуганно смотрела на подругу, ожидая от неё указаний. На то, что скрывалось за спиной немки она даже не пыталась взглянуть, но не потому, что знала, что это делать нельзя, а потому что смотреть на не живое ей сейчас совсем-совсем не хотелось, и как в детстве отчаянно верилось, что если я этого не вижу, то оно меня тоже не видит. Кто такой утбурд Каролина помнила плохо – что-то неживое, кажется мертвый ребенок. Все-таки нежитью она никогда особенно не интересовалась и при первой же возможности оставила этот курс. Что поделать, против полной индивидуальной несовместимости идти тяжело и по большей части бессмысленно, у неё другое призвание. Но вот теперь думала, что возможно зря – сейчас знания по борьбе с этим очень пригодились бы. - Хельга, а что теперь делать? - Вопрос прозвучал как-то жалобно и устало, словно она была ребенком, которого внезапно вместо десерта заставили делать домашнюю работу по второму разу. А ещё эта рука выбитая бессмысленной плетью висит.
Dietrich Morgenstern: Беды - стайные животные, а потому всегда стараются перемещаться группами, начиная от небольших скоплений и заканчивая табунами, так что в какой-то момент бурные эмоции тех, к кому эти самые беды приходят, сменяются на лирическую грусть, и каждую новую ужасную новость ты встречаешь со смешанным чувством печали и усталости. А, еще мертвецы? Благодарим, положите вот там. Утбурд? Ну, пусть будет утбурд. Пусть будет хоть черная анис, все равно положите в углу. Нет, ворота не закрывайте, мы ждем еще бед. Всем спасибо, все свободны. Дитрих Моргенштерн устало вздохнул, глядя в ту сторону, откуда шел звук шагов, и пытаясь в снегопаде различить фигурку мертвого младенца. - Вот только этого сейчас не хватало. - почти печально произнес немец, придерживая рукой вправленное Хельгой плечо. И вздохнул. - Фройляйн, помогите подняться что ли. К его чести стоит сказать, что он даже не заорал, когда хрупкая, казалось бы, фон Нойманн внезапно сильным и резким жестом вернула выбитый сустав на место: коротко взвыл от неожиданности и, кажется, прокусил губу - капля крови стекала сейчас по подбородку - а в остальном воспринял операцию почти стоически и даже послушно сделал добрый глоток коньяка из предложенной фляжки. И только потом шумно выдохнул. Тяжело и хрипло дыша ощупал вправленное плечо, пошевелил рукой, к которой вернулась способность двигаться, и поморщился - боль медленно затихала, но каждое движение заставляло ее вернуться. Он и явление Мирославич в первый момент было принял за еще одну постучавшую в ворота беду, и обернулся на голос, готовый увидеть что угодно... а потому был приятно удивлен Каролине. Во-первых, потому что грамотный целитель сейчас оказался бы очень кстати, а во-вторых, потому что смерть Мирославич стала бы чертовски обидным событием. Пожалуй, даже более обидным, чем смерть лошади. - Драться, Лина. - ровно сообщил он, не без помощи Хельги принимая более или менее устойчивое вертикальное положение. - Будем драться. Circus protectionis. Круг защиты от призванных, пожалуй, сейчас был даже бесполезнее, чем кинжал, которым пытался отогнать утбурда Эденхартер: Дитрих сильно сомневался, что духа напугает сталь, но... мало ли. Может все-таки ослабит. В голове ощутимо загудело. Умирать не хотелось. Умирать было очень обидно: рано, а главное, как-то довольно глупо и ни за грош, а потому если уж они обречены, то Дитрих планировал несколько поднять цену за собственную жизнь. Другими словами - продать ее дорого, очень дорого; заломить такую цену, что проклятому дохлому ублюдку не останется ничего, кроме как уйти не солоно хлебавши, ибо Дитрих Моргенштерн ему не по карману. - Лина, отойди назад, пожалуйста, - все так же ровно попросил Моргенштерн. И неожиданно крепко охватил талию Хельги недавно травмированной рукой. - И если будет время, помоги Михаэлю, пожалуйста. Моргенштерн вызвал в памяти пару заклинаний из коллекции отца - их не использовали, наверное, уже век как... самое время, пожалуй. - Он попытается раздавить нас. - негромко произнес немец, обращаясь одновременно к невесте и Михаэлю. - Нам нужен хороший щит.
Helga von Neumann: Vater unser der Du bist im Himmel Geheiligt werde Dein Name Dein Reich komme Dein Wille geschehe Wie im Himmel als auch auf Erden Ну вот хоть кто-то в этой компании реагировал, как нормальный человек. Хельга с внезапной тошнотой подумала, что предпочла бы сейчас орать в голос от ужаса - но невырвавшийся крик застыл в горле поганым комком, когда Михаэль попытался отогнать утбурда, все сужающего круги. Идея была хороша, но исполнение никуда не годилось - собственно, алхимикам такие тонкости вроде бы даже и не преподавали. Логично, вот Хельга, к примеру, понятия не имела о разнице между болиголовом пятнистым и обыкновенным, а умница с факультета Алхимии вряд ли вспомнит сразу, что против духов и нечисти сталь не годится - годится только холодное железо, особой ковки. Это в давние времена не уточняли, говорили просто "достань нож", потому как стали ни у кого не было - только это самое, грубо кованое, плохо заточенное холодное железо. А сейчас-то уже другие времена. Впрочем, утбурд на несколько секунд затих. Хельга сказала бы, что обдумывает тактику, но эта нежить обдумывать что-то была вряд ли способна. Оно было тупым. Тупым, но очень хитрым - как бы на Эденхартера первого не бросилось... Unser taglich Brot gib uns heute Und vergib uns unsre Schuld Wir auch wir vergeben unsern Schuldigern Дитрих встал, опираясь на нее и обхватив за талию: Нойманн вдруг подумала, что будет очень обидно, если они вот сейчас здесь умрут, пусть даже и в грандиозной драке, и она так ему ничего и не объяснит. Собственно, ведьма сомневалась, поймет ли жених ее объяснения, да и вообще прислушается ли к ним, но хотелось бы сказать для очистки совести, а то с несказанным уж очень тяжко умирать. Да и жить не весело, если уж на то пошло. А пока ей под мысли о собственном сумасшествии очень нравилось быть ему опорой. - Нам нужен купольный щит, - озвучила она совсем другие мысли, наперекрест перехватывая за талию Моргенштерна таким же жестом свободной руки, как его, - Лина, как хорошо, что ты пришла. В устах Нойманн это было равно десятку радостных воплей и счастливой истерике: живая Мирославич становилась тем прекраснее, что была целителем, и от этого мгновенно вознеслась на пьедестал. Она хотела было ответить, но Дитрих ответил за нее, и оставалось только кивнуть и уточнить: - Мы будем драться. А вы с Михаэлем - держать щит и лечить. Нойманн освободила руку, недоумевая, отчего же медлит утбурд. Почему он бродит вокруг, не пытаясь напасть, чего он ждет? Такое чувство, будто он дает им фору, а этого быть не может. Подтянув к себе Каролину, Нойманн вправила ей плечо без предупреждения, философски думая о том, что травма эта удивительно популярна в их компании. А проклятая нежить все еще медлила: и через секунду стало понятно, почему. Und fuhre uns nicht in Versuchung Sondern erlose uns von dem Ubel Denn Dein ist das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit Снег падал все реже и, наконец, перестал - в какие-то минуты. стало видно белое небо, черные ветви деревьев, к которым их вынесла лавина, сломанные ветки. Стало видно отвратительного синеватого младенца с белесыми глазами и почерневшим ртом, который полз в их сторону по снегу, словно огромная странная жаба. Стало видно какие-то лоскуты, что висели на ветвях прямо над ними - если не присматриваться, оно смахивало на куски парусины, но если посмотреть, а потом перевести взгляд назад, под деревья и алые пятна под ними, которые не скрыл даже падающий снег, то сознание потихоньку отходило от шока, переставало отгораживаться от этого зрелища - и на кусках парусины можно было разглядеть даже то, что когда-то было лицами. И в таких условиях даже окружающая студентов стая волков казалась чуть менее ужасной. Собственно, их-то утбурд и ждал. Сложно сказать, была ли это действительно стая, и когда она ею была - шесть крупных светло-серых зверей с вылезающим мехом и пустыми глазницами, ну конечно, стоило ли ожидать, что утбурду будут служить живые? Хельга вздохнула и попыталась выпрямить спину, врастая в снег - Дитрих был все-таки очень тяжелый. Надо держать его на ногах. Надо его держать, потому что если кто-то из них ляжет, то рядом потом лягут все. И просто потому, что - его. Держать. Волки рыча, подходили, словно гоня перед собой волну гнилостного запаха. Вот они ждать не собирались: сразу двое прыгнули на Михаэля, остальные на Дитриха с Хельгой и Лину, вцепляясь, куда только могли: чудом и вбитыми в студентов рефлексами ни один не достал до горла. Amen.
Michael Edenharter: Утбурд, что логично, не послушался, а внезапно назвал Моргенштерна по имени. Стоп, это с каких пор нечисть такая учтивая стала? Да еще и с приятным девичьим голосом? Да и не нечисть, как оказалось, если прекратить паниковать и посмотреть в сторону. На мгновение у Эденхартера внутри подпрыгнуло что-то, кажется, желудок, а потом снова сжалось под действием неведомой силы, что в простонародье величают просто трусостью. Он успел несказанно обрадоваться появлению Каролины, а потом не удостоенный ни взглядом, ни коротким приветствием, смутился, потому что все было правильно. А он, дурак, чего хотел? Сам виноват был, да только не та сейчас была ситуация, чтобы прошлое ворошить и оправдываться за свои слова, когда он так неосторожно сделал больно этой девушке. От внезапно нахлынувших угрызений совести еще больше захотелось провалиться под землю, и, кажется, дело в ускоренном ритме к этому и шло. Не он провалится, так нежить заберет. Михаэлю просто необходимо было побороть себя, потому что, как ни крути, этот вариант был куда страшнее самого убийственного взгляда или абсолютного игнорирования от Лины. - Не надо, я в порядке, - отмахнулся алхимик от медицинской помощи, тем более, что на это действительно времени не было, а рана на голове давно перестала кровоточить. На факультете Алхимии их учили, что холодными должны быть руки, беспристрастными, не поддающимися никаким эмоциям. Трясущиеся пальцы – залог близкой смерти, ведь стоит слегка ошибиться с пропорцией, напутать на грамм, и здравствуй, гроб размером с наперсток. Студентов Темных Искусств, очевидно, учили держать в холоде скорее голову, что на практике оказалось столь полезно. Пока Михаэль был в полной растерянности, охваченный своим страхом, только Дитрих с Хельгой рассуждали здраво, предлагая вполне конкретные действия. За неимением других предложений и контраргументов, юноша был готов согласиться с любым вариантом, что они предложат, согласно закивав головой. Щит. Это было так гениально и вроде бы просто, но он бы точно не додумался сам, по крайней мере,так скоро. Оставалось вспомнить, как наложить нужные чары, и задержать воздух в легких чуть дольше перед выдохом, чем обычно, чтобы перестать паниковать. У них был план. Оставалось отключить голову и действовать палочкой. Он сможет. Последняя мысль была готова рухнуть, как только алхимик увидел нечто столь жуткое, что перехватывало дыхание. В такие вот минуты как нельзя кстати пришелся бы Патронус, но в голову не лезло ничего приятного, когда вокруг творилась умопомрачительная жуть. Ему хотелось зажмуриться, но тело как будто обездвижили наполовину, ноги же все еще слушались, и алхимик по неволе сделал шаг назад. К горлу все явственнее поступала тошнота, но давать желудку волю было некогда. В следующий миг его уже повалили на снег два волка, и все что Михаэль смог сделать, это корчиться под ними, не давая зверям перегрызть себе шею. Вот одно из чудовищ вцепилось ему в плечо, и руку пронзило болью до искр перед глазами, другой же повис на левой ноге, дергая на себя конечность так, будто остальная часть тела может вот-вот с ней попрощаться. - Invertum Statim! – кое-как превозмогая боль, среагировал-таки Эденхартер, указав на одного из волков, что прижимал его своим весом, не давая опрокинуть себя естественным образом. Для второго же последовало без раздумий: - Piro! Откатившись в сторону, он не смог встать, но вспомнил план как нельзя вовремя. Щит! Он так и не установил щит. Эденхартер скороговоркой выпалил заклинание нужных щитовых чар, пока, возможно, было еще не слишком поздно.
Lina Miroslavizch: Ох, вот не зря же она не смотрела раньше, и теперь смотреть было не зачем, но . Мирославич не любила мертвых, боялась их и всей душой ненавидела. Ничего человеческого она в них не видела, скорее анти-человеческое, что-то глубоко противное её природе, что поскорее надо было сжечь, закопать – не важно, лишь бы оно оказалось где-то очень далеко и не могло больше добраться до неё. Лина была даже благодарна Хельге за внезапную резкую боль, которая пронзила её, когда подруга резким жестом справила ей плечо, потому что если бы не это, то Лина бы не выдержала и либо упала в обморок, либо её просто бы вырвало, потому что от одного осознания, что это находится совсем рядом с ней, чешке становилось дурно. Каролина не сдержала вскрика, да и не путалась – признание, что ей больно она слабостью не считала, потому что это было правдой. Едва перед глазами перестали плясать вспышки боли, чешка принялась за дело – времени было не то что мало, его не оставалось совсем. Девушка коснулась собственного виска палочкой и прикрыла глаза, попыталась сконцентрироваться. Колдовать на себя было не удобно и опасно, но если она не поправит собственное состояние первой, хотя бы избавится от постоянных попыток сознания уплыть прочь, то вряд ли сможет помочь другим.Теперь-то она вспомнила, кто такой этот убурт и почему его следует опасаться. Поэтому исцеление остальных она оставила на потом – когда выживем, тогда и будем лечиться, сейчас самым главным было успеть поставить щит, чтобы была хоть какая-то надежда на потом. - Sphaera Defendus Maxima* - ещё успела произнести Мирославич, ограждая себя и и друзей невидимой чертой магического щита. А потом появились волки. Каолина даже не заметила их в первый момент, слишком увлеченная своим колдовством, а после было уже поздно. Огромный в сравнении с ней зверь, в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние, и вцепился зубами в левую руку Лины, которой та попыталась прикрыть шею, раздирая когтями и вдавливая девушку в снег. Было больно, было очень больно и очень страшно, настолько, что ещё чуть-чуть – и она бы потеряла сознание, смирившись со своей участью. Но другой страх оказался сильнее – страх смерти, страх стать такой же, как эти чудовища. Именно это не позволило ей совсем растеряться и продолжить бороться. - Deсisum**, - девушка не выкрикнула заклинание, как полагалось, а скорее прохрипела, судорожно пытаясь понять что же надо отсечь и как это называется на латыни. Её взгляд встретился с мертвым взглядом пустых глазниц нависшего над ней зверя, и нужное слово всплыло из памяти. - Сaput!** * - на оценка ** - заявка: отсечь голову
Dietrich Morgenstern: Дитрих Моргенштерн "нормальным человеком" определенно не был, а потому вполне мог себе позволить не проявлять реакций, свойственных нормальному человеку, оказавшемуся перед лицом смерти. Перед очень некрасивым лицом смерти, надо сказать; полусгнившим, отвратительным, посиневшим лицом, так что представление о нем, как о лике собственной смерти, было едва ли противнее самой мысли о факте собственной смерти. Факт смерти Дитриха, к собственному удивлению, не страшил: его смущали последствия (кто будет ухаживать за сестрой в случае его гибели?), ему казался неприятным и болезненным процесс (кажется, утбурд расплющивает своих жертв - не самая приятная кончина), но факт ухода в небытие как-то не пугал. Пока я есть - смерти нет, когда придет смерть - не будет меня. Щит на какое-то время задержал наступающих волков. Моргенштерн глядел в их пустые глазницы, но думал совсем не об опасности, а о том, какое заклинание стоит применить и чего ему это будет стоить. Он оценивал риски и возможности: двухступенчатое заклинание предполагает значительные затраты сил, а потому необходимо рассчитать их так, чтобы не свалиться сразу после произнесения. Здраво оценивая ситуацию, Дитрих понимал, что он сейчас находится не в лучшей форме, а потому любое колдовство становилось проверкой на прочность. Вправленное Хельгой плечо ныло, но куда сильнее болела сломанная нога, хотя Моргенштерн и старался не опираться на нее: Дитрих поудобнее перехватил талию Хельги, стараясь распределить нагрузку между ней и собой так, чтобы девушке было не тяжело его держать, а ему самому - не больно стоять. - Circus intestinum. На снегу вспыхнул красный круг, отделивший учеников от волков и утбурда: первая часть заклинания, принадлежавшего еще пра-пра-прадеду Дитриха, описание которого Моргенштерн обнаружил в фамильной ячейке банка - если оно было достаточно ценным, чтобы помещать его на хранение в банк, значит, должно быть действенным. Вот только уже после создания внутреннего круга Моргенштерн почувствовал, как позорно дрожат колени и раздраженно стиснул зубы - вот еще, не сейчас. Надо довести начатое до конца. - Лина, подлатай меня, если что. - спокойно попросил Дитрих так, будто ничего вокруг и не происходило. - Хельга, я рассчитываю на тебя. Михаэль, держи щит. И все... держитесь. Я понятия не имею, что произойдет. Моргенштерн глубоко вздохнул. - Fluctum agoniae.* Круг вспыхнул ослепительно красным и в следующее мгновение от него разошлась волна - сминающая, выламывающая, сдирающая шкуру и перемалывающая так, как не снилось никакой мясорубке. *на оценку
Helga von Neumann: АдЪ и погибель. Извините. Хельга, как и все довольно редкие даже в Дурмстранге студенты-демонологи, насмотрелась за три года углубленного изучения специальности, такого, что по идее ее не должно было тошнить при виде утбурда, волков и всего этого антуража - вы бы видели, какие формы принимают рассерженные демоны из числа даже самых мелких. А уж какие видения они под настроение являли дерзким смертным! Некроманты обзавидуются. или не обзавидуются, но здесь не было ни одного, чтобы поинтересоваться. Так вот, а Хельгу тошнило. Не от запаха. Не от вида промерзлого полугнилого дитяти. Ее тошнило от того, что она узнавала эти лоскуты кожи, свисающие с ветвей. Согласитесь, довольно неприятно осознавать, что с этим лоскутом ты вчера завтракал рядом, и лоскут просил тебя передать ему масло. Вон там - искаженное и оплывшее лицо Миры. Вот тот - явно Юкко, его несложно узнать по клоку льняных волос. Там дальше, перепачканный в крови язык огненных волос Герды. А вот этот, должно быть, Рихтер. Кожу. Утбурд, на минуточку, не снимает с жертв кожу. А куда вообще тела подевались? Эта мысль мягко постучалась в сознание Хельги и тут же пропала: "Хельга, я на тебя рассчитываю". Нойманн кивать не стала, просто еще крепче уперлась пятками в снег, обхватывая за талию, пожалуй, единственного человека на земле, к которому она испытывала хоть какое-то подобие чувств. Ну, если так можно назвать ленивую, пополам с обидой, ненависть. Она мельком пожалела, что не имеет привычки бить в спину. Потом мельком же посмеялась над собственной глупостью и самонадеянностью, и неосторожностью... Там, рядом, волки грызли Лину и Михаэля - впрочем, те отбивались впоне успешно, даром, что алхимики. Вот отлетел от Эденхартера один из мертвых зверей, вот вспышкой исчез второй. Голова нападающего на Мирославич волка покатилась по земле, щелкая зубами - она, даже отрубленная, пыталась перемещаться обратно в сторону жертвы. Утбурд подобрался и, неестественным для такой формы движением, прыгнул вперед, приобретая еще большее сходство с жабой. Но прямо перед ним дважды опустилась стена щита, поставленного сначала Линой, потом Михаэлем. Потом купол окольцевал защитный круг Дитриха и все это сооружение стало напоминать хороший бункер, на который и навалился утбурд всем своим жутким и стремительно увеличивающимся весом - так, что студенты почувствовали себя, будто это на них он лежит и растет, растет, вдавливая в снег, хрустя их костями... Ну, на пару минут - пока от этого бункера не пошла в стороны багровая волна, буквально перемалывающая все на своем пути - превратившая в клочки шерсти и мертвой плоти волков, деревья - в щепки, снег - в слой жидкой снежной каши пополам с водой, разодравшая и разбившая все на своем пути. Кроме утбурда. Дитриха корчило и выворачивало вместе с его жертвами - это была агония и для заклинателя тоже, казалось, на ногах он не устоит, столь сильна была боль, вспыхивающая, кажется, во всех участках тела. Утбурда отбросило со щита и на мгновение Каролина с Михаэлем почувствовали облегчение, но тут же поняли, что тварь даже не покалечилась - судя по всему, кто-то другой защищал ее. Кто-то куда более могущественный, чем Дитрих и его семейные заклинания. Утбурду было больно - впервые за его долгое существование. С визгом он отпрыгнул, а потом снова бросился вперед, биться всем своим, как оказалось, весьма тяжелым тельцем об щит. Щит трещал. Студентам казалось, что бьют их - больно, и, возможно, смертельно. Хельге казалось, что сейчас у нее сломается спина. Моргенштерн был, кажется, тяжелее того утбурда - право, вот зачем она дергается? Что там раздавят, что здесь... Наклонившись и чуть не отпустив при этом Дитриха (извернуться пришлось ну очень хитрым образом), Нойманн подцепила и вытащила из сапожка атаме. Жертва. Нужна жертва. Да и где ее взять? Девушка сжала в кулаке лезвие - ладонь противно онемела, через пару секунд набухли капли и стали падать на снег: теперь студенты стояли на некоем подобии пригорка посреди ледяной каши. Хельга плакала. Ей не было панически страшно, но она плакала, потому что тело заранее пыталось сдаться, понимая, чем им все это грозит. Не снаружи. Прямо вот сейчас и отсюда. - ...In nomine Dei nostri Satanas Luciferi exclesi Во имя Сатаны, Правителя земли, Князя Мира Сего, - голос Нойманн рос и поднимался над битвой. Все правильно, как взываешь - так и услышат, - я призываю силы Тьмы поделиться своей Адской мощью со мной! Откройте шире врата Ада и выйдите из пропасти, дабы приветствовать меня как вашу сестру и друга! Даруйте мне милости, о которых прошу! Хельга плакала - и кровь расцветала на снегу алыми пятнами. Утбурд исступленно бился в щит: у Каролины кровь пошла носом, Михаэль почувствовал, как страшный кашель рвется из груди. Щит буквально душил их, а за пределами щита красная волна вернулась обратно, чтобы тут же отхлынуть снова и покатиться прочь, причиняя утбурду новую боль. - Имя твое я взяла как часть себя... Я благоволю справедливость и проклинаю гниль. Всеми Богами Бездны я заклинаю все, о чем я испрашиваю, произойти. Выйдите же и отзовитесь на ваши имена, сделав явью мои желания! Абаддон, Адрамелех, Ариман, Амон, Аполлион, Асмодей... И они ответили. Сила хлынула: В Михаэля, поднимая в полный рост, в Лину - унося тошноту и усталость сверкающим багровым потоком, в Дитриха, заставляя не только выпрямиться, но чуть ли не приподнимая над землей. И Хельгу бросало из стороны в сторону между всеми тремя на паутине вспыхнувших и сочащихся кровью линий. - Сни... снимайте... снимайте щит! - вдруг заорала Нойманн совершенно не своим голосом, - его... так бить! Здесь задавит... И дальше: - ...Одна скала порождает тысячу подобно тому, как сердце человека порождает его мысли. Горе! Горе! Да, горе земле, ибо беззакония ее есть и были великими! Выйдите! Но пусть останутся ваши громогласные звуки! Сила текла рекой, порождая эйфорию в сражающихся студентах. Хельгу выламывало в воздухе, словно одержимую и она об этой эйфории могла только подозревать.
Michael Edenharter: Извините за бред, но напоследок я из себя выжал что-то.. Михаэль не знал, где взять сил, чтобы удержать этот щит, но другое он все же осознавал. Если от этого щита зависит его жизнь, их жизни, он обязан это сделать, даже если толком не знает как. Не имеет значения, потому что незнание это не оправдание. Говорят, храбрость помогает выстоять до конца. Эденхартер сейчас очень в этом сомневался. По его мнению помогал исключительно страх. Страх быть растерзанным этими монстрами, страх стать одним из этих ошметков, что висят неподалеку. Этот ужас вдавливал, крутил внутренности, но не давал опустить руку с палочкой вниз. Все остальное было не столь важным. - Что за..? – алхимик так и не смог закончить свой вопрос, потому что дальше началось представление магических навыков и умений, в которых он абсолютно не разбирался. Да что уж там, впервые сталкивался с такой магией, если быть откровенным. Михаэль старался полностью концентрироваться исключительно на щите, который пока еще держал утбурда и его веселую компанию по другую сторону защитной завесы, однако концентрация давалась с трудом. Ему не хотелось думать о том, что творилось с Дитрихом, ему не хотелось именно сейчас тревожиться, что его магия действует ударными методами не только по врагам, но и по самому волшебнику, потому что иначе он не сможет выполнить свою задачу. А что тогда? А тогда все было напрасно. Алхимик кряхтел, будто после урока фехтования его заставили еще поднимать гири, но терпел, насколько мог, сжав крепко зубы. Голова отчаянно кружилась. Видимо, последствия недавней травмы не слишком хорошо переносили подобные нагрузки. Ничего, он все еще стоял и крепко сжимал палочку, а отчетливо видеть чудовище, стремящееся лишь уничтожать, было вовсе не обязательно. Так что происходящую мясорубку всего и всех он скорее слышал, чего вполне хватало для остроты ощущений. Наконец, можно было вздохнуть свободнее. Невероятное напряжение ушло как внезапная мигрень. Оставляя после себя только испарину на лбу и крайне паршивое состояние. - Дитрих живой? – решился-таки спросить Михаэль, опасаясь, что этой передышкой обязан Моргенштерну не просто паршивым самочувствием. Из-за размытого зрения он не видел все еще невредимого утбурда, однако новый удар о щит прочувствовал всецело. Похоже было на то, что в голову следовал удар за ударом, и он переживал нокаут за нокаутом, при этом умудряясь сохранять остатки сознания. Плечо немилосердно горело, и в голову постоянно лез один и тот же вопрос - когда все это кончится? А затем он услышал голос. Совсем другой Хельги, не той, которая еще какое-то время назад не могла держать ровно палочку в руках. Юноше оставалось только в очередной раз довериться знающим людям и тому, что они делают, безмолвно наблюдая в состоянии полного шока. - Что она де..кхе-кхо-кхо, - очередная напасть не давала и слова лишнего сказать, тут же обрывала, хочется сказать, на самом интересном месте. Эденхартер зашелся в кашле столь сильном, что казалось, вдохнуть ему уже не удастся. Воздух шел исключительно из легких, причем в странном приступе. Вот оно. Конец. Скоро. Алхимик согнулся пополам, дергаясь исключительно в новой порции своего кашля. Перед глазами был лишь снег, белый прямо-таки до издевательства. Невероятной силой его подняло обратно. То ли конец уже пришел, то ли нежданное чудо. Михаэль не знал, что думать. Он превращался в сплошное действие, не запутанное излишками отходов мысленного процесса. Делать – значит, делать. Крушить, ломать, сражаться. Вот она сила, хлынула полноводной рекой, сметая на своем пути испуг и недоверие. Щит был снят, а следом..Эденхартер не узнал бы сейчас себя. Да и было ли что-нибудь от него еще в теле молодого алхимика? - Impedimenta! Deprimo! Confringo!* – он не осознавал, что делает, но другой попытки могло и не быть. Заклинания буквально сами просились на язык, а от одной лишь мысли о битве внутри все переполняло странное чувство близкого экстаза. *затруднить движение утбурда, придавить хорошенько, взорвать тварь
Lina Miroslavizch: Странно, но единственной связной мыслью, которая посетила Каролину, когда невероятный, колоссальный вес утбурда обрушился на их их щит, была не мысль об удачном спасении от волка, голова которого противоестественно лязгала челюстью где-то в стороне, которое должно было вселить в неё сил, и не о том, что сейчас их раздавят как букашек и никто наверно даже их ледяной могилы не найдет, и даже не о том, что куски ткани на ветвях больше похожи на кожу, на которой даже различимы лица – об этом она думать просто не могла, её мозг отказывался воспринимать эту информацию, нет, она подумала, что наверно так чувствовал себя Яков, когда на него опустилась громада драконьей туши. Она видела что бывает после и очень не хотела, чтобы что-то подобное случилось с ней. Она не хотела быть изуродованной, она не хотела, чтобы её близких мутило от взгляда на её тело и чтобы её хоронили в закрытом гробу, если их вообще найдут. Она вообще не хотела, чтобы её хоронили и очень-очень не хотела умирать, ни сейчас, так отвратительно и позорно, ни когда-нибудь после, в не существующем пока будущем. И хотя Лина понимала, что её мечты о бессмертии не выполнимы, она собиралась воплотить их в жизнь настолько насколько это было возможно. И именно поэтому она держалась, хотя так хотелось сдаться, хотя милосердная тьма уже замерла на краю зрения, готовая в любую секунду захлестнуть Каролину и укрыть свои крылом. Опустить руки, а вместе с ними и щит было легко, но мы же из Дурмстранга, для нас легкий путь не приемлем. Из носа потекла кровь, алыми каплями на белоснежном снегу, как сказал бы поэт, а перед глазами плыло все как после нескольких кружек лучшей отцовской браги – значит скоро сдадут остальные системы организма, и можно только гадать, что не выдержит первым. Если повезет – то сосуды в мозгу, и тогда смерть будет быстрой и бессознательной. Если не повезет, то легкие, печень и остальные внутренние органы, и тогда все кончится так же быстро, но в агонии. Как будто время повернулось вспять, ведь совсем недавно она вырывалась из снежной могилы, а теперь чудовище вновь вгоняло её туда. Лишь на несколько мгновений эта пытка прервалась, когда заклинание Дитриха отбросило нежить прочь, но как оказалось лишь отбросило, а не поразило, и утбурд вернулся вновь – ещё тяжелее, ещё злее. Надежды на спасение не осталось, только упорство и страстное нежелание умирать. Лина не слышала, что говорила Хельга, она не чувствовала её колдовства, пока вдруг сила, чужая, но столь необходимая сейчас, хлынула в неё - возвышая, освобождая, оживляя. Где-то в глубине сознания Лина сознавала, что это не исцеление просто сейчас они были где-то другом уровне, где смертельные раны их обычных казались не более чем царапинами, но это не имело значения, потому как сила затмевала все. Сквозь завесу эйфории, которую она дарила, Каролина услышала призыв Хельги опустить щит, и тут же повиновалась. Правильно, зачем им щит, если у них есть эта сила. Она была целителем, не войном, но сейчас Каролина была себе не хозяйка. - Deflagro*, - уверенно выкрикнула она, наводя палочку на убурта. * - сжечь тварь, ну или хотя бы подпалить.
Dietrich Morgenstern: А Дитрих вообще перестал понимать, что происходит вокруг, и потому действовал по ситуации: было больно - и он кричал, наплевав на выдержку: герр Герцдорф, у которого Моргенштерн брал уроки фехтования летом, всегда говорил, что если хочется кричать - надо кричать, потому что телу виднее. Оно знает, что правильно - и Дитрих не сдерживался, с удивление ощущая, что от крика и правда становится легче. А потом, когда боль отпустила, вдруг выяснилось, что она была единственным, что еще держало Моргенштерна в вертикальном положении: едва прошла волна агонии, немец тут же почувствовал, как подгибаются колени. Отчаянно пытаясь устоять на ногах, он тем не менее навалился всем телом на Хельгу, и понял, что девушка не выдержит его веса. И разжал руки, позволяя себе упасть - все равно сил держаться больше не было, а так хотя бы фон Нойманн останется в строю. Он сделал все, что мог, и сейчас падал, причем во всех смыслах: Дитрих чувствовал, как сознание ускользает от него, и падая на землю, Моргенштерн одновременно проваливался в душную темноту, обступившую со всех сторон. Он готов был сдаться ей, но внезапно, ровно за мгновение до того, как свет для Дитриха должен был померкнуть, какая-то неведома сила выдернула его из темноты забытья. Она буквально подняла его на ноги: Моргенштерн с удивлением понял, что стоит сам, без чьей-либо помощи; что не чувствует боли в сломанной ноге и что владеет своим телом так же хорошо - а, возможно, даже и лучше - как и всегда. Сила была могучей, но чужой; она разливалась по телу с легким жжением, а в голову ударяла хмелем, и Дитриху надо было лишь скосить глаза, чтобы понять, что происходит. Хельга. И это означало, что даже если они спасутся от утбурда, своим ходом до школы уже точно не дойдут... но к дьяволу, об этом пусть потом думают те, кто останется в сознании, а к этим счастливчикам Моргенштерн себя не причислял. Он отлично знал, что время между этим мгновением и моментом, когда фон Нойманн разорвет связь - это все, что у него есть, потом только темнота и забытье, зато сейчас... о, сейчас он может свернуть горы, куда там утбурдам. Второе заклинание, то самое, что один из пра-прадедов снабдил рекомендацией не использовать, кроме как в критических обстоятельствах - но, пожалуй, ситуация довольно критическая, чтобы прибегнуть к нему. - Ignis abyssis. Вспыхнувшее пламя моментально уничтожило снег вокруг молодых людей - тот исчезал совершенно беззвучно, будто черный огонь, возникший по мановению палочки Моргенштерна, просто поглощал его. Целая стена черного пламени наступала на утбурда - и Дитрих мог только гадать, что же случится, когда она настигнет демона. Хорошо бы картина была впечатляющей - ведь это станет последним, что немец увидит прежде, чем потерять сознание - а сейчас, пока у него еще есть власть над собственным телом и разумом, Моргенштерн шагнул к изламываемой потоком силы Хельге, чтобы прикоснуться к ее плечу, ощутить жжение под пальцами, притянуть к себе, преодолевая сопротивления потока силы, поцеловать в висок, выражая этим одновременно благодарность и восхищение, и прошептать на ухо, надеясь, что фон Нойманн сейчас все же услышит и поймет, одно единственное слово: - Умница. А теперь не жалко и в темноту - если только не навсегда.
Dietrich Lumier: То, что рухнуло на нечисть в следующий момент, было чуть больше, чем просто магией. То, что рухнуло на нечисть в этот момент называлось бы маглами "из пушки по воробьям". Нездешняя гордыня направляла руки волшебников. Нездешняя злоба вела их в бой. Нечеловеческая сила придала их заклинаниям такую власть - такую, да, ту самую, за которую маги так любят отдавать без остатка свои души, и в этот момент их можно было понять, всех скопом, убивавших, убившихся, продавших душу и расшвырявших чужие десятками. За несколько мгновений такого было бы не жалко кому угодно. Порча Михаэля мало действия возымела на неживого, но потом его придавило сверху, подвинуло взрывом - потом рухнуло проклятие Лины и младенец завизжал, корчась в огне, практически разорванный на лоскуты. Лоскуты пытались сползтись, но черное пламя Дитриха мягко накрыло собой эту кошмарную картину, совершенно беззвучно, и прокатилось дальше, тая по дороге и оставляя за собой только совершенно мертвую черную землю без единой сухой травинки. И без утбурда. Звуки, кажется, оно поглотило тоже. Хельга выдохнула. - O coraxo das zodialadare raasyo. Od vabezodire cameliaxa ...и воскликнул: “Выходите из дома смерти!” И собрались они вместе и обрели меру; они - те бессмертные, что оседлали ураганы. Выйдите же! Выйдите! Exortio! И те, к кому она обращалась, вышли прочь, забрав с собой свою силу. Тогда боль и усталость впечатали в черную землю всех, кто участвовал в этом поединке, отправили их в темноту - познавать на собственной шкуре, как расплачиваются за могущество. И потом, парой часов позже, когда их нашли - они все еще не пришли в себя.
полная версия страницы