Форум » Архив «Lumiere-77» » Птичка в клетке? [F] » Ответить
Птичка в клетке? [F]
Annika Hildebrandt: Дата: ноябрь, 1939 года. Место: кабинет герра Валлестрёма, Дурмстранг. Участники: Annika Hildebrandt & Eskil Vallestroem События: кто-то кого-то чуть не убил, и это кого-то спасает декан.
Ответов - 15
Annika Hildebrandt: В принципе ничего такого не случилось. Ну, подумаешь у Шуленберга теперь дырка в плече. Шрам конечно же останется, но зато он сам остался жив, и почти даже цел. Не лишился никаких конечностей, а ведь мог. Да и вообще он должен благодарить Аннику, ведь шрамы украшают мужчину, а в его случае так вообще. Поэтому не стоит устраивать такую шумиху, ибо могло быть гораздо хуже. Гильдебрандт шла по коридору полностью игнорирую как окружающие тут же начинают шептаться за её спиной. Нет, она не считала себя виноватой. Ничуть. Да и что уж там таить, дело не только в её характере, а в том, что у некоторых личностей очень длинный язык, а у Шуленберга вообще метр два. Анника всё поражалась как он у него во рту-то умещается. А сегодня утром он решил, что стоит в очередной раз напомнить голландка о своем существовании, да и ляпнул то, что не стоило за что и получил стилетом в плечо. Анника же и правда была готова убить его. Когда она расслышала его слова у неё просто перед глазами всё потемнело, и Гильдебрандт набросилась на него подобно хищной птице. Всего на секунду не успела, иначе вместо плеча обязательно перерезала бы ему глотку. Дурмстранг конечно был сборищем страшных людей, но подобные выходки всё же карались. Дирекции школе совсем не хочется посылать труп своего ученика к его родителям. Благо на этот раз Анника кажется спаслась, хотя она никогда раньше не была настолько близка к убийству. Герр Валлестрём по какой-то необыкновенной случайности оказался неподалеку, и не только спас Шуленберга от разъяренной девочки, но и от чего-то решил защитить свою подопечную и назвать это нападение несчастным случаем. А теперь приходилось идти в его кабинет и отчитываться. Впрочем Анника не собиралась ничего отрицать. Она не была ябедой чтоб говорить в чем именно провинился этот проклятый Шуленберг, но и не собиралась отрицать то, что он заслужил смерть. Если не сегодня, то когда-нибудь он поплатится за свои гнусные слова. Но больше всего голландке не хотелось чтоб писали письмо её родителям. У матушки и так начались проблемы со здоровьем из-за своей непутевой дочурки, а тут ещё такое. Она кажется ещё не оправилась после последнего письма из школы. Гильдебрандт затормозила у дверей кабинета. Покрутила пару раз в руках свой стилет словно обдумывая что-то после чего резко убрала его в сапог, и вихрем влетела в комнату. Забыв о правилах приличия Анника даже не подумала о том чтоб извиниться за подобную дерзость, все же они с деканом и не через такое проходили. Помнится только пару месяцев назад чей-то корсет снимали знакомые пальцы герра Валлестрёма, но об этом конечно же никто не вспоминает. -Я не собираюсь извиняться перед этой... этой тварью! Он не дождется моих извинений! – голландка даже и не повышала голос, но её речь напоминала шипение змеи, - А вы... вы... – смотря на мужчину начала девушка но осеклась понимая, что всё же не стоит настолько дерзить декану, который спас её шкуру, - я не просила вашей помощи... – что поделаешь Анника никогда не умела благодарить по-человечески, это было выше её сил. Делая шаг назад она опустилась в кресло и уставилась на герра Валлестрёма, - Только родителям не пишите ничего, у матушки сердечный приступ случится, - голландка чуть нахмурилась и вздохнула.
Eskil Vallestroem: Женщины похожи на птиц: одних общипать и в суп, другими любуйся издалека. Первые имеют высокую семейно-калорийную ценность, вторые - эстетическую, но к какой бы категории не принадлежала женщина, любая из них перво-наперво остается хищницей - если не выклюет глаз, значит продолбит череп. Анника Гильдебрандт по здравому суждению Эскиля Валлестрёма напоминала... куропатку. Потому что ей хотелось врать. Лукавить, обманывать, играть в недосказанность, сбивать с толку. Гордые женщины слишком гордые: пока учатся запрокидывать голову, кто-то обязательно перерубает им крылья. Анника сильно рисковала. Впрочем, декану все равно. Спасая других легко оскользнуться самому. Прямиком на плаху. Эскиль улыбнулся. Нет, откровенно говоря, у Анники Гильдебрандт с глупой птицей куропаткой было не больше общего, чем у маггловского парового двигателя с адским котлом для варки грешников - по сути конструкция общая, вот только попробуй скормить паровозу труп - не поперхнется, так начальник депо по судам затаскает. Эскиль чертыхнулся. О маггловской жизни талантливый некромант старался знать ровно столько, сколько требовала профессия: плоть у магглов упругая, начни вивисекцию - дергаются, а у некоторых даже имена есть. Что-то вроде "Ганс" и "сколько берете за вечер?". О цене чистокровной Гильдебрандт оставалось лишь фантазировать. Хотя, позвольте, какая цена? Женщина - не лошадь. Ястреб. Молодой, дерзкий ястреб, не найдя себе равных на земле, бросающий вызов солнцу. Взмах крыльев, свободный полет, отчаянный крик... Горелое, черное месиво. Невозможно победить непобедимое. Но возможно победить себя. Анника Гильдебрандт искала врагов, в упор не видя одного. Главного, внутреннего. И его, понадобись, - Эскиль достанет щипцами. Во всяком случае некий опыт присутствовал. С корсетом он справился недурно. Время шло. Эскиль прикрыл глаза. Картины, подсунутые воображением, сулили все муки ада, но куда настойчивее требовали холодного душа. Точно такого, какой он принимал тогда, в сентябре, после внепланового урока фехтования, и после которого дал клятву или убить Аннику Гильдебранд, или сотворить столько отчаянных ужасов, в таких неестественных позах, что ей самой в пору накладывать на себя руки. Конечно, Эскиль шутил. Единственной рукой, разрешенной для использования Анникой Гильдебрандт, была его, Валлестрёма, рука. Рука помощи. И если надо, в следующий раз эта рука сожмется на ее тонком, девичьем горле. А вот и вихрь. Кажется, и дверью хлопнула. Студентку Эскиль раглядывал придирчиво, с какой-то издевкой, чуть скривив уголки губ. - Извиняться? - удивился герр декан. - Помилуйте, никаких извинений. Извиняется проигравший, а я что-то не помню никакой драки. Вы точили свой стилет, бедалага - простите, запамятовал имя - тот, кого вы соблаговолили назвать "тварью" совершенно не вовремя оступился. Несчастный случай. Поверьте, далеко не редкое явление. - Валлестрём усмехнулся. Ну вот, теперь она еще и помощи не просит. - Я вам и не помогал, фройляйн. Я исполнял свой преподавательский долг: не позволить банальному несчастному случаю перерасти в трагедию. Кмх, я правильно понимаю, ваша матушка не любит трагедии, так? Особенно с участием любимой доченьки. Трагедии я не допустил. В ваших интересах поблагодарить меня, однако требовать благодарности - дурной тон, я же своим воспитанием горжусь, потому требую от вас одного - не будьте дурой, Гильдебрандт. Мало жестокости? - топите щенят. Могу одолжить парочку. Вы меня поняли? Голос Эскиля буквально ломал зубы - холодный, тяжелый. - Отныне, никакой самодеятельности. Предупредил. Да, женщины похожи на птиц - иди и разоряй гнезда. Увы, Эскилю Валлестрёму отнюдь не нравилась роль лисы в курятнике, зато он ничуть не возражал против "дружбы" кота и ястреба.
Annika Hildebrandt: Пожалуй Анника людей всё же знала, несмотря на то, что предпочитала им животных, и птиц. Последние куда умнее человека, и у них никогда не бывает тех слабостей, с которыми встречаются люди. Гильдебрандт уважала их за то, что они никогда не отступали и могли с честью умереть если того требовала ситуация, в отличии от людей, который чаще всего искали обходные пути. Голландка знала мужчин куда лучше, чем женщин, наверное потому, что последних она очень часто не понимала, или что чаще всего – они её не понимали. Исключения были везде, и у Анники была сестра –Хельга, и конечно же прекраснейшая Лина, но это не суть. С мужчинами она общалась куда дольше чем с женщинами, можно сказать с детства. Изучила их характер и желания. За столько лет Гильдебрандт поняла то, что они везде ищут власть, особенно с женщиной. Узнала, поняла, но так и не научилась это принимать, и пожалуй, никогда не научится. Для этого она была слишком гордой, слишком самоуверенной, и слишком свободной. Поэтому если что и могло пугать Аннику, то цепи. Неважно какие, тонкие или толстые, суть одна – она не собиралась никому принадлежать. Самое же ужасное во всей этой ситуации было то, что она чувствовала себя обязанной герру Валлестрёму, а это уже достаточно ощутимая цепочка которая привязывает её к нему. Гильдебрандт хоть и не сожалела о сделанном, но всё равно понимала, что было бы крайне глупо вылететь из школы только потому, что этот мерзавец Шуленберг решил кое-что вспомнить. Она до сих пор не могла понять что именно вывело её из себя - тупое выражение немца, или же смысл сказанных слов. И каким –то чудом декан должен был оказаться именно там, в ту самую минуту чтоб спасти его, а потом и её шкуру. Хоть и Аннике было очень непривычно и неприятно признавать это, но она всё же оказалась в капкане. -Моя матушка пытается внушить себе, что у неё вместо дочери - курица, поэтому подобные инциденты доводят её до нервного срыва. А как вам известно в моем случае это частое явление, - Анника смотрела прямо в глаза своего декана и усмехалась, но внутри у неё все горело. Она злилась, и в любой момент накопившийся гнев мог вырваться наружу. В первую очередь она злилась на себя, потому что попала в настолько глупую ситуацию, и теперь её обучение в Дурмстранге зависело от одного слова герра Валлестрёма. Что ещё больше выводило её из себя так это его ухмылка, и осознание того, что декан не отпустит её просто так. И под конец Анника Гильдебрандт просто не умела благодарить. Для неё это ровнялось признанию своего поражения, поэтому стиснув зубы голландка пыталась не сорваться с места и не сказать ничего лишнего. Умной девочке стоило бы просто улыбнуться своему декану и поблагодарить его, можно было бы даже поцеловать под конец, но Анника никак не могла заставить себя выдавить одно единственное слово «спасибо». -Нет, я не поняла! – терпение голландки кончилось, если оно вообще у неё осталось. Девушка снова сорвалась с места и облокотившись руками об письменный стол декана уставилась на него, - Я не собираюсь терпеть оскорбления в свой адрес. Особенно от такой твари как этот Шуленберг! – Анника почти шипела эти слова прямо в лицо герру Валлестрёму, - У него слишком длинный язык, вот я и решила укоротить его... только мне не дали довести дело до конца, - девушка хмыкнула и выдохнула. На самом деле, она была просто слишком зла на своего однокурсника и наверное лишь по этой причине не могла справится со своим гневом. -А топить щенят скучно, - немного выпустив пар добавила голландка и усмехнулась. Выпрямившись Анника провела пальцами по волосам и снова перевела взгляд на мужчину, - Так значит я не наказана? – больше всего не хотелось попросту тратить время на подобную глупость. Хотя герр Валлестрём был достаточно изобретателен и Гильдебрандт не удивилась бы еслиб их следующий дополнительный урок прошел в его спальне.
Eskil Vallestroem: - Топить щенят скучно, - декан оскалился. - А мне скучно разговаривать с вами. Жизнь - штука сложная, зачастую приходится жертвовать удовольствием. Анника, ну право слово, вы издеваетесь, нет? Тогда мне придется умолять богов подарить вам мозги. Хочешь быть мужчиной - никогда не прячь голову в песок. Что для страуса самооборона - для человека половой акт. Беда, она приходит не только одна, беда любит подкрадываться сзади. Исподтишка. Незванной. Зато настойчиво. Эскиль Валлестрём никогда не прятал голову в песок, за что неоднократно получал по шее. От коллег, министерцев, блаженных плотью и духом, от людей. Поэтому хорошо усвоил урок: будешь дерзким - будешь живым. Будешь дерзким чересчур - ищи дубовых дел мастера. Жизнь не терпит крайностей. Победитель сегодня - завтра чистит ботинки проигравшего. Строптивая девочка Анника Гильдебрандт не понимала одного: как важно вовремя вспомнить о собственной шкуре. Собственной. Потому что продырявить чужую успеется всегда. Молодая, дерзкая леди-ястреб бросалась с кинжалом на всякого - глупо. И против лома есть прием - огонь артелерии. Эскиль скучал. Скучал профессионально, со знанием дела. Красочные прелести студентки - иногда, чтобы развеяться он вспоминал и о них, - были совсем близко, должно быть, затянутые все тем же предательским корсетом с тысячью и одним узеньким, неудобным шнурочком. Женщина. Почти взрослая. Очень красивая. Умная, незаурядная. Анника нравилась Эскилю. Не сейчас. Женщина? Помилуйте боги, девчонка. Взбалмошная. Обменять мозги на клинок? Что может быть хуже. И лицо ее было так близко. Гневное, бледное, удивительно гармоничное лицо. Эскиль сцепил кончики пальцев в замок, хмыкнул. Хочет вывести из себя? Хорошо. Хорошо, когда хочет. А вот чего хотеть Аннике Гильдебрандт решать герр декану. - Шуленберг. Некрасивая фамилия, - ровный, тихий голос. - Оскорбления? Анника, вы не ребенок. Оскорбляет тот, кому не хватает мужества похвалить. Вы купились. Купились на старую как мир уловку. Зачем? Хотите я расскажу вам одну историю? Впрочем, не расскажу. Буду проще. Вы рисковали не учебой - не Дурмстрангом, не сердечным благополучием маменьки, вы рисковали собственной жизнью. Хотите в Нурменгард? Не должны. Я там был. Маленький, короткий визит. Не понравилось. Итак, Анника, прежде, чем укорачивать чей-то язык, убедитесь достаточно ли длинны ваши извилины. Длинны для победы. А я вижу вас проигравшей. Униженной и - ну конечно! - оскорбленной. Жаль, Анника, жаль. Вы губите не чужую жизнь. Свою собственную... А я... - Эскиль улыбнулся. Он любил улыбаться. Сарказм. - Я вам не отец. Мне скучно вас наказывать, тем более вы сами отлично справляетесь. Я сочувствую вам, Анника. Очень. Зеленые глаза Валлестрёма видели насквозь. Там, где раньше сияла гордостью валькирия, теперь источалась робкой ненавистью маленькая девочка. Моветон. Эскилю не нравилось. Не нравилось, когда ястреб считает себя боевым петухом.
Annika Hildebrandt: Скучно? С Анникой? Ну, она ему покажет как надо скучать с ней. Гильдебрандт едва заметно усмехнулась, хотя надо признать, что слова герра Валлестрёма задели её. Про неё можно было говорить многое, но голландку точно не назовешь глупой, и уж тем более скучной. Но кажется декан решил вывести свою подопечную из себя и посмотреть на неё в гневе, ведь такой Анника была куда интереснее. Девушка чуть выпрямилась и сложила руки на груди с вызовом смотря на мужчину. Интересно он всё ещё помнит их урок фехтования? -Есть люди которые не достойны жизни. И поверьте я хочу избавить нас от их присутствия не по скуке, хотя и не без этого, но порой кто-то переходит черту. Вот когда переходят эту самую черту, то лично мне становится плевать на то, что меня отправят Нурменград. И дело не в длине извилин. – Продолжать этот разговор Анника не собиралась, так как было кое-что, чего она не будет говорить, а именно причину по которой она чуть ли не лишила жизни своего однокурсника. Что ж, Гильдебрандт даже сейчас, спустя пару часов взяла бы и пошла вслед за тем несчастным немцем чтоб убить его, хоть уже и достаточно отошла от гнева. Только было кое-что в его словах... что-то, чего она не могла простить ему, и за что он обязательно поплатится рано или поздно. -Вы? Сочувствуете мне? – переспросила голландка и улыбнулась, - И почему же? Ах, да, я вспомнила – я же девочка без извилин, которая губит себя. При всем моем уважении к вам, вы уверены в этом? – В глазах Гильдебрандт заиграли недобрые огоньки, а всем своим видом она пыталась подражать маленькому беззащитному ангелу, только у подобных существ рука не дрогнет когда они вонзят кинжал вам в сердце. Анника злилась. Анника очень злилась. Каждый их разговор с герром Валлестрёмом был лишь очередной попыткой доказать ему, что она чего-то стоит, но либо декан был слишком туповат чтоб этого не видеть, либо ему нравилось закрывать на это глаза и играть с голландкой. Анника знала, что он не глуп, поэтому оставалось думать, что он просто развлекается. А это ещё больше выводило из себя. -Я не униженная! Еслиб я была униженной, то перед вами был бы мой труп, вот такой униженной я буду, – бросила девушка и недовольно фыркнула. И правда, её никто не унижал, просто ляпнул что-то, чего не стоило говорить. Некоторые вещи навсегда должны оставаться за занавеской тайны. их нельзя запоминать, и уж тем более вспоминать спустя некоторое время. Шуленбергу не повезло потому, что он увидел то, чего не стоило видеть. Но ему вдвойне не повезло потому, что он решил этим напугать Аннику Гильдебрандт и даже не подумал о том, что бешеная девчонка может лишить его жизни. -Впрочем это неважно. Спасибо вам за поучительный разговор, - сказала голландка таким тоном, что даже идиоту было понятно – декан зря старался достучаться до девушки. У неё были свои собственные правила, и её не заботило что думали об этом другие, даже герр Валлестрём. Но на самом деле, было ещё кое-что, а именно упрямость Анники, которая не позволяла девушке вот так сдаваться. Если декан решил играть со своей подопечной, то она обязательно примет его вызов, поэтому не отступит.
Eskil Vallestroem: Жен не бывает будущих: жены либо нет, либо есть - самая настоящая. Эскиль Валлестрём намеревался лично выразить свои глубочайшие соболезнования тому несчастному, кого лихая сведет с Анникой Гильдебрандт. Гильдебрандт - не женщина, концентрированная кислота в аппетитной глазури девичьей плоти. Длинные ноги, мраморная кожа, пронзительный взгляд - совершенная внешность и ничего, абсолютно ничего человеческого. Если в этой вполне сформировавшейся груди билось сердце, страшно представить, какому демону оно было обещано. Странным казался уже тот факт, что Аннике удалось дожить до выпускного класса. За минувшую осень Эскиль успел тысячи раз представить искалеченный труп юной студентки с переломанной шеей и сотней ножевых ран затерянный где-то в снегах Hurenkinder. Так нет, выжила. Всегда выживала. Впрочем, всему есть предел. Не везению, значит, нервам. Собственные нервы Эскиль Валлестрём берег, любил и всячески нежил. Не дождетесь, фройляйн Гильдебрандт, спокойствие только спокойствие... Эскиль Валлестрём собрал чудесную библиотеку. Множество томов на все случае жизни и справочник для каждой отдельной смерти. Один из таких справочников Эскиль всегда держал под рукой. В прямо смысле. Некроманту нравилось кожей ощущать шершавую грубость деревянного переплета. Книга носила скромное название "Пытки" и содержала несметное количество отнюдь не скромных иллюстраций. Картинки были статичными, что нисколько не умаляло их воспитательно-прикладной ценности (и дело даже не в том, что всякий студент как-то быстро проявлял несвойственную потомственному аристократу овечью кротость - приложи его пару раз лицом о дерево переплета; нет, "Пытки" внушали благоговение бесконтактно). Продолжая с вялым любопытством, более того - не пытаясь вникнуть в суть услышанных слов, - следить за Анникой, Эскиль раскрыл книгу наугад. Повезло. Очень. - Да-да, Анника, я вас прекрасно понял. Вы сильная и вам нравится быть сильной. Не имею ничего против. Подойдите сюда, - Эскиль развернул книгу так, чтобы студентка могла всласть налюбоваться открывшимся зрелищем. Тонкий палец некроманта уткнулся в страницу. Это была одна из иллюстраций. Шедевр неизвестного мастера, такой детализированный, что казалось практически невозможным, будто он пренадлежал кисти обыкновенного художника. Тщательная, анатомически точная проработка миниатюрных деталей выглядела до того фантастической, что при долгом изучении не на шутку кружилась голова. Иллюстрация изображала девушку: молодую девушку в жалких отрепьях. Тело, раскинутое крестом, лежало на деревянном столе, напряжение рук и ног, охваченных стальными кандалами, не могла скрыть даже плоскость бумаги. Кожа голеней и предплечий - нежная, матово-белая - была рассечена до кости, плавные углы малой и большой берцовой светились каким-то липким, нереальным светом; лицо женщины, застывшее в мучительной агонии, одновременно выражало смирение и дерзость. И маленькие, поразительно острые крюки стальными змейками ныряли под натянутые жилы... Это было частью пытки - растягивать боль, не позволяя жертве умереть. Калечить, но не рвать. Терзать, но без лишней крови. - Вот так вот когда-то наказывали непокорных. Уж не знаю, в чем провинилась эта женщина, - воровство, прелюбодеяние или банальная глупость - я бы не хотел оказаться на ее месте. Боль - ничто. Вы, Анника, знаете не хуже меня. Слава - совсем другое. Тогда скажите мне, Анника, вы хотите прославиться как умная, могущественная волшебница, или как натурщица для очередного справочника юного садиста? Мне по душе первый вариант. Нет, вы не глупая. Совсем не глупая. Вы просто не хотите взрослеть, отсюда и ваша злоба. Чего вы боитесь, Анника? Матушкиного гнева, замужества что ли? Ответственности? Потерять свободу? Что ж, могу утешить: можно быть взрослым, оставаясь свободным. - Эскиль вздохнул. - Собрались уходить? Прямо сейчас? Не спросив разрешения? Нет, Анника, вы останетесь. Помните, тогда, в сентябре, я обещал вам запомнить ваше имя? Я запомнил. Это говорит о многом. Хотя бы о том, что вы мне не безразличны. А значит, я не хочу видеть вас униженным... трупом. Анника, честное слово, я желаю вам добра. Но если вы не возьмете себя в руки, боюсь, мне придется жестоко вас наказать. Весьма жестоко. Так, как и не снилось пыточных дел мастерам. Я не угрожаю. Я предупреждаю. И лучше вам не испытывать моего терпения. Эскиль улыбнулся. - Вы же умница, Анника, вы все понимаете. По крайней мере должны были усвоить, как нехорошо уходить от меня без прощального поцелуя. Мысль была слишком приятной, ее Эскиль решил оставить при себе.
Annika Hildebrandt: Есть вещи, о которых не хочется вспоминать. Желательно никогда. Есть вещи, которых не хочется показывать никому. Не потому, что ты боишься его уродства, а потому, что это твоя личная слабость. Каждый взгляд, каждое слово, каждое изменение в выражении лица человека, который узнает о твоей тайне, может настолько сильно ранить твое самолюбие, что ты невольно будешь желать себе смерти. Причем не простой смерти, а той, которая смогла бы подобно маленькой бритве очень тонко вырезать из твоего подсознания то самое воспоминание, которое во всем провинилось. Анника подошла к декану чуть склонившись над книгой и уставилась на картину в ней. Боль, она бывает разной, но всегда незабываемой. Люди которые навсегда хотят оставить свой след в жизни человека обязательно причинят нестерпимую боль чтоб тот до конца своих дней помнил об этом. Анника же помнила. Как уж тут не помнить, если на боку красовался настолько длинный и уродливый шрам, что Гильдебрандт до сих пор не решалась раздеваться перед кем-то. Герр Валлестрём его просто не заметил в тот раз так как был слишком увлечен губами голландки, но это не значило, что в другой раз (а то, что подобное обязательно будет Анника не сомневалась) он не заметит его, и не захочет узнать откуда он ей достался. Голландка недовольно сморщилась разглядывая картину и выпрямилась оторвав от неё взгляд. Она уставилась на своего декана и пару минут смотрела прямо ему в глаза, не решаясь ничего предпринимать. Девушка злилась, причем настолько, что ей показалось она вот-вот задохнется от нехватки кислорода. Анника если даже и была глупой девчонкой, которая до сих пор не выросла, то в добавок она ещё была очень вспыльчивой и эксцентричной. Голландка сделала шаг в сторону декана и резким движением руки вцепилась в его рубашку словно намереваясь задушить его. Гильдебрандт не собиралась его душить, но в первую секунду ей искренне захотелось не без помощи своего верного стилета убить его. В прямом смысле этого слова, ведь герр Валлестрём даже и не подозревал, что ступил на слишком опасную зону. -Неужели? – прошипела она сквозь зубы прямо в лицо мужчине, всё так же со злобой в глазах смотря на него, - Ещё скажите мне, что вас крайне беспокоит моя судьба и вы сделаете всё, что в ваших силах чтоб мне помочь стать полноценной личностью, - Анника усмехнулась и резко выпустила рубашку декана из своих пальцев. Кажется она не порвала ткань, интересно как ей это удалось? Гильдебрандт тяжело дышала, она понимала, что эмоции сейчас переполняют её, и что она в любой момент может просто взорваться от злости. Девушка отвела взгляд словно что-то обдумывая, а потом резко сняла с себя теплую мантию и бросила её на пол. Принявшись расстегивать рубашку она уставилась на своего декана. Лицо её словно побледнело за секунду, и на самом деле она не слишком хорошо отдавала себе отчет в том, что делает. Бросив и её на пол, Анника осталась в одном корсете. Руки её замерли, словно она не решалась снять с себя и его, но в последний раз посмотрев на герра Валлестрёма она отвернулась от него. Голландка подняла голову наверх, и молила богов дать ей силу и выносливость, так как сейчас она делала то, чего раньше никогда не допускала – показывала свою слабость. А Анника не привыкла этого делать. Никогда, и от одной мысли о том, что декан увидит это и узнает об этом... это выводило её из себя. Пальцы снова потянулись к шнуркам и через несколько минут Гильдебрандт отправила корсет к остальной одежде, которая валялась на полу. Анника неподвижно стояла не решаясь поворачиваться к декану, хотя тот вполне хорошо мог видеть длинный шрам который растягивался с бедра до груди, при этом распускаясь в разные стороны подобно ветвям на дереве. Уродливое зрелище, как думала сама голландка. -Что скажите, декан, сойдет для очередного учебника по пыткам? Или для этого надо писать картину с натуры? Увы, я об этом тогда не подумала, не до того было, - попыталась она сказать привычным голосом и у неё даже почти получилось, только вместо смешка в конце она как-то болезненно сморщилась. Анника не думала, что удивит своим видом герра Валлестрёма, да и не добивалась она этого. Она почему-то просто хотела чтоб он знал. Знал какая вот она уродливая, оказывается. И уж точно не избалованный ребенок который не хочет взрослеть. Если она злится, то это лишь потому, что на то у неё есть причины.
Eskil Vallestroem: - Как вы догадались, Анника? - Эскиль позволял девичьим пальцам мять, почти рвать его идеально отглаженную рубашку. - Прямое попадание. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам стать полноценной личностью. А в моих силах очень, очень многое... Это не было проявлением доброты, не было естественным желанием старшего наставить на путь истинный младшего. Эскиль Валлестрём вырос в семье, где счастливым днем считался прожитый в тишине: без надсадных рыданий матери, проклинавший тот день, когда ее дернуло выйти замуж за собственного кузена; без шизофренических бредней отца, давно утратившего разум, а вместе с ним, сдается, и все человеческое - без визитов каких-то странных людей в темных мантиях, которые, хватая отца за руки, ласковым тоном, каким говорят с детьми и дебилами, доказывали Валлестрёму-старшему - нет, он вовсе не венгерская хвосторога, не королевский паж и даже не имбирный пряник, человек - уважаемый господин и - поверьте, герр Валлестрём! - никакие демонические твари не вьют гнезда в вашей прямой кишке. Было бы смешно, будь оно неправдой. А это была правда. Простая правда жизни и детства Эскиля Валлестрёма, понятия не имеющего, что такое отцовский инстинкт. Аннику Гильдебранд он рассматривал исключительно как молодую, красивую женщину. Женщину, которая чертовски гармонично смотрится в паре, рядом с ним. И чертовски отвратительно с другими. Особенно мужчинами. Не быть человеком и не желать счастья - далеко не одно и то же. Наоборот. Когда Анника начала раздеваться Валлестрём опешил. Зеленые глаза, занимавшие на лице некроманта и без того немалое пространство, казалось, расширились до невозможности. Но вскоре на смену удивлению пришло холодное равнодушие профессионального хирурга. Что он, наготы не видел? Видел. Да и Анника... В общем, не в первый раз. Оказалось в первый. Тогда, в фехтовальном зале Эскиль был слишком опьянен хмельной сладостью губ, горячим дыханием и влажным теплом собственной крови стекавшей по спине из-под тонкого острия стилета Гильдебрандт. Он видел каждую ресницу ее обворожительных глаз, каждую несуществующую морщинку почти идеального лица, а вот главного... главного, как полагается, не заметил. Шрам был огромный и не то, чтобы очень красивый. Эскиль поднялся из-за стола. Прекрасно понимая, что снова заставит Аннику возненавидеть себя, приблизился к девушке, опустился на колени. Изучал пристально, склоняя голову на бок и почти не дыша. Зрелище захватывало. В конце концов он не выдержал, коснулся кончиками пальцев горячего узора, провел ладонью вверх-вниз, на грани дозволенного и чуточку переступая. От смешения чувств закатил глаза. Красота в уродстве и уродство в красоте. Он надеялся увидеть нечто такое. Нечто, способное выделить Аннику из сотен подобных ей красивых и дерзких. И он нашел. И был счастлив. Благодарение богам! Эскиль шумно выдохнул, вновь поднялся на ноги, снял пиджак и осторожно набросил на плечи девушки. Нет, смущала не близость почти обнаженной женщины. Поди не лето на дворе, еще чего - простудится. - И кто это сделал? - равнодушно поинтересовался Эскиль, хотя губы, надо отметить, пересохли. - Хотите - я могу его убить. Убивать столько, сколько вы сочтете нужным. Приверженцы теории единократной природы смерти не верно трактуют само понятие смерти. Я некромант, я могу убивать часами. Раз за разом. Раз за разом, импровизируя. Я люблю импровизацию. А вы, Анника, снова говорите глупости. Пособие по пыткам? О нет, вы достойны картины. Достойны лучших галерей. Если бы я только умел, я бы написал ваш портрет. С натуры. Но, увы, я лишен такого таланта. Впрочем... Впрочем, все с чего-то начинали. Если вы согласитесь позировать - я, пожалуй, соглашусь тренироваться. Искушение было велико. Ощущение горячего узора под кончиками пальцев сводило с ума. - Ох, Анника, вы по-прежнему красивы. И более того, теперь я знаю: вы не только красивы, вы уникальны. Ну а шрамы... их полно и у меня. Но как же, черт подери, здесь и сейчас Эскилю Валлестрёму хотелось, чтобы ее шрам, шрам Анники Гильдебрандт, стал его персональным, личным украшением.
Annika Hildebrandt: Боль надо выбивать лишь болью. Она давным-давно усвоила этот урок. Наверное ещё раньше чем впервые ощутила рукоять своего стилета в руках. Но стоило ей узнать силу клинка, как она выбрала себе спутника жизни. Сталь ничего не требует взамен. Она холодная, бесчувственная, но жестокая. В руках Анники любое холодное оружие извивалось подобно живой змее. Жалила с такой же ненавистью, и могла с легкостью и изяществом лишить жизни. Гильдебрандт никогда не жалела о том, что выбрала именно сталь. Предпочла её всему, особенно живому человеку. Человек хоть и жалкое существо , но уж достаточно самовлюбленное и гордое. Ненавидящее всё то, что превосходит его, даже если по сути это что-то гораздо слабее него. Сталь способна прорвать плоть. Совсем случайно. Не желая причинить вред. Не жаждущий крови. Это человек его направляет. Человек пытается вырвать все остатки жизни, выбить все живое, оставляя место лишь боли. Ведь человек по сути запоминает всё благодаря ей. И даже спустя столько лет Анника помнила те ощущения, ту невыносимую боль, от которой хотелось не только выть, но и самой перегрызть себе вены лишь бы закончить всё это. Голландка нервно сглотнула когда декан опустился на колени перед ней. Она смотрела в одну единственную точку перед собой, пытаясь не отвлекаться на что-либо другое. Ей было слишком тяжело, хоть она прекрасно понимала, что сама загнала себя в такое невыносимое положение. Анника невольно вздрогнула ощутив прикосновение пальцев на своем шраме и издала что-то подобие хрипа, но тут же смолкла. Она немного дрожала хоть и пыталась подчинить себе всё тело. Не хотелось выглядеть настолько ничтожной, только мышцы совсем не слушались её. В какой-то миг она ненавидела герра Валлестрема за то, что тот коснулся её. Она сама не решалась прикасаться к этому шраму настолько презирала его. Ненавидела всей душой и однажды даже думала вырезать её собственным стилетом, заменив его другим шрамом. Уже своим. А сейчас на неё словно красовалось клеймо, которое она проклинала всю жизнь. Анника молчала. Молчание затягивалось и ей было невыносимо от одной мысли, что декан всё ещё разглядывает этот уродливый шрам. Ощутив на своих плечах его пиджак Гильдебрандт чуть съежилась и вцепилась тонкими пальцами в ткань скрывая обнаженную плоть. Она чуть дрожала, может быть от холода, а может ещё от чего-то. Повернувшись к герру Валлестрёму девушка сделала усилие над собой и улыбнулась. -Никто, - коротко и ясно ответила Гильдебрандт, тем самым давая понять, что не желает обсуждать эту тему. Возможно когда-нибудь герр декан обязательно узнает кто именно решил оставить своё след на теле Анники, но для этого ему придется узнать не только её, но и людей которые окружают её. Подобное же случится лишь в том случае если он с чего-то решит, что обязан знать о ней всё. Знать же всё про Аннику наверное может лишь муж, а герр Валлестрём вряд ли решит жениться на этой невыносимой девчонке. Да и не факт, что она сама впустит его в свою жизнь, хотя... -Он для меня никто, - и в то же время он был всем тем, кем она стала. Благодаря ему она была такой. Благодаря ему она всегда боролась до последней капли крови. Она ненавидела и презирала его, но не до конца смогла освободиться от его власти. Только впервые за всю свою жизнь Аннике показалось, что у неё есть возможность избавиться от него. Нет, не убить, а просто покинуть. Она смотрела в глаза декана и улыбалась какой-то грустной улыбкой. –Увы, смерть не самое худшее, что может с ним случится, - самое худшее для него это лишиться неё. Нет, он уже давно потерял её, но не до конца. Теперь Анника просто могла защищаться от него, но не убивать. -И вы снова соблазняете свою ученицу... как вам не стыдно, декан, - Гильдебрандт наигранно усмехнулась, -А потом окажется, что опять я во всем виновата... – голландка ощутила как напряжение сменилось какой-то усталостью, и непривычной болью во всем теле. Словно кто-то провел маленьким кинжалом по венам, и теперь кровь струилась по всему телу. -Спасибо, - Анника сделала шаг в сторону декана и приблизилась к нему, - вам, - почти в губы выдохнула она и поцеловала его. Она не верила в свою красоту. Не верила в слова герра Валлестрёма, всё же он видел самую уродливую часть её тела, но ей было приятно. Приятно, что он видит её целиком и всё равно считает красивой.
Eskil Vallestroem: - Мне бы ваши шрамы, Анника, - выдыхал почти в лицо. - Мне бы ваши шрамы. Кожа... Нежная, матовая, ласковая, бархатистая... всего лишь холст. Девочка не понимала догмы - боги помечают любимых, боги помечают возлюбленных и жаркий розово-белый ветвистый узор на ее боку был ни чем иным, как данью традиции. Если ты совершенен - боги не пройдут мимо... Один маленький изъян и ты не повторим. Эскилю нравилось. Горячее, эластичное, молодое под кончиками пальцев - можно ласкать и ласкать. Прижаться щекой. Вдохнуть терпкий аромат юного тела и снова сказать "мне двадцать". Эскилю тоже когда-то было двадцать. Был хорош, красив, уникален и каждая леди в ореале тафты и бархата мечтала подарить свое первое "люблю". Эскилю плевать. Есть науки тоньше любви и тоньше дамской талии - пусть и так соблазнительно очерченной китовым усом и тысячей корсетных петелек. Да к черту их, молодых, умных, знатных, даровитых. У некроманта одна стезя - вперед и вниз, на пару метров, не забыть бы лопату... Анника не проста. С миллиардом недостатков и крошечным достоинством в размере души она умудрялась занимать все обозримое пространство. А еще слепое пространство, несуществующее и то, которое только предстояло выдумать. Душа... Леди-ястреб с комплексом квочки. Кто придумал? Обнимал за плечи. Чувствуя мускус собственных духов на чужом теле, впадал в безумство... Она поцеловала первой? Какой сюрприз! А, впрочем, статистика. Эскиль вздрогнул. Напрягся. - Боги, если вас беспокоят шрамы - подарите мне такой же. Я помню остроту вашего стилета. Повторите работу художника, который-вам-никто, и мы будем взаимно счастливы. Я не боюсь боли, я не боюсь шрамов, я не боюсь себя, а вы Анника... Слегка погладил по волосам. Рыжиной отливают. Мягкие... - Вы боитесь. Так режьте, колите, мстите... мне. Я прощу. А вот будущее... вряд ли, Анника. Да, я желаю вам... Нетривиального. Поцеловал. Как тогда. Жадно.
Annika Hildebrandt: Страх не самое ужасное, что может случится с человеком. Безысходность, вот, что самое страшное. Только Анника всегда видела путь. Она знала, что если пожелает, то сможет открыть любую дверь. Сможет проложить новый путь, и никто, никто не остановит её. Ветер нельзя посадить в клетку. Для ветра не бывает цепей. Он всё равно вырвется наружу, всё равно найдет выход, всё равно окажется на свободе. Но ветром Анника увы не была. В душе у неё была самая настоящая буря, а вот тело... эта тупая плоть сковывала её. Вот она клетка для ветра. Ветра, который посадили в человеческую плоть и которая пытается вырваться наружу. Анника желала свободы. Самой настоящей, поэтому возможно и хотела умереть. Порой ей казалось, что смерть это единственный способ стать по-настоящему свободной. Как отвратительно бы это не звучало для неё, но сейчас она не была свободна. Пыталась вырваться из клетки, но всё равно была прикована этим проклятым шрамом к человеку, который стал бессмертным для неё. Даже если он умрет. Даже если пройдет тысячу лет. Даже в том мире, где не будет жизни, Анника Гильдебрандт будет помнить его, и этот шрам. Его не вырезать, не уничтожить, он всегда будет с ней. -Нет, - твердо ответила голландка и резко отстранилась от мужчины, - мстить вам я не буду. Мстить я должна ему. Вырезать шрам шрамом. Кровь можно смыть только кровью. Для меня других путей нет, - гордо вскинув голову наверх ответила Гильдебрандт и усмехнулась словам герра Валлестрёма. -Дело не в шраме. У меня полно других шрамов. Шрам на теле –ничто. Но шрам на судьбе, вот что важно, - Анника смотрела прямо в глаза мужчины. Ему не понять. Вообще никому не понять. Пожалуй, она сама до конца не понимала, что произошло в прошлом. Не понимала ничего, что было связано с тем человеком, и почему тот так отчаянно хотел стать бессмертным для неё. Впрочем ему удалось достичь свою цель. Она никогда его не забудет, даже если своим стилетом начнет вырезать воспоминания из своей головы. Некоторые вещи не забываются, некоторых людей не стираешь из памяти. -Вы желаете мне... нетривиального? – Анника едва сдержалась чтоб не рассмеяться. Она стояла всего лишь в шаге от своего декана и с вызовом смотрела на него. С вызовом, а не как подбитая собака, которая молит о помощи. Анника могла истекать кровью, но не стала бы просить о помощи. То, что она показала ему свой шрам не значит, что он узнал её до конца. -Кто мы с вами друг-другу, герр Валлестрём? – немного насмешливым голосом спросила девушка и склонила голову набок, - Ученица и декан? Что-то мне в это не верится. Подопечная и наставник? Любовники без любви? – губы голландки расплылись в насмешливой ухмылке, - Мы с вами никто, герр Валлестрём. И то, что вы увидели сегодня... это ничуть нас не сближает... – как-то особенно раздраженно произнесла Анника, словно вольность мужчины её оскорбила. В принципе она понимала, что сама доигралась, но то с каким тоном Эскил Валлестрём говорил с ней... словно он знал её... это всегда выводило из себя голландку.
Eskil Vallestroem: - Ха-ха, Анника, ха-ха, - не смех, нождачная бумага царапает гранит. - Кровь за кровь, глаз за глаз, шрам за шрам... Это не месть, фройляйн, это анатомия. Я предлагал вам обоюдно приятный способ забвения, а вы выбрали... Высокопарно и глупо. Кровь смывается лишь кровью? Ничего подобного. Швабра и мыльная вода - все, что вам нужно. И меньше судебной волокиты. Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Эскиль Валлестрём соглашался. Все так, никакого сослагательного наклонения - коленопреклоненное. Сегодняшний храбрый-гордый завтра в погоне за местью окажется в кювете. Грязный, мокрый, страшный и смешной. Потому что история не знает сослагательного наклонения, история любит делать подсечки. Напрасны мечты за кровь ответить кровью. Существуют куда более действенные, эффективные, утонченные методы - удар за удар? лоб в лоб? перчатка под ноги и честный поединок? а, может, ножом в спину? - ах, какая мерзость. Мстить нужно так, чтобы ваша месть сошла за что угодно - дружескую поддержку, ласковое пожелание "спокойной ночи", поцелуй любовника, обещание всегда находиться рядом, - но только не на месть. Иначе какой смысл? Уподобляться презираемому? Ну нет, это, минимум, неинтересно. Эскиль Валлестрём не злился. Он не умел злиться. Эскиль умел анализировать и изучать. Быть отзывчивым, когда не хотели слушать; мягким, когда ждали черствовости; холодно-равнодушным, когда хотели задеть. Чего хотела Анника Гильдебрандт? О, это просто. Она хотела власти. Быть сильной, непокорной, дерзкой, отчаянной, не знающей боли, не ведающей страха. То ли возраст, то ли дурость. Эскиль полагал, что все-таки возраст. - То, что я увидел сегодня, - спокойно продолжал некромант. - То же самое, что я мог увидеть завтра. Или после завтра. Абсолютно то же самое, что я вижу каждый день. Это человек, который хочет выглядеть сильным и значительным. Сильнее и значительнее других. Неново, Анника. Совсем не ново. И я не претендую на роль вашего персонального лекаря душ, не претендую на роль персонального советника. Мне показывают - я смотрю, мне говорят - я запоминаю. Сегодня я увидел и запомнил многое, впрочем, это, конечно, - Эскиль усмехнулся. - Останется между нами... Обыкновенными людьми, увы, всего лишь обыкновенными людьми, что крайне досадно, могу признаться вам. Я немножечко разочарован. Да, разочарование - отличное слово. Игра хороша ровно до тех пор, пока один из игроков не начинает переигрывать. Чертовски обидно портить красивый сценарий. С другой стороны в любви и на войне правила пишутся по ходу сражений. Этот бой пока не окончен... Эскиль задумался. А судьи кто? - Да, Анника, нетривиального. Например, здравомыслия.
Annika Hildebrandt: Кажется герру Валлестрёму доставляло огромное удовольствие играть с Анникой, иначе не объяснишь его тягу стать жертвой её стилета. Гильдебрандт едва удержалась чтоб не достать своего верного друга и не проткнуть ему шею. К слову, голландка сейчас и правда могла убить Эскиля только потому, что тот решил поиздеваться над ней. Над НЕЙ! А этого Анника не прощала никому, особенно таким людям как герр Валлестрём, но пожалуй он сегодня об этом узнает сам. -Ах вот как?! – Гильдебрандт рассмеялась. Звонко. Достаточно чтоб за дверью смогли расслышать её смех. Легким движением руки она бросила пиджак ему в лицо. Прямо в лицо, и кажется не промахнулась. Декан надеется, что она будет резать ножом? Нет, она сможет изрезать его сердце даже и без холодного оружия. Голландка вскинула голову вверх с гордостью и неким отвращением смотря на мужчину, а потом подняла с пола свою рубашку и одела её. Мантию сверху, ну а корсет пришлось оставить валяться на полу. Уже второй, к слову. -Знаете, герр Валлестрём, - спокойным тоном начала девушка застегивая последнюю пуговицу на своей мантии и поднимая взгляд на профессора, - Я должна вас разочаровать. Ещё больше, чем прежде,- голландка усмехнулась и резким движением руки смела всё находящееся на столе у декана. Книги, пергаменты, даже склянка с чернилами полетела на пол. Она смотрела прямо в глаза декана и всё так же усмехалась. Немного безумно, немного злобно, но была достаточно довольна собой. -Вы мне никто. Никто, - ровным тоном произнесла девушка отойдя на шаг и поднимая с полки красивую вазу. Интересно, что она тут делала в кабинете некроманта? Или у него изысканный вкус, который он скрывает за страстью к мертвым телам? Анника усмехнулась. Злобно и посмотрела на Эскиля. Первым желанием было запустить вазой в него, но Гильдебрандт не хотела гнуть палку, хотя казалось дальше некуда. Боялась ли она своего декана? Как не странно совсем не боялась. Она была уверена в том, что он ни за что не исключит её из школы, и если даже дело до этого дойдет, то обязательно сделает всё чтоб оставить её в Дурмстранге. Обнаглела ли Анника? Пожалуй да, она вообще была наглой с Эскилем Валлестрёммом, так как считала, что он заслуживает именно такое отношение. Его самомнение выводило из себя голландку, и она намеревалась сломать его. Игра уже началась. Кто-то из них должен сломать другого, а Анника не собиралась быть сломанной. -Здравомыслие же... желаете себе, и подобным вам! – ваза полетела в сторону стены и разбилась вдребезги осыпая декана осколками. Голландка самодовольно улыбнулась и сложила руки на груди. На сегодня хватит. Она выпустила пар, и декан обязательно поймет, что в следующий раз получит вазой по голове, а там пусть её исключат... -Горите в аду, герр Валлестрём! В аду! – подчеркивая каждое слово сказала Анника всё так же усмехаясь, - А теперь, пожалуй самое время меня проводить...
Eskil Vallestroem: Алименты. Впору требовать алименты. Нежелательные дети - всего лишь шестнадцать-восемнадцать лет мороки и никаких излишних конверсаций. Коварная девчонка! Слабый пол! Эскиль мог пошутить - знаете, Анника, вы напрасно разбили эту вазу. В ней был прах моей бабушки. Единственного человека, которого я любил. Спасибо, Анника, теперь я человек без преорететов. Ни прошлого, ни будущего, ни памяти о любящих. Много чести. Шрррх! Пиджак спланировал в лицо. Чистая шерсть, чернота и помыслы. На что она рассчитывала? Эмоции? Серьезность? Боже упаси... отклик? - Боже упаси! Анника! Боже упаси! Если бы я был вам кем-то, мне пришлось бы за вас отвечать. Кто-то вечно отвечает за что-то. А вы что-то, потому что до личности пока не доросли. Не дразнил. Она слишком многое взяла на себя - самое время легонечко нагнуться. Впрочем, девочки с таким гонором не понимают, что такое хорошо, что такое плохо. Они живут, потому что красивые, умные, потому что... Убил бы... Нельзя. Всех убьешь - на ком жениться? - это аксиома. Эскиль спокойно наблюдал за разрушением кабинета. Он давно мечтал о ремонте. И чучеле крокодила под потолком - традиция. Некромант без чучела ящера - не некромант вовсе, так - демонолог или хуже - хиромант. - Вам нравится разрушать, верно? Чудесно. Только помните, милейшая, если рушить - то Вавилон. А теперь я вас провожу, но у нас в аду довольно неуютно. На вашем месте я бы сперва охладился... Эскиль протянул руку. Сегодня скромно. Без вольностей. Боже упаси!
Annika Hildebrandt: Голландка и слова не произнесла. Не было никакого смысла что либо говорить. Она была в бешенстве, но вместе с тем пыталась не давать волю своим чувствам, иначе Эскилю Валлестрёму и правда грозило попасть в ад раньше времени. В дверях она обернулась к мужчине. Смотрела на него долгим взглядом, но полным ненависти и злобы. Она и правда была зла на него, и не могла понять хотелось ей убить его, или же зацеловать до смерти. Впрочем целовать его Анника не собиралась, уж точно, даже если бы это желание её убило бы сейчас. Отвернулась. Рыжеватые волосы развивались, ведь в открытую дверь ворвался ветерок. Гильдебрандт усмехнулась всё так же стоя в шаге от своего декана и не двигалась. Может быть у них не было никакого будущего, а может когда-нибудь он всё же сможет её приручить как маленькую птичку, ведь даже ястреба можно приручить. Но вкус свободы был слаще любой крови, даже крови самого герра Валлестрёма, поэтому Анника поскорее хотела покинуть это место дабы до конца не потеряться в своих же желаниях. -Прощайте, - почему-то выдавила девушка и даже не оборачиваясь на своего декана покинула его кабинет. Дверь за ней не сразу захлопнулась, и она знала, что герр Валлестрём смотрит ей вслед. Не обернулась, хотя хотела. Злость как рукой сняло. Достав из сапожки стилет Анника принялась крутить его в руках по привычке. Она ничего не понимала. Но если понимание остальных её не заботило, то собственные мысли и переживания её немного напрягали. Гильдебрандт была одной из тех, кому нечего терять в этой жизни. Кроме стали, собственной крови, и перьев сокола. Ничего другого у неё не было, ни сердца, ни души. Так что же изменилось теперь? Хотелось верить, что ничего. И как ей думалось ещё в далекое детство она погибнет сражаясь за свою свободу, но что-то... что-то изменилось внутри неё. Неужели появилось желание обрести то, что у неё не было прежде? Возможно. Анника завернула за угол. Дверь за её спиной захлопнулась. Сердце забилось в груди, хотя на губах голландки играла самодовольная ухмылка. Встретившись взглядом с каким-то немцем который был на год старше неё Гильдебрандт лишь подмигнула ему, просто так, ради забавы. Надо было найти Хельгу.
полная версия страницы