Форум » Архив «Lumiere-77» » [Непонятно - 11.12] » Ответить
[Непонятно - 11.12]
Dietrich Lumier: По настоянию целительницы участники печально провалившейся охоты даже будучи выписанными из лазарета раз в день посещают ее, чтобы пройти осмотр и выпить лекарственные зелья. И все бы ничего, если бы уже два дня, как от этих зелий не кружилась голова. Кое-кто убежден, что становится только хуже. Кое-кого уже тошнит после каждого приема пищи. И пить эти лекарства совсем не хочется, а у целительницы Дурмстранга какой-то стеклянный взгляд. Снова пришлось выпить. Снова еще хуже. Что делать будем? Дитрих Моргенштерн, Анника Гильдебрандт, Хельга фон Нойманн. Утро 11.12
Ответов - 13
Annika Hildebrandt: Последняя неделя была на редкость отвратной. Казалось бы после провалившейся охоты ничего хуже с ними произойти не может, но оказалось, что всё же может. Во-первых Анника вдруг поняла, что окружающие, а именно так называемся взрослые, решили поиграть в игру "вы маленькие, поэтому у вас память плохая". Во-вторых находится в Дурмстранге с каждым днем становилось всё невыносимее, так как зелья которыми пичкали их действовало совсем наоборот, ну, по крайне мере для Анники, которая потеряла аппетит, и уже который день жаловалась на головокружение. Голландка на какой-то миг даже пожалела о том, что застряла в этой проклятой школы, но с другой стороны уж больно ей хотелось докопаться до правды. Она понимала, что что-то было не так. Что-то очень-очень смахивало на страшные истории, о которых они с братом читали в детстве. Но Анника не собиралась так легко сдаваться, она намеревалась узнать правду, а там... если придется, то она сама сбежит отсюда вместе с парочкой людей, которым доверяет, и которых хочет видеть относительно живыми. Всю неделю голландка молчала и как можно меньше говорила о случившемся. Все почему-то начали доказывать, что им всё привиделось, но только Анника прекрасно всё помнила. Нельзя сказать, что на какое-то время она не усомнилась в себе, уж слишком убедительными были окружающие, но... Гильдебрандт слишком хорошо помнила как держала в руках лук. Она не могла придумать себе подобные вещи, так как руки её запоминали даже незаметные движения. Она помнила огненные стрелы, и как пронзила им сердце вендиго. Помнила всё. Начиная от смерти своей Тьмы, и заканчивая своими сломанными ребрами. Но Анника предпочитала молчать. И говорить лишь с теми кому полностью доверяла, а значит Хельге. Очередной поход в лазарет закончился тем, что у девушки невыносимо кружилась голова. Это было не впервые. На протяжении всей недели, что их пичкали разными лекарственными зельями голландка плохо чувствовала себя. Аппетита у неё не было, а голова слишком часто кружилась после выхода из лазарета. А ещё... ещё было что-то странное с этими целителями. Анника устало прислонилась плечом к стене понимая, что ещё немного и может просто потерять сознания. Скрывая лицо рукой она пыталась сконцентрироваться на чем либо, надеясь что головокружение пройдет. Убрав руку с лица голландка посмотрела перед собой и заметила какое-то светлое пятно, которое приближалось к ней. Спустя минуту она различила Хельгу. -Сестра, - Гильдебрандт мотнула головой словно это могло спасти её от головокружения, -Я кажется сейчас упаду... - призналась голландка, всё же перед ней стояла Хельга.
Helga von Neumann: Хельга шла прямо и ничего не думала - это потому что прямая походка занимала все ее внимание и поглощала не только все душевные силы, но и все интеллектуальные возможности. Хельгу так тошнило, что ей казалось, будто ее сейчас вывернет просто наизненку. И ведь вывернуло. Сразу после завтрака. А потом еще раз. И еще, так, что не помогло даже много чистой воды. Рубашка под формой и белье пропитались отвратительным липким потом, потихоньку заливающим глаза - так что даже Аннику немка увидела не сразу. А когда увидела, то молча привалилась к стене рядом, как упала. - Я тоже, - тихо призналась она. Тихо - не потому, что не хотелось привлекать слушателей, а просто потому, что громче не могла. Вечером у них был зачет по инвокации и Нойманн понятия не имела, как его сдавать, еле держась на ногах. Больше всего ей хотелось лечь и умереть вот прямо здесь, рядом с Анникой. - Мне кажется, я... мы... мы болеем, - мысли путались, что было неприятно. У Хельги до этих пор никогда не путались мысли. Она считала сумасшедшими преподавателей. Она прекрасно помнила, что случилось, весь бой до последней секунды, и когда ей в лицо говорили "вам все привиделось", Нойманн подозревала наглую издевку, о чем не раз не постеснялась высказаться. Тогда им эти лекарства и прописали. - Так режет в желудке, - пожаловалась Хельга, которая никому в жизни никогда не жаловалась. Впрочем, это Анника. Аннике можно. С ней даже можно по ночам по-девчоночьи шептаться о доме, парадной форме и уроках танцев. И даже о женских хитростях и очаровательных инкубах. Это же Анника. Нойманн протянула руку, поддерживая за талию сестру, теперь они стояли рядом, подпирая друг друга - бледно-желтые, с одинаковыми синяками под глазами. Немка с трудом вытерла глаза - то ли это слезы, а то ли противный холодный пот. - Главное... я спрашивала. Говорила, что все плохо. Она говорит, так и надо... кризис. Говорила Хельга, разумеется, о школьной целительнице, которая была в последнее время сама не своя, и девушка бы непременно это заметила, если бы не была поглощена собственными весьма отвратительными ощущениями. А сейчас ей предстояло принять еще одну дозу пакости, и при одной мысли об этом двери лазарета становились подобием дверей ада в мыслях Нойманн. Странно, а ведь еще два-три дня назад она ходила сюда более, чем охотно: у постели Дитриха было очень спокойно, тихо и ничто не мешало сосредоточиться. Он изредка даже пытался с ней заговорить, но немка не имела ни малейшего желания беседовать, да и молчание было как-то дружелюбнее коротких диалогов. А потом все изменилось. И наверное, она умрет в коридоре, предварительно выблевав собственный желудок - что несомненно довольно насмешит герра жениха. право, когда Нойманн просила Силы избавить ее от свадьбы, она не имела в виду такие методы... - Мне сейчас. Опять. Туда.
Annika Hildebrandt: Ужаснее смерти пожалуй бывает только головокружение и тошнота. Сейчас Анника в этом убедилась. Не подумайте, голландке вовсе не хотелось умирать, но вот шататься и выворачиваться наизнанку не доставляло ей огромного удовольствия. Да и Гильдебрандт была слишком гордой чтоб признать насколько ей плохо, поэтому это ещё больше ухудшало её состояние. Хельга. Хорошо, что она встретила именно Хельгу. Пожалуй когда рядом с ней была сестра, то никто другой Аннике не был нужен. Хельга. Она знала её лучше остальных и всегда понимала, поэтому ей можно было жаловаться и даже плакаться, еслиб Гильдебрандт это умела. Она поймет. Голландка почувствовала руку сестры и ей немного полегчало, хотя расслышав её тихий и непривычный голос Анника поняла, что Хельге так же плохо как и ей, если не хуже. Они выглядели не просто болезненными, скорее напоминали охладевших трупов. Кстати о трупах, голландка чувствовала, что руки у неё мерзнут и её начинает немного знобить. Капельки холодного пота стекали по шее и рубашка начала прилипать к коже. Отвратительно. Гильдебрандт с удовольствием приняла бы сейчас ванную, но боялась, что попросту потеряет сознание. Да ещё и до ванны надо добраться. -Мне кажется, что это... все... специально, - Аннике еле удалось произнести эти слова, снова тошнота подкатила к горлу, и казалось она сейчас снова вывернется наизнанку. Отвратительно. Тошно. Просто нестерпимо тошно, и так хотелось умереть. Вот прямо тут, честное слово Гильдебрандт только обрадовалась бы этом, но... почему-то её не покидало ощущение того, что окружающие именно этого и добиваются. Убить их. А если они так хотят избавиться от них, то Анника любой ценой будет цепляться за жизнь только потому, что не принесет им такого облегчения. Если же умрет, то её призрак до скончания века будет преследовать эту проклятую школу и её администрацию. -Я ничего не вижу, -выдохнула голландка и снова прижала ладонь к глазам, всё болело, - У меня всё кружится перед глазами, всё так кружится, - жаловаться Анника не умела. Она вообще никому не жаловалась, пожалуй кроме Хельги. Их слишком многое связывало, и спроси кто-нибудь Гильдебрандт кому она доверят полностью, то она бы несомненно назвала её имя. А ещё Хельга была единственной для кого девушка смогла бы пожертвовать своей жизнью, поэтому сейчас ей было крайне невыносимо чувствовать, что сестре очень плохо. -Не ходи туда, - попросила она у фон Нойманн, - Прошу тебя... не ходи...туда, - и снова в горле пересохло, а Анника никак не могла смотреть перед собой. Убрав руку с лица она снова попыталась сконцентрироваться на одной точке, но всё расплылось перед глазами, и она устало выдохнула. -Я там была... Минуту назад. И снова. Голова кружится. Не ходи. Сестра. – А пусть идет к черту этот Дурмстранг. Пусть идут все к дьяволу, только бы с ними всё было хорошо. Неважно насколько хорошо. Просто хорошо. Чтоб Хельга не страдала так и ей не было больно. Гильдебрандт посильнее вцепилась в руку сестры поддерживая её и в то же время пытаясь удержать с собой. Она не хотела чтоб Хельга шла в этот проклятый лазарет, даже если надо. Пусть идут все к черту.
Dietrich Morgenstern: Тело Дитриха Моргенштерна никогда не создавало ему проблем: оно было достаточно сильным и выносливым; покорно слушалось каждого приказа хозяина, не выказывая недовольства или выказывая слабое, и потому немец привык думать о теле, как о своем союзнике. Он делал скидку на полученные травмы, и какое-то время не требовал от себя того, чего объективно не мог выполнить - однако с тех пор, как он покинул лазарет, прошло уже несколько дней, а отношения Дитриха Моргенштерна с организмом Дитриха Моргенштерна все никак не налаживались, а к настоящему времени уже стали всерьез портиться. Тело словно взбунтовалось: привыкший спокойно пробегать несколько километров Моргенштерн внезапно выяснил, что неспособен преодолеть и двести метров, не задохнувшись. На первой же после выздоровления тренировке Дитриха без труда победил семикурсник: немцу никак не удавалось сконцентрироваться, а уж о привычной быстроте реакций и речи не шло - двигался Моргенштерн неловко и медленно, за что даже получил замечание от преподавателя. Да что уж там - простая ходьба внезапно стала сложным заданием; ноги слушались плохо, будто ватные; любое усилие заставляло задыхаться, но главное - постоянно мучила отвратительная резь в желудке, время от времени переходившая в приступы рвоты, и Дитриху казалось, что за пару дней он наблевался на десять лет вперед. Сестра, которой ученики жаловались, уверяла, что это все -побочные эффекты действия безумно полезного по сути своей зелья, и что надо лишь потерпеть - а уж потом они смогут и коней на скаку без труда останавливать, и лбом кирпичи разбивать. Однако оптимизм сестры Дитриху не передавался. Моргенштерну все происходящее вообще казалось подозрительным: он-то свято верил в то, что лекарство должно лечить, и желательно не через смерть. Так что не желая ставить под сомнение авторитет штатного колдомедика, он все же, превозмогая из ниоткуда взявшуюся мигрень (от которой Дитрих отродясь не страдал), засел в библиотеке за книги. За вечер он перечитал безумное количество справочников по магическим болезням, целебным травам и зельям; не спал полночи, чем довел свой и без того вымотанный организм прктически до измождения... И выяснил любопытную вещь. Любопытную настолько, что сейчас Моргенштерн отчаянно пытался бежать, задыхаясь и время от времени приваливаясь к стене, чтобы перевести дух и унять тошноту. В одиннадцать часов им всем надлежало явиться в лазарет за очередной дозой лекарства, и Дитрих должен был успеть до этого времени, однако невольная задержка для знакомства с содержимым желудка заставила Моргенштерна опоздать. Он чертыхался и клял себя, а едва увидев у дверей лазарета Аннику с Хельгой, бросился к девушкам, предупредительно крича: - Стойте! Стойте! Они, собственно, никуда и не торопились - как бы в таком состоянии? - но Моргенштерн желал перестраховаться. - Вы пили зелье? Хельга, вы пили зелье? - нетвердой, но быстрой походкой приблизившись к девушкам, Дитрих схватил невесту за плечи, заглядывая ей в глаза. - Не смейте его больше пить, слышите? Идем отсюда. Анника... Немец выпустил плечо фон Нойманн, чтобы подхватить ее подругу за локоть. - Анника, идем отсюда. Уходим, я все объясню по дороге.
Helga von Neumann: Гордость? Да какая там гордость. Вот они стоят с Анникой в коридоре на полусогнутых ногах и цепляются друг за друга как нищие дети на картине, и руки разомкнуть страшно, потому что иначе упадешь. И жалуешься сестре шепотом, потому что звуки такие слабые, что умирают где-то до выхода из горла. И они прижались друг к другу, потому что холодно, но и это греет только осознанием давней дружбы, а вовсе не живым теплом, которого не осталось ни в голландке, ни в немке. И спорить с сестрой Хельга совсем не хочет. - Специально, - кивает она, все-таки сомневаясь. А вдруг мастер-целитель все-таки права? Нойманн мало понимает в целительстве, ужасающе мало, в ее семье принято доверять врачам, тем более если это школьный врач. Может, они зря дергаются и это просто надо пережить, перетерпеть? Но все еще живущий как-то отдельно от тела рассудок спокойно говорит ей, что в таком случае, зная, как жесток переход к выздоровлению, целительница должна была оставить их в постелях под своим наблюдением. Хельга презирала мелкие болезни, не понимала простуды и мигрени - поэтому собственная неспособность без усилий пройти и десяток метров для нее означала, что все довольно серьезно... и черт возьми, оно было серьезно. Так вот, почему их отпустили ходить по школе просто так? Что, не умрут от яда... а даже если это не яд, а на самом деле лекарство - так заколют неповоротливых слабаков на уроке фехтования? Или разорвет на практике по некромантии компания кровожадных зомби, с которыми не смог справиться незадачливый ученик? Да куда уж ему, он и с ногами-то справиться не может... И в любом случае исход прекрасный, никто больше не скажет, что видел убитых беглецов, утбурда и вендиго. Хельга хмурилась, цепляясь за Аннику. Голова думала, а тело потихоньку отказывало. - Если специально, - так же тихо сказала она, - мы должны это узнать. Надо пойти и еще раз... и утащить... с собой. Каролине. Или Эденхартеру. Алхимики - разберутся, нет? В отличие от порывистой Анники, Хельга хотела сначала иметь веские доказательства того, что надо бы послать институт к чертовой матери. И план, как именно послать, а то были тут уже одни такие... пославшие. И где они теперь? Появление Дитриха спутало все только что выстроившиеся в ряд мысли немки и наградило ее парочкой желаний из категории совершенно постыдных. И вот не надо пошлых мыслей - речь идет всего лишь о том, чтобы спокойно рухнуть ему на руки (он же жених, да? вот пусть и отдывается) и там умереть. Сам Моргенштерн был Хельге ненавистен, а вот руки у него были хорошие. правильные. на таких и умереть не жалко. Когда Нойманн перестала думать эту мысль, оказалось, что Дитрих трясет ее и зачем-то спрашивает, пила ли она зелье, а потом заклинает его не пить, и все это тааааааааак быыыыыстроооо, что сути происходящего юная надежда европейской демонологии попросту не уловила. - Нет, - ответствовала она так, словно вдруг решила стать соотечественницей их однокурсника, симпатичного, но крайне обстоятельного финна Юрки Лантаннена, - еще... не пила. Но... Но Дитрих уже куда-то волочил ее и Аннику, обещая все рассказать по дороге. Хельга с достоинством выпрямилась, хотела было попросить жениха не быть столь фамильярным и вообще не суетиться, но ее тут же согнуло - хорошо, что в сторону стены. Нойманн не думала, что когда-то можно радоваться таким вещам, но она порадовалась тому, что тошнить ей больше нечем и рвота была сухой. А то как-то уж совсем некомильфо. - Ку... куда... мы идем? - наконец, обретя возможность говорить, поинтересовалась девушка, - что происходит?
Annika Hildebrandt: В отличии от Хельги Анника вообще никому не доверяла полностью. Ну, пожалуй, кроме самой Хельги и Отто, а последний совсем не человек, хотя и для Гильдебрандт куда лучше любого живого существа. Вот целителям девушка наверное не доверяла больше чем кому-либо другому, наверное тяжелое детство так повлияло. Матушка зацикленная на том, что с её дочерью всегда «что-то не так», часто выдумывала разные головокружительные истории насчет самочувствия Анники. Целители почти всегда слушались её поэтому Гильдебрандт в конце решила, что уж лучше самой во всем разобраться нежели слушать так называемых врачей, которые в первую очередь слушают мнение окружающих, а потом ставят диагноз. Во-вторых как бы самоуверенно это не звучало Анника не могла поверить в то, что что-то (тут стоит уточнить, что даже такое противное создание как вендиго) могло поранить её, да настолько, что она ничего перед собой не различала и еслиб не знакомый голос Хельги, то давно бы приняла её за летающий парик (что поделаешь у студентов в Дурмстранге было особое чувство юмора). Так вот, Гильдебрандт просто не могла поверить в то, что спустя неделю после встречи с вендиго она чувствовала себя не то чтоб хуже, но точнее говоря намного-намного-намного хуже. Да что уж там, на охоте она хотя бы могла видеть что либо перед собой даже если у неё были сломаны ребра, и с ран текла алая кровь. Но это... всё это казалось странным. Анника до конца не была уверена в своих доводах, но чувствовала, что что-то не так. Что-то очень и очень не так. Хотелось всё узнать, только для этого она слишком уж напоминала ходящий труп, поэтому с расследованием пришлось бы подождать. -Не знаю, - искренне призналась голландка хватаясь за голову. На какой-то миг Аннике даже показалось, что земля ушла из под ног и какие-то секунды она отчаянно пыталась убедиться в том, что стоит на своих двух ногах, а не лежит на полу. –Я правда...уже...ничего... не знаю... – тяжело выдохнула Гильдебрандт ухватившись свободной рукой за стену и отчаянно умоляя Бога-Аллаха-Ишвара-Будду-Дьявола (короче всех кто только существует, и кого просят в такие минуты) не дать ей упасть. Не то чтоб Аннике этого не позволяла гордость (какая тут гордость?), скорее она боялась, что если упадет, то просто не сможет встать. -А? – расслышав противный голос Моргенштерна голландка сделала попытку взглянуть на него, только перед глазами снова всё полетело, и девушка опустила глаза. Стоит тут уточнить почему именно голос Дитриха был для Анники «противным». Возможно в целом этот молодой юноша был совсем неплох собой. Возможно. Всё возможно. Только у Анники была причина не то чтоб ненавидеть его, но недолюбливать уж точно. А именно, этот самый Дитрих Моргенштерн надеялся увести у неё любимую сестру. Увести. Хельгу. У неё. Притом последняя совсем не горела желанием становиться его женой. Конечно Анника знала, что они с сестрой обязательно устроят ему веселую жизнь, но... всё равно недолюбливала. -Я. Пила. Зелье. – Голландка почувствовала острую тошноту и прикрыла рот рукой испугавшись, но кажется в желудке у неё ничего не осталось, поэтому к счастью никаких неожиданных событий не произошло, - Почему? Куда? Что...ты сказал? – в отличии от Хельги Аннике очень хотелось услышать то-то, что подтвердило бы её сомнения. Дав Дитриху держать её за локоть она решила, что сегодня не будет плеваться ядом, а послушает немца. может он что-то дельное им скажет. -Мы уже... слушаю...
Dietrich Morgenstern: - Подальше отсюда, - коротко бросил Дитрих, не сбавляя шага, - подальше от этого чертова места. Кажется, организм Моргенштерна все же держался молодцом и не сдавался без боя, а вот хрупким девушкам приходилось совсем тяжело: Хельга тяжело опиралась о локоть немца, а Гильдебрандт так вообще еле стояла на ногах, и выглядели обе более чем скверно. Еще недавно казавшийся себе развалиной Дитрих внезапно оказался удивительным крепышом по сравнению с девушками: он почти протащил обеих на себе с одного этажа на другой и остановился лишь тогда, когда все трое оказались в противоположном от лазарета крыле замка. Естественно, подобная прогулка и для Моргенштерна не прошла даром: к горлу моментально подступила тошнота, закружилась голова, а ноги на последних шагах казались ватными, но Дитрих виртуозно сделал хорошую мину при плохой игре, небрежно привалившись к стене, будто бы не от слабости, но со скуки. В коридоре было тихо: учебных классов в этой части замка практически не было, ее занимали хозяйственные помещения, и потому здесь можно было поговорить с глазу на глаз. - Нас травят, - сообщил Моргенштерн после короткой паузы, - как вы уже могли догадаться. Причем ничуть не ради нашего здоровья. Нас травят намеренно, планомерно и почти нагло. Вот. Из кармана брюк немец извлек сложенный вчетверо листок, весь исчерканный чернильными пометками - вырванную страницу из книги по травничеству, над которой Дитрих корпел вчера ночью. Он не обратил бы внимание на статью, но глаз его зацепился за абзац, в котором рассказывался презабавный случай: незадачливого колдуна целители чуть не залечили вусмерть, а потом выяснилось, что он совершенно здоров - только жена притравливала его хитрой настойкой. Описание и действие которой один в один совпадали с варевом, которое давали ученикам. Дитрих передал листок Хельге, сунул руки в карманы брюк и чуть опустил веки: дневной свет казался слишком ярким и резал глаза. - Я уж не знаю то это или нет, только подозрительно все это. - проговорил он, пока девушки изучали статью. - Я им не верю. Надо проверить, конечно, только... слушайте, вы не находите все это странным? Сначала нам говорят, что мы ничего не видели, потом нам говорят, что нас лечат... я пока что нахожусь в трезвом рассудке. Я верю своим глазам и своему телу. Я знаю, что видел и что чувствую. И тот проклятый утбурд - был. А меня - травят. И я хочу понять, какого черта происходит. И пока я не понял - я капли этой дряни в рот не возьму, и вам не советую.
Helga von Neumann: И почему только Хельга совершенно не удивилась? Может, потому что ей было слишком плохо, чтобы испытывать какие-то эмоции, а может - потому что что-то такое подозревала, да и сложно было не заподозрить. До сих пор подозрения разбивались о веру во врачей и полную убежденность нормального, здравомыслящего человека, в том, что его не за что убивать... но причин не верить Дитриху и не делать выводов из того, что он дал ей почитать, у Хельги не было. Немец не был склонен к паранойе и истерии, у него вообще, кажется, не было никаких эмоций. Трудно передать, что по этому поводу испытывала Нойманн, но, будучи натурой замкнутой, она вообще ничего не комментировала. Никак. "Локи свидетель, как же я тебя ненавижу, Дитрих Моргенштерн..." Выражение лица Хельги не поменялось, но в обращенном на немца взгляде неожиданно появилось сложносоставное выражение из "как ты надоел, зануда", "гори в аду" и "что я тебе сделала?" - впрочем юная надежда европейской демонологии быстро отвела глаза. Колени тряслись, голова кружилась, в животе болело буквально все, до самого заклинившего от спазмов горла. Хельга умела бороться с внешними демонами, но никогда еще внутренние не были так сильны: и боль, и тошнота, и обида на свое собственное, предавшее ее тело, и затуманенный рассудок... Впрочем, сложить два и два она может и в таком состоянии. Это может кто угодно, кто умеет думать. - Если... Нойманн поняла, что шепчет, и попробовала снова: - Если это делает целительница. А преподаватели. Молчат. Значит это. С их позволения. А может... по их приказанию. Учитывая. Их всеобщую "амнезию". Полагаю, что второе. И... если так, то вся эта нечисть... защитные чары на вендиго... вендиго! В Норвегии! Утбурд. Не ест людей. Не снимает кожи. Кто-то еще там. И один ли? Прервав свою сумбурную отрывистую речь, Хельга медленно сползла спиной по стене и села на пол. Очень хотелось посидеть, а на подоконнике она бы не удержалась: - Извините. Так вот. Я не понимаю только... зачем все это? Закрыв глаза и опершись затылком о каменную кладку, ведьма посидела тихо, перевела дыхание - хотела было лихо отмахнуться, но получилось только вялое шевеление пальцев. - Неваж...но. Важно... много воды. Аннике нужно... промыть желудок. И противоядие. Только. У Лины или Михаэля. Речь сбивалась, мысли путались, словно это последнее напряжение оказалось для них губительно. - А я тут... посплю немножко... можно же, да?
Annika Hildebrandt: Несмотря на отвратное состояние Анника была способна мыслить здраво. Ну, может и не совсем здраво, но достаточно хорошо. Она вообще не доверяла людям, поэтому в каждой ситуации ожидала наихудший исход. Люди – твари, которые готовы без причины перегрызть друг-другу глотки, поэтому Аннику не удивили слова Дитриха. Она и сама догадывалась, особенно когда приняла эту гадость и почувствовала как весь мир вертится вокруг неё с такой силой, что она еле различает лица. Да и её с первого дня выводило из себя то, что все решили закрыть глаза на то, что случилось тем зимним днем. Гильдебрандт может и была психованной, но она очень отчетливо помнила всё. Особенно то как стрела горела в её руках, когда она наконец-то пронзила ею сердце вендиго. Помнила всё до мельчайших подробностей, да и в доказательство всего того, что с ними случилось им стоило лишь насладиться уродливым шрамом на шее малютки Циммерманн. Не могла же она просто так проткнуть ей горло стилетом? Нет, в принципе могла, но суть не в этом. Анника вздохнула. Всё плыло перед глазами, кажется похуже чем минуту назад. Она слышала каждое слово Дитриха надеясь, что это в свою очередь не игры её разума и он на самом деле говорит с ними. На какой-то миг она даже дотронулась его плеча рукой словно пытаясь убедиться, что перед ней и правда человек, а не плод её воображения. -Проклятье, - почти выплюнула голландка, - Я убила этого проклятого вендиго вот этими руками... – Анника вытянула ладони перед собой, и отчаянно пыталась разглядеть их, только всё настолько вертелось перед её глазами, что кроме отдельных красок она не видела ничего. Сжав руки в кулаки от злости, Гильдебрандт ударила ими в стену, хотя получилось не совсем сильно, ибо тошнота дала о себе знать и она вновь опустилась на пол и согнулась. -Они. Мы знаем слишком много. Это же их вина. Всё. Их. Вина. Поэтому они решили. Убрать. Нас. – тяжело дыша Аннике всё же удалось справиться со своим дыханием и выдавить эти слова, хотя она не была уверена в том, что Дитрих с Хельгой поняли её, но сама она подозревала с самого начала. Тошнота могла затмить ей разум сейчас, но всё и правда было слишком странно. Вендиго не разгуливает где попало, особенно на территории школы. Такого не бывает. Может кто-то хотел убрать их? Ведь они самые лучшие студенты школы, будущая надежда магического мира, так может именно их и хотели убить, только недооценили их? Всё же каждый из них был героем в каком-то смысле. Убить вендиго и утбурда не в прятки играть. Так может всё это было спланировано именно для них, а они вернулись, поэтому сейчас их решили убить медленно и тихо? -Небезопасно. Здесь небезопасно. Кажется я поняла. Они хотят избавиться от нас, - боль в желудке дала о себе знать и Анника еле сдержалась чтоб не закричать. Прижавшись лбом к стене голландка тяжело дышала. Она не могла встать, и проклинала всех, в первую очередь себя. И осознание того, что их кажется хотят убить... Проклятье.
Dietrich Morgenstern: - Нет, - жестко отрезал Моргенштерн в ответ на просьбу Хельги, - нельзя. Нельзя спать, и тем более... не здесь. Он устало перевел дух: окруженный отравленными девушками, он внезапно оказался самым сильным, крепким, рассудительным и даже способным произносить длинные и сложные предложения. Это, к удивлению самого Дитриха, не воодушевляло, но вызывало только усталое раздражение: каждую из девушек хотелось взять за шиворот, встряхнуть и посредством этого нехитрого действа привести их в чувство. Хорошо бы это и правда работало, но из того, что Моргенштерн знал о зельях и отравлениях ими выходило, что на полное восстановление у них уйдет несколько дней; он и рад был бы не заботиться, но чувствовал, что после произошедшего все они, оказавшиеся в тот день в лесу, теперь в одной упряжке, и им стоит держаться вместе хотя бы из соображений безопасности. Ну, это если не вспоминать о том, что Хельга была его столь тщательно подобранной невестой, и обидным казалось бы потерять ее из-за козней безумной медсестры. помолвка была заключена, и оттого Дитрих уже до свадьбы привык думать о фон Нойманн, как о чем-то своем - и немец никому не позволил бы отнять у себя что-то, принадлежащее ему по праву. - Я не знаю, зачем. - устало произнес Моргенштерн, прикрывая глаза ладонью. - Может, Анника права и все произошедшее на их совести. Может что-то еще - я не знаю. Но узнаю. А пока все, о чем мы должны позаботиться - это противоядие и отказ от приема зелья. Не будут же они его силой вливать. Дитрих поразмыслил пару мгновений и задумчиво добавил: - Пусть попробуют. Он наклонился, подхватывая Хельгу под руки и поднял, как поднимают с пола маленьких детей, заставляя встать и выпрямиться. Даже сейчас немцу она показалась удивительно легкой, и странно было видеть Железную Хельгу столь уставшей и беспомощной - так непривычно, что даже безэмоциональный Дитрих испытывал сейчас нечто похожее на приступ заботы. - Идем к алхимикам, - в лицо фон Нойманн сообщил Моргенштерн, четко и медленно, будто девушка и впрямь была несмышленым ребенком, - и ты с нами. Ты же не пила это варево - они могут пойти искать... а в таком состоянии тебя легко заставить выпить. Анника... Дитрих полуобернулся, через плечо глядя на голландку. - Если ты захочешь... хм.. избавиться от содержимого желудка, можешь сделать это сейчас. Мы отвернемся. В предложении не было ни доли издевки: если что-то в этом мире и смущало Дитриха Моргенштерна - то определенно не прочищающие желудок девушки, так что немец не видел ничего крамольного в предложении совершить вполне полезное и даже в данном случае необходимое действие.
Helga von Neumann: Хельга молча отстранила руки Дитриха. Внезапный приступ злости дал ей сил и стоять, и даже стоять прямо: какого дементора он так с ней разговаривает? И какого дементора он вообще ее трогает? На минуту даже эта злость даже затмила здравый рассудок и заставила позабыть о том, что Моргенштерн, в общем-то, хотел ей помочь и совершенно искренне пытался поддержать. Хотя в искренность сокурсника Нойманн и не верила, здравый смысл говорил ей, что все это - не более чем забота о собственной вещи, чего "вещь" терпеть не собиралась. - Благодарю, - коротко сказала она, - дальше я сама. Железная Хельга вернулась. Немка наклонилась, чтобы помочь подняться Аннике, и ей это даже удалось: сейчас Хельга злилась и обижалась, злилась и обижалась на себя за то, что злится и обижается, и все это наматывалось уже по четвертому кругу рефлексии, устраивая в мыслях совершенный и практически фатальный для нее разброд, однако оно давало сил что-то делать. Дитрих что-то говорил Аннике, и да, он был прав, той стоило "прочистить желудок", но правота жениха вызывала только новую мутную волну бешенства. Может быть, это была зависть? Вот ты видишь перед собой существо, во всех отношениях совершенное. Например... Ну предположим, ты - обезьяна. У тебя высокий интеллект, гордость и самоосознание, но ты все равно обезьяна. И тут ты видишь ангела. И ангел прекрасен, грозен и величественен. Ты на этого ангела молишься, мечтаешь встать рядом во весь рост, чтобы он на тебя посмотрел с любовью - или хотя бы с одобрением... и однажды ангел снисходит до тебя. А когда снисходит, то треплет по голове и говорит: "Отличная обезьянка, мне подходит. Я беру ее у вас за две марки." Нормальная обезьяна была бы счастлива. Но ты же, твою мать, обезьяна, испорченная интеллектом и самоосознанием! И ты рвешься с поводка, мечтая перегрызть ангелу горло. - Идем уже, - Нойманн говорила коротко, на длинные фразы ее бы не хватило. Ноги подкашивались, а перед глазами уже начали плавать черные точки, - пустой класс нужен. В спальни. Нельзя. Обхватив Аннику за талию, она попыталась указать в левый коридор. вышло из рук вон плохо, со второго раза.
Annika Hildebrandt: Будь сейчас они в другом месте, и будь Анника чуть более адекватной, то она бы высказала пару ласковых фраз Моргенштерну, который бесил одним своим существованием на этой планете. В отличие от Хельги, она не испытывала злость или обиду. Единственное чувство, которое сейчас начало разливаться по телу голландки это отвращение. Ей был отвратителен Дурмстранг в придачу со своими преподавателями. Отвратительны ученики этой проклятой школы. Каждый идиот, который почему-то считал себя умнее неё – Анники. Но больше всего сейчас её раздражал голос Моргенштерна, который внезапно оказался самым умным и дееспособным среди них и "раскомандовался". Если только Гильдебрандт не вызвала его на дуэль за всё это время, то только потому, что она не знала как к такому повороту отнесется Хельга, а она была ей дороже всех. На минуточку забудем о том, что Анника вообще-то молодая девушка, которых матери наряжают как фарфоровых кукол, а потом выставляют на показ, и такие индюки как Моргенштерн потом крутит их, и разглядывает со всех сторон, а потом выбирает самую лучшую для себя. Так вот, об этом мы на минуточку забыли, ибо Анника была такой же молодой девушкой-невестой, как и слониха балериной. Конечно слониха может очень захотеть стать балериной, и даже сбросить парочку килограммов, но суть не меняется, она всё равно слониха, и балерина из неё не то, что никудышная, а вовсе никакая. Анника же не была девушкой-невестой. Она вообще не делила людей на девушек и мальчиков, как принято. Люди делились на «идиотов», и «чуть умнее чем вон тот стул». Ну, и наверное было несколько исключений, которых Анника искренне любила и могла жизнь отдать за них. Хельга же была наверное на самом первом месте среди всех этих людей, поэтому Гильдебрандт чувствовала какое-то ненормальное и даже неестественное соперничество с Моргенштерном. Именно поэтому каждое его высказывание всё больше и больше раздражало девушку, даже будучи в таком недееспособном состоянии. Когда же Дитрих почему-то решил дотронуться фон Нойманн как «уже своей жены, которая принадлежит ему как вон тот стул», то Анника вовсе озвере... то есть пришла в себя. -Хм, - хмыкнула голландка на слова немца и попыталась поднять на него глаза, но не была уверена в том, что смотрела именно на его лицо, - попробуют и попрощаются с жизнью, - если кто-то хоть слышал имя Анники, то прекрасно знал, что она не умела шутить, а значит была способной убить человека не дрогнувшей рукой. У голландки был свой принцип – чем меньше идиотов, тем больше кислорода на одного человека, поэтому она могла недолго раздумывая проткнуть кому-то шею своим стилетом. -Меня не смущает твое присутствие, Моргенштерн, - почти выплюнула Гильдебрандт и привстала на ноги. Соперничество, вот что заставило её взять себя в руки, хотя это не совсем получалось. Девушка выпрямилась и мотнула головой пытаясь прийти в себя. Хельга дотронулась её руки, и Анника невольно усмехнулась после чего высвободила свою руку и отошла на пару шагов. Если Моргенштерн думал, что её смущает его присутствие, и это отвратительное состояние, то он ошибался. Она не была девушкой-невесткой, которая побоялась бы своей репутации как завидной невесты. Гильдебрандт отвернулась от них прислонившись плечом к стене и согнулась. Раз, два, три... Пальцы в рот... Отвращение. Как же Аннике было отвратительно находиться в этом проклятом замке. А желудок почему-то не сразу среагировал. Гады, они наверное очень хорошо всё спланировали. Не так уж легко выплюнуть всю эту гадость... Раз, два, три... Аннику резко вырвало. Странно, но вместе с содержимым она ощутила острую боль внутри и согнулась ещё сильнее. Отвращение. И снова это проклятое чувство. И ещё запах собственно блевотины. А потом всё. Голландка выпрямилась и достала волшебную палочку из заднего кармана. Она могла оставить эту гадость эльфам, и администрации школы, но Анника никогда не оставляла грязь за собой. Всё надо делать чисто. Каменный пол выглядел как всегда. Гильдебрандт снова мотнула головой и почувствовала, что немного приходит в себя. Постепенно она начала различать перед собой вещи. Снова струйка воды из палочки и она намочив руки прижала их ко лбу, после чего потянулась за платком и вытерла им рот. Взгляд невольно остановился на следы крови, но Анника ничего не сказала и убрала её обратно в карман. -Теперь можно идти, - более уверенно произнесла Гильдебрандт и повернулась к Хельге с Дитрихом. Она даже не посмотрела на молодого человека, но почувствовала какой-то прилив энергии, поэтому подойдя к подруге подхватила её и зашагала в сторону кабинета Алхимии. -У Лины должны быть свои доводы, - лишь сказала она чувствуя холодный пот на лбу. Ей было плохо, это да, но она не собиралась так просто отдавать кому-то Хельгу. Моргенштерну придется очень постараться чтоб доказать ей достоин ли он фон Нойманн, а иначе...
Dietrich Lumier: Однако найти пустой кабинет они не успели. У следующего поворота их нагнала школьная медсестра, которая явно была не рада тому, что ей пациенты сбегают разгуливают по коридорам, да ещё и в таком плачевном состоянии. И видимо предвидя, что они будут не рады вернуться в больничное крыло, она привела с собой преподавателя фехтования, на пару с которым препроводила беглецов обратно в лазарет. Правда дальнейшие события оказались не так плохи, как предполагали уже приготовившиеся отбиваться от лекарств ученики. Не известно, что именно послужило причиной принятия такого решения - может это действительно был заговор и его организаторы догадались о том, что пациенты про него знают, а может действительно просто закончился лечебный курс, но на вопрос о лекарствах медсестра лишь удивленно приподняла бровь и сказала, что никаких лекарств им не положено. Сейчас им нужен только отдых и покой, хотя конечно если кому-то не спится, она конечно же выдаст им снотворное. Весь оставшийся день, тянувшийся из-за вынужденного безделья особенно долго, прошел почти без происшествий. Разве что после обеда в лазарет принесли Марику Варгу. Сказали, что она потеряла сознание, но подробностей никто не знал, либо не хотел поделиться ими.
полная версия страницы